Ульмигания - Вадим Храппа

— Холера! — сказал Мирослав и нагнулся, чтобы вытащить его.

Неожиданно левая рука утопленника вскинулась и железной хваткой вцепилась Миреку в шею. В следующее мгновение он сам уже оказался в воде, а прусс сидел на его груди.

Когда Мирослав наглотался воды столько, что движения его стали вялыми, Дилинг поднял ляха. Тот только таращил глаза и беззвучно хлопал ртом.

«Передержал», — подумал Дилинг и, встряхнув его, несколько раз сильно ударил ладонью по щекам. Лях закашлял.

— Рассказывай! — потребовал Дилинг.

— Ты что?.. Пся крев… Ты что это?.. — выдохнул лях.

— Говори!

— Подожди, подожди… — сказал Мирослав. — Сейчас.

Он собрался с силами и схватил Дилинга за горло. Но тот сделал руками круговое движение так, что они оплели руки Мирослава с боков, потом резко подался вверх. Мирек услышал хруст, и дикая боль в локтевых суставах ослепила его. Закричать он не успел, потому что в рот хлынула вода.

— Я скажу, скажу! — торопливо проговорил лях, когда Дилинг снова привел его в чувство. — Только не топи меня, я все скажу!

— Проводника достаточно и одного. Почему вас двое? — спросил Дилинг.

— Князь сказал, что ваш главный колдун пошлет такого человека, что один с ним не справится.

— Когда и где вы должны убить меня?

— После того, как ты сделаешь свое дело. Но мы не собирались тебя убивать! Только в крайнем случае… Мы должны только сдать тебя людям князя. Он хочет, чтобы убийца его брата был наказан по закону.

— «По закону», — усмехнулся Дилинг. — Куда вы собирались отвезти меня?

— В Плоцк.

Последнее, что видел Мирослав, это капли воды из Вислы, что падали на его лицо с короткой бороды прусса. Легкие ляха наполнились этой водой, а сознание тихо и умиротворенно растворилось в реке.

С ближайшего дерева Дилинг наломал веток и сложил веником. Потом вернулся к Вистуле и, пятясь, замел следы на берегу.

Несмотря на осеннюю погоду, было еще лето, пусть и самый конец его. Ночь наступила по-летнему робко и нерешительно. Дилинг нашел в центре острова дерево, напоминавшее руну «S», отсчитал от него пять шагов по направлению к Ромове, на северо-восток. Убеждаясь, что за ним никто не наблюдает, огляделся.

— Прусс! — где-то в дальнем конце острова кричал второй лях. — Прусс, где ты есть?

Дилинг обеими руками взялся за ствол невысокого высохшего боярышника и потянул его на себя. Вместе с деревцем от земли оторвался и кусок дерна, открывая круглое отверстие. Дилинг спустился в него и приладил над собой крышку с дерном и сухим боярышником.

Лях миновал мыс, вытянувшийся длинным языком на западной стороне острова, и теперь шел по его северному берегу. С самого начала, когда он увидел белесые рыбьи глаза прусса, он понял, что они не сулят им с Миреком ничего хорошего. В отличие от Мирослава, он уже воевал с пруссами и знал, что, простоватые с виду, они проявляли необычайную изворотливость ума, когда дело касалось войны. Он не верил в сказки об их колдовских способностях, но подозревал, что пруссы, обучая детей воинским искусствам, дают им не только умение обращаться с мечом, но и нечто такое, чего никто, кроме этого дикого племени, не знает. Когда прусс исчез, лях понял, что добром это не кончится. Он хотел сказать об этом Миреку, но, увидев, что тот и так напуган, решил промолчать. Теперь, когда они не встретились в условленном месте, он ругал себя за то, что отпустил его одного. Это было ошибкой. Лях еще отгонял мысли о непоправимости этой ошибки, но они все настойчивей лезли ему в голову.

Было темно. Он не видел ни следов, странным образом обрывавшихся посреди песчаного пляжа, ни одиноко стоявшей на опушке лошади.

На рассвете лях, измотанный бессонной ночью и нервным напряжением оттого, что приходилось прислушиваться к каждому шороху, осознавший наконец, что если остался и не в полном одиночестве, то по крайней мере, с неизвестно где притаившимся язычником, стоял, тупо уставившись в то место, где кончались следы Мирека, и бормотал молитвы. Его тронули за плечо. Непроизвольно отскочив в сторону, лях выхватил меч.

Лицо прусса было спокойно и лениво равнодушно, когда он спросил:

— Где твой приятель? Нам пора переправляться через Вистулу.

— Вистулу? — переспросил лях. Почему-то он забыл, что пруссы так называют Вислу. — А где Мирек?

— Твоего приятеля зовут Мирек? Мирослав? А почему ты у меня о нем спрашиваешь? Я вас не видел со вчерашнего вечера.

Глядя в простодушное лицо прусса, лях поймал себя на том, что верит ему. Действительно, они ведь не виделись со вчерашнего вечера, откуда ему знать, куда пропал Мирек? Лях понимал, что это бред, — Мирек не мог пропасть просто так, тут не обошлось без участия этого дикаря, но верил ему! Откуда пруссу знать, куда пропал Мирек?!

— Нам пора, — твердо сказал прусс. — Если твой приятель где-то спит, пусть сам потом добирается. Мы оставим здесь его лошадь. Мне хватит и одного проводника.

— Да, — повторил лях, — тебе хватит и одного проводника. Нам пора.

Когда они вошли в воду, прусс сказал:

— Меч.

— Что? — спросил лях.

— У тебя в руке меч. Тебе будет неудобно плыть.

Лях посмотрел на меч в своей руке и, что-то пробормотав, сунул его в ножны.

Шел дождь.

Глава 24

В то утро над холмами вниз по течению Вистулы поочередно поднялись столбы дыма от сигнальных костров. Цепочка огней перекинулась на берег Халибо, и дальше — к дюнам Самбии. К ночи того же дня дружины самбов перешли Преголлу. На пути к устью Вистулы к ним должны были присоединиться отряды вармов и помезан. Шли ночью. В светлое время всякое движение в Пруссии замирало.

Князь поморян Святополк, чьим землям в первую очередь угрожало нашествие пруссов, в то утро еще ничего об этом не знал. Его мутило от чрезмерных возлияний этой ночи, и он беспрестанно прикладывался к кувшину с крепким темным пивом. Опохмелялся. Настроение его было под стать самочувствию. Уже почти неделю он сидел в походном лагере в лесу близ Накло, вдали от своей столицы — Сартавицы, и ждал, когда разведчики принесут ему весть о приближении Леха Белого. Он уже получил заверения от Конрада, что тот не станет вмешиваться в битву, и ожидание только раздражало его.

Святополк носил на груди большое распятие на толстой золотой цепи, но при этом придерживался языческих обычаев и обрядов, что и помогало ему с легкой душой заключать союзы и с богом, и с дьяволом. Он одинаково презирал как Леха, так и его не в меру честолюбивого братца, и с радостью прикончил бы обоих. Однако при всех своих бесспорных полководческих талантах он был всего лишь князем поморян — немногочисленного небогатого племени, которое не могло выставить нужного для завоевания Польши количества воинов. Но, в общем, Святополк был и так доволен своей участью. Поморяне в большинстве оставались верны старым богам. Буйство характера и склонность к бражничанью и идолопоклонству, которые не нравились в князе христианам, они ценили превыше всего. Чего и говорить, воин Святополк был бесстрашный, а воевода отменный. Чему, к слову сказать, во многом был обязан пруссам. Они же помогли ему семь лет назад занять Поморье. Теперь, правда, отношения с Кривой у него не складывались. Из-за монахов, которых Святополк пустил на свои земли. Но, даст Бог, Перкун поможет ему решить и эти проблемы. Святополк предчувствовал, что война с братом, в которую Конрад втянул пруссов, закончится и для самого Мазовецкого плачевно. Он слишком хорошо знал пруссов и их отношение к ляхам, чтобы думать, как Мазовецкий, что те ограничатся помощью одному из князьков в борьбе с другим. Вот, мечтал Святополк, когда мы вместе с пруссами огненным смерчем пройдем по Польше, я буду великодушен и отдам Криве большую часть добычи. Тогда и наш союз возобновится. Однако же тогда надо будет что-то делать и с этими проклятыми «добринскими братьями»! — думал Святополк. Монахи Христиана ему и самому порядком надоели тем, что лезли в каждую бочку со своими проповедями, и тем, что из-за них у поморян испортились отношения с пруссами.