Время политики - Лев Семёнович Рубинштейн

А вот это – скорее. И никакое это не «всего лишь»! Об этом свидетельствуют все, кто имел удовольствие побывать в подобной клетке.

Когда пытаешься эти процессы не то что описать, а даже и просто воспринять в самых элементарных категориях, каковые ты худо-бедно постигал всю свою предшествующую жизнь, постоянно впадаешь в ощущение дурного сна.

Да и сама последовательность событий такова, какая она бывает только во сне. То есть совсем не линейная. И перспектива наличествует там не прямая и не обратная, а ее, перспективы, и вообще, прямо скажем, нет никакой. Поэтому и причинно-следственные связи утопают там, как галоши в осенней глине.

Сначала суд оставляет человека в СИЗО, удовлетворив ходатайство министерства, каковое ходатайство через пару-тройку дней тем же самым министерством было фактически отозвано. Ходатайства вроде как уже нет, но оно удовлетворено и остается необычайно удовлетворенным.

И удовлетворено это несуществующее ходатайство до такой степени, что даже внезапно впавший в абстрактный гуманизм Следственный комитет не смог ничего поделать с несговорчивым судом, ужасно принципиальным, но, к сожалению, начисто лишенным обратной связи с миром причинно-следственных связей.

«Причинно-следственный изолятор», – невесело пошутил я однажды.

Никто ничего не понимает, но все очень стараются, потому что к такому старанию привыкли. Потому что учились в школе, а некоторые даже и в университете.

Никто ничего понять не может, поэтому некоторые от безысходности прибегают к различным конспирологическим построениям разной степени неправдоподобия. Впрочем, окружающая нас со всех сторон современность приучает нас к тому, что между правдоподобием и неправдоподобием особенной разницы нет.

Не знаю, кому как, но мне лично понятно только одно.

Так же как бывает искусство ради искусства, так же и вдохновенный фонтанирующий идиотизм расцветает иногда пышным цветом исключительно ради себя самого.

Смешно? Пожалуй. Но все это было бы куда смешнее, если бы при всем при этом живой и невиновный человек не сидел бы в тюремной камере и если бы он в результате всей этой причинно-следственной вакханалии не попал бы в больницу с подозрением на инфаркт. Да еще и прикованный наручниками к больничной койке.

И все-таки человека отпустили домой. А «подписка о невыезде» в контексте всего прочего стала источником столь бурной радости, которая в нормальной жизни бывает уместной лишь при известии о присвоении Нобелевской премии.

Вот ведь к чему нас приучают. Приучают к тому, что каторга взамен плахи, а подписка о невыезде взамен тюремной камеры – это повод для гуляний с фейерверком.

И все равно, учитывая, что людские судьбы – это именно людские судьбы, нельзя не радоваться тому, что какой-то конкретный человек, особенно хорошо тебе знакомый, после долгого перерыва сядет за свой стол и ляжет на свою кровать и – что самое, может быть, главное – к этой кровати его не прикуют, нельзя не сказать, пусть даже и шепотом, бережное «ура». Что бы это в данном случае ни значило.

Есть, впрочем, и еще хорошие новости. Вот, например, прямо лично президент объявил один из недавних годов Годом театра.

Впрочем, учитывая некоторые особенности личности и биографии инициатора, неплохо бы уточнить, о каком из значений слова «театр» идет речь. Театр, между прочим, бывает анатомическим, а бывает – не дай бог, конечно, – военных действий. Разный бывает театр. Какой театр, такого театра и год.

А когда одному театральному человеку сообщили радостную весть о том, что следующий год объявлен Годом театра, он – совсем даже безо всякого намерения пошутить – в ужасе воскликнул: «Как! Опять? И следующий год – тоже?»

Новостепад

Новости. Они повсюду. Имеются в виду не новости-новости, а «новости» как особый летучий жанр ущербной, но по-своему знаменательной словесности.

Можно, конечно, постараться их не видеть и не слышать. Но они капают за шиворот, они – куда ни повернешься – оскорбительно дуют прямо в лицо, а в тишине и темноте пугающе громко хрустят под ногами, как не убранные на ночь пластмассовые детские игрушки.

Они падают сверху, как нескончаемые осадки в виде дождя или снега.

Наиболее мнительные и склонные к конспирологии граждане пытаются спасаться от реальных или мнимых катастрофических последствий неконтролируемого новостепада посредством пресловутых «шапочек из фольги».

Другие ловят их горстями, рассматривают на свет, гадают, что сей сон значит, делятся друг с другом версиями и догадками, одна другой фантастичнее и несуразнее.

Третьи, как я, например, по возможности игнорируя, если можно так выразиться, содержательную их сторону, любуются их никем не предусмотренными, но от этого еще более выразительными и выпуклыми художественными особенностями.

Их стилистика, их лексика, фразеология, синтаксис, конечно же, намного интереснее их смыслового наполнения, как правило резво стремящегося к нулю.

Особенно, конечно, хороши бывают новости, касающиеся не магистральных путей-дорог мировой и местной политической и общественной жизни, а те, что приковыляли откуда-то сбоку, со стороны тускло освещенной периферии, со стороны чего-то такого, что, сто раз пройдя мимо, не очень-то и заметишь.

Именно они отзываются порывистыми всплесками дремлющего до поры до времени воображения и дерзкого фантазерства. Именно их хочется азартно толковать и перетолковывать, вводя за руку в контекст собственного социального, художественного, чувственного опыта.

Какие-то из них непостижимы, как дзенский коан.

Ну например.

«Олимпийская чемпионка избила елкой директора школы, названной в ее честь».

Вот что это?

Мне кажется, что эта и подобные этой речевые конструкции – особенно если какое-то их количество удастся собрать вместе – идеально подходят для школьного диктанта.

Там ведь что хорошо. Вообще-то, там все хорошо. Но особенно хорошо там то, что для учащегося нет не только никакой необходимости, но даже и никакой возможности вникать в содержание этих удивительных фраз, а поэтому он может полностью сосредоточиться на орфографии и пунктуации.

Какие-то из новостей не столько хороши сами по себе, сколько хороши они своей способностью пробуждать воспоминания, подчас связанные с ними не прямо, а лишь косвенно и к тому же весьма приблизительно.

Так, одна из недавних и, разумеется, нелепых новостей театральной жизни разбудила и во мне некое давнее воспоминание. Воспоминание из жизни тоже, в общем-то, театральной. Воспоминание не то чтобы сильно значительное, но для меня вполне драгоценное.

В общем, вот.

Получилось так, что мне посчастливилось в пределах довольно короткого времени (с интервалом примерно в полгода) ознакомиться с двумя очень короткими, очень емкими и совершенно, на мой взгляд, конгениальными друг другу театральными рецензиями.

Рецензии эти были устными и спонтанными, но мне до сих пор они кажутся непревзойденными образцами рецензионного искусства.

Это было довольно давно. Лет, наверное, двадцать