Штрафники, разведчики, пехота - Владимир Першанин

Похоронили своих погибших и дальше ходу. Поврежденные машины частично на буксир взяли, а две оставили, потому что неясно: или наступление немецкое, или разведка. Надо быстрее груз везти. За этот бой несколько человек представили к наградам: капитана Сулейкина, старшину Мороза, Ваню Крикунова, еще кого-то и меня. Мы получили медали, а капитан Сулейкин орден Красной Звезды. Иван Прохорович Сулейкин очень гордился орденом. Он его давно заслужил. Больной, простуженный. Отлежит в санбате дня три-четыре и снова в строй. Я командира автобата только издалека видел. Гордый был, на уровне командира полка себя считал. Пару орденов и медали имел, хотя в рейсах к передовой я его не видел. Впрочем, может, это и не его обязанность.

Зима в Прибалтике сырая и слякотная. Погода менялась едва не каждый день. Туман, дождь со снегом, то вдруг задует холодный ветер, и начинает подмораживать. Однажды понадеялись на толстый лед и врюхались по пояс в грязь. Сразу несколько машин на мосты сели. Меня тоже другой «студебеккер» вытаскивал. Потом я ЗИСы и полуторки тащил. Подкладывали стволы деревьев, охапки веток. Ветер, мелкая пурга, лед разбивали ломами, кирками. Впрягли два «студебеккера», вытащили тяжеленную машину. Сулейкин скомандовал:

— А ну, разгружай!

Разгрузили часть ящиков, выдернули одну машину, потом вторую и третью. Где бы согреться? Стали просить спирт. А капитан сумел вскипятить чаю и заставил нас горячий чай со сгущенкой пить.

— После спирта заснете! Когда приедем, тогда получите по стакану.

Капитан был прав. Мы и без спирта засыпали за рулем. Одну машину сожгли, когда в подмерзшем радиаторе пытались лед растопить. Карбюратор переполненный, мотор, как пыхнул, водителю лицо опалило, огонь столбом. Успели сбросить сколько-то ящиков сверху, а остальные сгорели. Патроны трещали так, словно бой идет.

13 января началось наступление войск 3-го Белорусского фронта в направлении на Кенигсберг, мощный оборонительный узел. Немецкие войска, авиация, сосредоточенные там, контролировали Данцигскую бухту, залив Куриш-Гай с морскими базами. Наши части двигались вперед, а следом — мы. К концу января передовые полки нашего фронта вышли к побережью. Дорога в один конец уже достигала двести километров. Нашлись грамотные люди, организовали пункты питания. Кормили хорошо, пшенка или гречка с мясом, горячий чай. Правда, посидеть в тепле долго не давали. Уже ждали своей очереди следующие ребята.

Намерзся и намок я за последнюю военную зиму, как никогда в жизни. В марте заболел воспалением легких, температура под сорок. Месяц пролежал в госпитале. Выписали с затемнением в легких. Но все же войну закончил. Где-то под Гамбургом победу праздновали.

А для меня вскоре тяжелые времена настали. В октябре сорок пятого года почувствовал себя плохо. Положили в госпиталь в Вильнюсе. Туберкулез! Подлечили, демобилизовали как инвалида второй группы и отправили в санаторий под Ялту. Вроде ничего стал себя чувствовать, поехал в город Шахты к старшей сестре Шуре. Тут меня так прижало, что 13 месяцев пролежал в Ростовском тубдиспансере. Вышел худой, как скелет, вес — 52 килограмма. Умные люди подсказали съездить в Москву, обратиться в Управление инвалидов войны. Может, оно по-другому называлось, но не в этом дело. Там меня спасли, хотя я дошел уже до точки. Сразу направили в госпиталь в Подольск. Вот где я последствия войны увидел! Очень много молодых ребят-фронтовиков с туберкулезом лежали. Лечили и кормили хорошо. Шесть месяцев в госпитале, затем два месяца в санатории на море. Месяца четыре у сестры покантуюсь (я получал пенсию по инвалидности, все деньги ей отдавал) — и снова в Москву.

Тут еще менингит привязался, и лечился я пять лет подряд. Считался уже безнадежным. Если бы такое отношение, как в современных больницах, давно бы умер. Но тогда все было по-другому. Заботились о нас, даже меню по заказу составляли. Медсестры с ложечек кормили.

— Ну, съешь еще один пельмешек!

Сейчас кое-кому смешным покажется, но я говорю правду. Помню, лежал в разных госпиталях: в Калинине, Новозыбкове, еще где-то. Очень хотел выжить. Рано утром ходил пешком: сто, триста, пятьсот шагов. Половинками кирпича как гантелями занимался. Врачам, медсестрам, санитаркам благодарен на всю жизнь. Понемногу оклемался и к 1953 году стал на человека похож. До 1960 года был на инвалидности, затем тридцать лет работал на Волгоградском керамическом заводе.

Жена, Валентина Григорьевна, рядом со мной. Дети, внуки. Будем жить!

От Волжских переправ до Вислы

Волга возле поселка Светлый Яр шириной больше двух километров. Жутковато, когда посреди реки сваливается в пике с воем сирены «Юнкерс-87». Бьешь из пулемета, трассы в брюхо ему упираются, а немец открывает огонь, и кажется, все пули в тебя летят. Сбить бронированный «Ю-87» было трудно.

С Александром Прокофьевичем Гордеевым мы познакомились еще в семидесятых годах в Котельниковском районе, куда часто выезжали на охоту. Осенью на уток, а зимой на кабана и зайцев.

Небольшого роста, худощавый, быстрый в движениях, он работал водителем. В нашу охотничью компанию вписался быстро и легко, несмотря на разницу в возрасте. Иногда мы ночевали в его доме, познакомились с женой и уже взрослыми детьми. Зная, что он фронтовик, я часто беседовал с ним, расспрашивая о войне. Из этих бесед и родился его немудреный рассказ, в котором я постарался сохранить все мелочи, показав войну глазами простого сталинградского паренька с нелегкой и интересной судьбой.

Родился я 27 ноября 1924 года в Сталинграде. Жили мы, можно сказать, в центре. Если считать центром огромный, поросший деревьями и кустарником овраг, по дну которого текла речка Царица. Этот овраг упирался одним склоном в Дар-Гору, а другой — в центральную часть города. Расстояние до железнодорожного вокзала составляло примерно километр, а до Волги полтора.

Место было такое: большие бугры, обрывы, овражные отроги. Ничего серьезного там не строили. Лепились многочисленные домишки. Несколько штук из них, подновленные, сохранились до настоящего времени, а тогда домов было много, в основном саманные, низкие. Власти сильно к нам не лезли. В овраг ни одна машина не пройдет, а начальство, как известно, всегда предпочитает ездить на машинах. Короткие улочки, домов по десять-пятнадцать, громоздились на глиняных гребнях, на откосах оврагов. Некоторые дома торчали, как отдельные хуторки, рядом ничего невозможно было построить.

Кому как, а мне место нравилось. Хотя маме и отцу приходилось добираться до работы довольно далеко. Конечно, пешком, общественного транспорта поблизости не было. Отец работал на автобазе, мама — в швейной мастерской. Большая наша семья (отец, мать, бабка и четверо детей) имела свой саманный домик, который года через три после постройки умудрился осесть одним углом на полметра в почву. Отчего пол был с наклоном, как на корабле. Но мы к этому быстро привыкли. Что сделаешь? Оползневая зона — так это называется по-научному.

Перед войной целая улочка сползла в овраг. Понаехало пожарных машин, много милиции. Из-под обломков извлекали раненых и задавленных людей. Этот случай вспоминали долго. Люди, лишившиеся жилья, лепили новые дома, здесь же неподалеку. Ходили по оврагу, собирали старые доски (большой дефицит), спиливали сухие деревья. Ничего, построились.

Для нас, пацанов, огромный овраг, речка Царица, протекавшая среди кустарника, и небольшой лесок, были своим миром. Кусочек природы посреди большого города. Здесь мы ловили рыбу (в основном мелочевку), путешествовали вниз до Волги и считали, что лучшего места в Сталинграде нет. Семья наша жила, в общем, неплохо. Две зарплаты — большое дело! Плюс огород на склоне. Каждую весну и осень его приходилось укреплять кольями, чтобы после дождей не ползла земля. Зато собирали хорошие урожаи картошки, помидоров, огурцов, баклажанов. Росли яблони, груши, вишня и кусты смородины.

В огороде в основном копалась бабка, привлекая для тяжелых работ и прополки старших детей, то бишь меня с братом. Мы работали неохотно. Бабке больше помогали наши сестренки-соплюшки, Даша и Таня. В школе я учился так-сяк. Когда можно, пропускал занятия. Но семь классов благополучно закончил. В пятнадцать лет поступил работать в небольшую мастерскую по ремонту бытовой техники, где освоил до войны специальность слесаря.

Описывать начало войны не буду. Все происходило, как и по всей стране. Женщины с плачем провожали мужей. Молодежь стояла в очередях в военкоматы. Торопились попасть на войну, которая, по нашим понятиям, должна была закончиться скорой победой. Невнятные сообщения с фронта в первые недели сорок первого года было трудно понять. То ли Красная Армия бьет немцев, то ли немцы теснят (конечно, не гонят!) наши войска. Захват Минска 28 июня дал понять многим, что война идет не так, как показывали в фильмах «Если завтра война», «Первый удар» и так далее.