Ратник (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Поместные всадники вроде бы дернулись их преследовать, но Андрей подхватил свой рог, висящий на лямках, и протрубил в него созывая воинов.

— Почему мы не преследуем им?! — выкрикнул распаленный боем Аким, махнув рукой в сторону удаляющихся степных воинов, что отчаянно погоняли своих коней. — Их нужно добить!

— Акакий! Где тут ближайшая переправа?

— Далеко, — махнул он рукой в сторону ускакавших воинов. — Вишь — берег заболоченный. Тут и вплавь без коня не перебраться. Завязнешь.

— А там? — махнул рукой Андрей в другую сторону.

— А черт его знает? Там никто не ходит. Там луг скоро сходит совсем в низину. Топкое место. И ивняка да ракиты заросли густые. Может где переправа и есть, но далеко. И добраться до нее можно только по лесу.

— Что с Пафнутием? — спросил Андрей, указывая на лежащего на земле помещика, что держался левой рукой за живот и тяжело дышал.

— Не жилец, — покачал головой Модест. — Как эти крикнул отход, так кто-то ему и всадил копье в живот. Вспорол кольчугу. Почти под дых угодил.

Андрей спустился с коня и подошел к своему боевому товарищу. Тот был еще в сознании и корчился от боли. Копье, судя по всему вошло снизу-вверх в живот, повредив ему не только кишечник, но и легкие. А то и еще что-то. Было видно — действительно, не жилец. Там, в XXI веке опытные врачи реанимации, конечно, вытянули бы его. Скорее всего. Но тут их не было. Тут вообще ничего не было из того, что могло помочь со столь сложным случаем.

Парень глянул на правую руку умирающего.

Несмотря на рану и падения с коня, Пафнутий крепко сжимал свою саблю.

— Не выпуская оружия из рук! — громко и отчетливо произнес Андрей. Присел на правое колено рядом с умирающим. И тихоньким речитативом начал декламировать слова песни «Дружина» группы «Сколот»:

Ой, вы други — вои[2] крепки

Вы на смерть всегда идете.

И, залив землицу кровью,

Песни в Ирии[3] поете.

Вы не ведали прощенья

Ко врагам своей Отчизны.

И летите соколами

От рождения до Тризны.

Честь — дружине, князю — слава.

Песнь летит над всей землей.

Из тьмы веков пусть громом грянет,

Ратною сверкнёт стезей.

Перун — бог воинов удалой!

Припев вместе с Андреем нескладным хором произнесли все воины. Они его уже знали. Пафнутий же до последней строчки не дожил. Он даже до припева не дожил. Последний раз нервно вздохнул, булькая кровью в легких, и затих.

Андрей замолчал, не став продолжать песню. Аккуратно закрыл погибшему воину глаза и начал читать отходную молитву. Христианскую. И помещики, неоднократно слышавшие ее, кое-как участвовали, продолжая обеспечивать многоголосый хор.

После чего тело павшего похоронили на незатопляемом холмике, так, чтобы лицом он всегда видел рассвет. Прямо в доспехах и при оружии. И поставили сверху наспех сделанный деревянный крест.

С доспехами, кстати, вышла небольшая загвоздка.

— Снять бы надо, — произнес Акакий. — Зачем их закапывать?

— Как зачем?

— Так… ценность же.

— У него есть сын?

— Нет.

— Дочь?

— Бездетный он. Жена родами взмерла на первенце, вместе с малышом.

— В стародавние времена воинов, павших в бою или от ран, хоронили с оружием и в доспехах, дабы и на небесах они предстали не абы кем, а воинами. Так что, думаю, мы не обнищаем, если окажем ему такую честь.

Все промолчали.

Кольчуга, шлем, сабля и копье, которые Андрей решил закопать вместе с Пафнутием, стоили денег. Не рубль и не два. Но возражать против этого довода не стали. Для их, по сути, насквозь языческого мировоззрения с легким налетом христианства, эти доводы были достаточно логичны и правильны.

После чего все сели на коней и отправились не за убежавшими воинами, а за их импровизированным вьючным обозом. Никуда не спеша. Чтобы лошадей не мучать. Ведь без запасов еды и заводных коней те воины не шибко и опасны.

Само собой, выставив большой тыловой дозор из четырех поместных дворян в кольчугах. А между ним и идущих в голове «ламеллярных» всадниках расположились заводные и вьючные кони с кошевыми слугами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Раненым, конечно же, оказали помощь. Промыли соленой, кипяченой водой открытые ранения. И добро их перевязали. Благо, что все необходимое для таких действий Андрей заготовил еще в вотчине. И даже тщательно прокипяченные бинты расфасовал по берестяным туескам, покрытых изнутри тонким слоем воска и, воском же, запечатанным…

* * *

— Рад тебя видеть сестрица, — произнес Даниил Романович Захарьин-Юрьев, вставая при виде царицы.

— Сядь, — устало махнула она рукой.

— Мне сказали, дело у тебя есть?

— Слышал про Всеслава?

— Про самозванца, который себя величает Всеславом?

— Он-то себя так как раз не величает. Его толпа так зовет.

— Что в лоб, что по лбу.

— Не скажи…

— Так зачем ты меня позвала?

— Я хочу знать, что он задумал. Понимаешь?

— Зачем? Не понимаю, чего Государь медлит. Взять паренька под белы рученьки, да на дыбу подвесить. Поспрошать, кто воду мутит. А потом голову с плеч.

— Ты думаешь наши враги этим не воспользуются? Или ты мнишь, что воду мутят они просто так? Седмицы не минет, как толпа, подначиваемая ими, ворвется в кремль.

— Так зачем ему прилюдно голову рубить? Тихо примучить и все.

— Наивный… — покачала она головой. Немного помолчала и пересказала, что узнала от мужа про юродивого и его сон. — Понимаешь? Все зашло уже слишком далеко. Да и за что его брать? Он честно службу служит. И в измене не уличен.

— Ясно, — нахмурился Даниил Романович. — А от меня что тебе надо?

— Я хочу, чтобы ты своим глазом глянул на него. Если случится так, то и пообщался. Ты в людях хорошо разбираешься. Вот и посмотри — враг он нам али друг. Да и вообще — что за человек.

— Пристало ли мне бегать за каким-то там дворянишкой?

— Испроси у мужа моего право посетить Тулу, да посмотреть, что там творится. Он не откажет. Последнее время Тула стала слишком много новостей приносить. И не всегда приятных. Иной раз едва ли не больше, чем стольный град наш.

— Слышал я, что муж твой желает отправить меня с войском усмирять земли вокруг Казани.

— Успеется.

— Что значит успеется? — насупился Даниил Романович.

— Ты и сам знаешь, чем все едва не закончилось по прошлому году.

— Знаю. И что с того?

— Андрея ныне толпа именует не иначе, как князь Всеслав, называя древним богатырем и защитником земли русской. Так это или нет — уже не важно. Толпе пришлась по вкусу эта сказка. И она от нее так просто не откажется. А потому, в случае беды какой, слово Андрея вес будет иметь. Особенно промеж поместных дворян. О его делах и на Москве уже слышали и одобряют. Простые дворяне одобряют почитай поголовно, а старшины — частью. Деньги деньгами, и вопросы у них есть, но его рвение не пускать татар за Оку к их поместьям разделяют всецело. Вот я и хочу понять — за нас он стоит, али против. Сгубить его можно, но беды, которые на нас после этого обрушатся, вельми печальны. Так что, нужно думать, как без этого обойтись.

— Все настолько печально, что ты думаешь о признании его официальном?

— Я думаю, что супруга моего устроит то положение, что есть сейчас. Закрыть глаза на молву проще и легче, чем пытаться спорить с толпой.

— Ну ты смотри. Мню, такие игры могут закончится очень плохо. Он закроет глаза, а другие нет. Так и до признания церковью может дойти. Да и с чего ты взяла, что ему есть дело до Государя, тебя и нас? Поместные дворяне, насколько я ведаю, живут своей довольно скудной жизнью и заботы у них совсем иные. Малые. Местные.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Он подарил мужу грамотку, написанную его рукой, в которой описал как бороться с ядами. Не всеми. Но про мышьяк и ртуть много неведомого поведал. Я проверила. Все так и есть. Мы условились с мужем о том не болтать. Но ты мой брат и ты не меньше меня заинтересован в том, чтобы я оставалась живой и при муже здравствующем. Так что, прошу — никому о той грамотке ни говорить. Однако тебе, чтобы ты понимал, я сказала. Сам видишь — все не так просто, как тебе кажется.