Нелепая привычка жить - Олег Рой

— А что он говорит? — поинтересовался Виталий, помешивая кофе.

— Да ничего не говорит. Заявил, что не намерен вести беседу на эту тему, и бросил трубку.

— Похоже, старикан нам попался с характером… — Малахов задумался на некоторое время, привычно отщипнул с цветочного черенка несколько красных волосков. — Ладно, где там у тебя его координаты? Давай мне, я попробую сам.

Звонить Виталий решил из конторы — здесь, в стильной обстановке собственного кабинета, под портретом Рокфеллера, он чувствовал себя абсолютно уверенно. Малахов набрал номер и вскоре услышал голос, принадлежавший, вне всякого сомнения, пожилому мужчине:

— Дмитрий Валентинович?

— К вашим услугам.

Виталий представился, назвал свою должность. Ему всегда нравилось это говорить: президент, председатель совета директоров, полное название компании и далее по тексту. Подобная преамбула к разговору должна была произвести должное впечатление на собеседника, но этого не произошло. Писатель едва дослушал его и сказал с легкой усталостью в голосе:

— Да, я понял, кто вы. Мне недавно звонил ваш представитель, Аркадий, э-э-э…

— Андреевич.

— Да, точно, Аркадий Андреевич, никогда не помню отчеств… Так вот, я ясно и четко объяснил ему, что дом не продается. Да, сейчас стройка пока приостановлена, но к середине лета, я думаю, мы сможем к ней вернуться.

«Как бы не так!» — подумал Малахов. У него не было оснований не доверять Аркашиным сведениям, а согласно им средств на завершение строительства у писателя не было и не предвиделось.

— Я готов обсуждать с вами цену.

— Молодой человек, как бы вам объяснить… Дело-то совсем не в цене. Этот дом мне дорог, но дорог совсем не потому, что обошелся в сколько-то там тысяч рублей или долларов. Причина тут иная… Начнем хоть с того, что его проектировал мой задушевный друг, Володька Меньшиков, архитектор был от бога, царствие ему небесное… Специально для меня, поймите, проектировал, а уж он-то знал и чувствовал меня, как никто… Он душу в свой проект вложил, если, конечно, вам эти слова о чем-нибудь говорят… А вы заявляете — продай! Чтобы вы там евроремонт сделали и устраивали бы свои новорусские гульбища с «телками» и «шутихами»? Да ни за что на свете!

Эти слова и тон, точно у доброго учителя в школе для детей-даунов, были не менее оскорбительны, чем отказ. Однако Виталий не собирался сдаваться так легко.

— Уважаемый Дмитрий Валентинович, — проговорил он размеренно. — Я все-таки очень прошу вас подумать над моим предложением. И повторяю, что готов выслушать любые ваши условия и заплатить любую цену. В разумных пределах, конечно.

В трубке послышался вздох.

— Эх, молодой человек… Неужели вы еще до сих пор думаете, что все в этой жизни можно купить? За деньги, да еще в разумных пределах? Увы, мой дорогой, вы ошибаетесь. Никакое богатство не даст вам ни настоящей дружбы, ни искренней любви. Все, что будет подано в этом обличье, легко может оказаться лишь иллюзией…

Виталий сжимал в руках журчащую трубку и злился. В том числе и на себя. Какого черта он позволяет совершенно постороннему старику читать себе мораль?

— Вам сейчас, вероятно, около сорока, — продолжал писатель. — Вы кокетничаете сами перед собой и перед юными барышнями, называете себя старым, но в глубине души сами знаете, что это не так. Пока вы еще энергичны, полны сил, ваше тело служит вам без помех и перебоев… Но время пролетит быстро. Кинетесь к врачам, к пластическим хирургам, к целителям, к шарлатанам… Будете проходить дорогостоящие курсы лечения, делать операции за бешеные деньги. Но ничего из этого не вернет вам ни молодости, ни здоровья. Как не даст и самого главного, что важнее всего, даже важнее здоровья.

— И что же это такое — самое главное? — хмуро спросил Виталий. Он хотел, чтобы вопрос прозвучал иронично, но у него почему-то не получилось.

— Самое главное, дорогой мой, — это желание жить. Радоваться солнечному лучу, полевому цветку, воробью, чирикающему на ветке… Дар умения быть счастливым в детстве есть почти у всех, но лишь немногие могут сохранить его на всю жизнь. Большинство теряет эту чудесную способность уже в юности. Юность максималистична, ей свойственно все драматизировать, она тянется ко всему мрачному, черному — это, очевидно, оборотная сторона того же явления, расплата за детскую радость бытия… А потом начинается сумасшедшая гонка. Жить уже некогда — надо успеть одно, другое, третье, достичь, приобрести, состояться, добиться… А потом вдруг в какой-то момент осознаешь, что гнался-то ты за миражем. Но пока гнался, жизнь прошла мимо… И ничего уже не воротишь. К старости жажда жизни, как это назвал классик, возвращается вновь, когда понимаешь, что каждый день, каждый восход, каждый упавший лист, каждое дуновение ветерка может стать последним. И вот-вот в твою дверь постучится костлявая с косой… Только сейчас и начинаешь по-настоящему ценить то немногое, что имеешь, и то многое, что когда-то по глупости растерял в этой своей нелепой погоне, которую принимал за существование, — друзей, любовь, свои привязанности… Себя самого, в конце концов. Вы никогда не задумывались над тем, почему старые люди так держатся за свои привычки?

Малахов не ответил. Он вообще с трудом дождался окончания этого старческого монолога.

— Может быть, вы все-таки запишете мои координаты? На случай, если вдруг передумаете? — спросил он.

— А мне показалось, что я объяснил все предельно ясно, — вздохнул писатель. — Нет, молодой человек, я не передумаю никогда. На этом давайте простимся полюбовно.

И в трубке раздались короткие гудки.

— Ну, как наша «Черная радуга»? — прямо с порога спросила Лана, в кои веки оказавшаяся дома раньше обычного.

— Ты о чем? — недовольно поинтересовался Виталий, хотя отлично понял, что она имеет в виду.

— Ну, о нашем будущем доме. Я решила так его называть — по аналогии с западными виллами. Ты же знаешь, они все имеют свои названия. Как и старинные русские усадьбы: «Кусково», «Абрамцево», «Архангельское»… Так что там выяснилось?

— Ничего не выяснилось, — буркнул он.

— Как это — ничего?

Рассказать Виталий не успел — в кармане затренькал мобильник. Звонил приятель, Борька Егорин:

— Старик, слышь, какая у меня новость? Дожала-таки меня моя благоверная! Дом покупаем загородный. Ленка говорит — сколько можно детям этим смогом дышать?…

— Что же, молодцы. Дом-то где, на Рублевке?

— Не, куда нам с суконным-то рылом в калашный ряд… Хватит того, что я Алиске ее гнездышко в Усове купил. А с Ленки и Волоколамской области хватит.

— Ну, хозяин-барин. А ты как — участок приобретаешь или сразу дом?

— Да уже готовый коттедж, чего со стройкой-то возиться! Только что договор подписал с «АРКом», риелторским агентством. Витька Волошин, его президент, мой старый приятель, да ты его знаешь…

— Знаю. Ладно, не забудь на новоселье позвать. Пока.

Малахов развалился на диване, потянул к себе первый попавшийся журнал — взгляд тут же зацепился за объявление о продаже загородных участков. Машинально включил телевизор — и попал на какую-то деловую передачу, Аркаша называл такие «говорящие головы».

«В последнее время спрос на элитную недвижимость снова возрос, — бубнил лысеющий дядька в стильных очках и старомодно повязанном галстуке. — Кроме уже не раз упоминавшихся Рублево-Успенского и Ново-Рижского направлений, первенство сохраняется также за Минским, Волоколамским и Калу…»

Не дослушав, Виталий выключил телевизор. Что они все, сговорились, что ли, напоминать ему о его неудаче?

— Лана, пожрать мне сегодня дадут в этом доме? — крикнул он с раздражением.

Супруга тут же возникла перед ним:

— А может, нам с тобой сходить в ресторан, зайка? Раз уж выдался свободный вечер?

Ну, в ресторан так в ресторан. Почему бы и нет? Правда, Виталий сегодня предпочел бы что-нибудь тихое, но Лана, конечно же, приказала своему водителю везти их в одно из ее любимых модных заведений.

И, разумеется, спокойно поужинать вдвоем им не удалось, не успели Малаховы съесть закуски, как супруга тут же засияла и замахала кому-то рукой. Виталий недовольно оглянулся.

К их столику приближался, лучезарно улыбаясь, модный московский визажист — невысокий, крепенький, синеглазый, с очень длинными, собранными в хвост, черными с проседью волосами. Виталию много раз его представляли, но он все никак не мог запомнить, как зовут визажиста. Эжен? Эмиль? Этьен? Вообще-то Малахов недолюбливал мужчин нетрадиционной ориентации, но именно этому человеку скорее даже симпатизировал, невольно попадая под воздействие его невероятного обаяния.

Визажист расцеловался с Ланой, подсел, не дожидаясь приглашения, к их столику, и супруга тотчас защебетала: