Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Фёдор Головкин

Должность молодого царедворца, если верить его близкому приятелю, Николаю Шателену, была из самых приятных: «Он ходил по императорскому дворцу с полною свободою, как член царского семейства. Иногда он принимался за устройство императорского ложа, взбивал подушки, приводил в порядок одеяла и т. п. Однажды, императрица сказала ему: «Право, граф, я думаю, что вы превосходите лучшую голландскую горничную».

По свидетельству самого графа Федора, Двор великой Екатерины представлял из себя настоящую сказочную страну! «Неуместная щедрость препятствовала сбережениям, которые сами по себе казались мало значительными, но взятые вместе заслуживали самого серьезного внимания. Я раз присутствовал при предложении, сделанном императрице обер-гофмаршалом князем Барятинским и касавшимся отмены весьма разорительного, хотя и пышного обычая, подробности которого покажутся даже мало правдоподобными, а именно: при каждом смене службы, т. е. через две недели, в комнату каждого из придворных приносили по две бутылки известных марок столового вина и по одной бутылке всякого сорта ликеров, что, насколько мне помнится, составляло шестьдесят бутылок на каждого, не считая английского пива, меда, минеральных вод и пр. Это расточительство было тем более вопиющим, что никто из нас не дотрагивался ни до каких напитков, кроме шампанского, смешанного с сельтерской водой, которое мы пили в жаркие дни, так что этот обычай приносил пользу только прислуге. Императрица сначала терпеливо выслушала речь Барятинского, а потом оборвала его словами: «Я вас прошу, милостивый государь, никогда не предлагать мне экономию свечных огарков; это, может быть, хорошо для вас, но мне это не приличествует». В доказательство того, насколько эти злоупотребления были значительны, я приведу пример барона Николаи[124], секретаря великого князя Павла Петровича, который, по истечении тридцати лет, обладал лучшим винным погребом во всей империи, а также пример графини Эльмпт[125], камерфлейлины императрицы, собравшей и продавшей в течение своей двенадцатилетней службы достаточное количество свечей, чтобы за счет их заказать себе, ко времени ее свадьбы с генералом Турчаниновым, секретарем кабинета Ее Величества, серебряный сервиз».

Жизнь камер-юнкера Двора Ее Императорского Величества протекала тихо, если только он хорошо умел вести свое дело, а именно: нравится государыне, развлекать ее и способствовать своею расточительностью пышности Двора. Граф Федор в высокой степени обладал всеми этими качествами.

Мы встречаем его то сопровождающим императрицу по огромным залам Эрмитажа и рассказывающим ей то, что называли «ее историями», то сидящим на кровати у ног полузаснувшей Екатерины II и читающим ей вслух; то рисующим один из живописных видов Царского Села, в то время как государыня совершает прогулку; то голос его слышится смешанный с громкими возгласами молодых великих князей, играющих в жмурки; и государыня тоже иногда принимает участие в этих играх молодежи, переходящих в гомерические состязания, причем пылкий великий князь Константин имел привычку так драться с придворными что он однажды сломал руку величавому Штакельбергу[126]. Одним словом, ему все очень нравится при Дворе. Только шутки, которые иногда позволяют себе приглашенные Ее Величества, его немного смущают, ибо «эти шутки очень забавны, — говорит он, — когда можно над ними смеяться, но так как это не принято при Дворе, то они настолько тягостны, что можно ими подавиться». Вот один из случаев, рассказанных графом Федором: «Барон Фелькерзам, саксонский посланник в Росси, желая летом 1791 г. сделать какие-то сообщения, был приглашен в Царское Село, и, согласно установленному для лета этикету, имел честь обедать за одним столом с императрицей. Он сидел рядом со мною, напротив Ее Величества, перед которой стояло блюдо великолепной спаржи. Добродушный старичок был туг на ухо и чувствовал себя крайне неловко, особенно когда императрица к довершению его замешательства обратилась к нему с несколькими словами. Он их не понял, и императрица приказала мне повторить ему то, что она с казала: «Ее Императорское Величество изволит вам передать, что в этот момент у вашего государя, курфюрста, в Пилльнитце собралось большое и прекрасное общество». — Это было как раз время знаменитых конференций. — «Да, государыня, — ответил посланник, — я всегда замечал, что спаржа на солнце достигает огромных размеров». Вы поймете положение присутствующих. Императрица, умевшая всегда владеть собою, была столь милостива, что послала ему той самой спаржи, которая так сильно занимала его мысль, и он съел ее с большим аппетитом; но великий князь Павел Петрович не мог удержаться и покатился со смеху, что послужило и для других, менее сдержанных лиц, сигналом к смеху. Я не понимаю, как я тогда не умер на месте; от неожиданности действие смешного еще усилилось и смех, не нашедший себе выхода, измучил мои внутренности. Правда, что вечером, на малом собрании у императрицы этот случай был достойным образом использован»[127].

Война со Швецией внесла в жизнь молодого царедворца перемену ролей. Его сразу назначают генерал-адъютантом при графе Иване Петровиче Салтыкове и, что удивительнее всего, он дает уроки военного искусства своему седовласому начальнику. Предоставим слово молодому стратегу: «Единственная война, которую можно вести в Финляндии, — это война небольшими отрядами, ибо помимо времени когда озера замерзают, там нет ни одной местности, где можно было бы развернуть в боевом порядке три тысячи человек. Г. Салтыков, считая себя слишком высокопоставленным, чтобы предводительствовать одним из многочисленных мелких отрядов, расположенных вдоль Кимена, устроился в Выборге, как в центральной позиции и он был бы прав, если бы он в то же время наблюдал за принцем Нассауским, флот которого должен был непременно остаться под начальством командующего сухопутными силами, и за бароном Игельстремом, старшим из генерал-лейтенантов, надсмеявшимся скоро над ним самым постыдным образом. Но мы видели, как к этим господам из Петербурга наехало много дам и как один из них всецело посвятил себя своей личной храбрости, достойной искателя приключений, а другой дипломатическим интригам — в то время, как главнокомандующий занимался прогулками и устройством празднеств и позволял своей жене восстановлять против себя этих столь опасных соперников, то оскорбительными жалобами, то неуместными шутками. Тогда я сжалившись над общественным благом, решился использовать мое влияние на г. Салтыкова, чтобы возвратить его к своему долгу. Но, чувствуя свою неопытность в военном деле, я устроил секретные совещания с бароном де Нумсен, датчанином, весьма искусным военным, который в чине генерал-лейтенанта командовал левым флангом, и с генерал-майором фон Сухтелен, голландцем и выдающимся инженером, учеником великого Дюмулена[128]. С вечера я предлагал им вопросы, которые вызывались обстоятельствами; они в моем присутствии обсуждали разные возможности, и я, обогатившись их опытом, отправился к нашему общему начальнику, чтобы объяснить ему свои соображения и убедил его в их целесообразности. Таким образом, мне удалось заставить его покинуть Выборг и перенести главную квартиру в Фридрихсгам. Мы собирались наносить неприятелю, несмотря на поражение принца Нассауского, большие удары, но тут курьер из С.-Петербурга сообщил нам, что Игельстрем ведет переговоры о мире»…