Честь Афродиты - Владислав Вишневский

Минут пятнадцать— двадцать, водитель мерседеса, ожидая начальника, слушал лёгкую музыку, точнее говоря — дремал. Салон, как известно, располагает, да и время раннее — около 10. Точнее без 20 минут 10. Во дворе и у подъезда естественно никого. Дождь! Ни мамаш с детишками, ни собачников. Ничего отвлекающего. Одни густо припаркованные иномарки. На «новостях» водитель проснулся, диктор информировал радиослушателей о спокойном и планомерном отводе российских войск из района Грузино-Юго-Осетинского конфликта, и возможных кознях режима Саакашвили. В этом месте водитель от души матюгнулся в адрес Совета безопасности ООН, что не поддержали действия России по защите своих осетинских граждан, и если б мог, в нос бы дал этому… или кому там… Он даже пальцы правой руки в кулак перед своим носом сжал, прибрасывая размер и вес, увиденное его вроде устроило, одно отметил, ещё монтировку бы в другую руку, тогда всё, хана тому Совету вместе с Европой и Америкой. Эта здоровая мысль его и успокоила. Вместе с тем, глядя на щедро покрытое дождевыми каплями ветровое стекло машины, безоговорочно согласился с правдивостью местного прогноза погоды (не зря бездельники хлеб едят), а вот на песне по заявкам радиослушателей «Погода в доме», водитель впервые забеспокоился. Даже на пару секунд высунулся в окно, пытаясь разглядеть четвёртый этаж, но бесполезно, не разглядел причину задержки начальника, только лицо вымочил и шею заломил… Разминая её, несколько секунд размышлял над вопросом: по телефону сначала позвонить или сразу в квартиру подняться. Это вопрос. Не простой. Серьёзный. Случалось, полковник когда и задерживался, но беспокоить… Себе дороже. Нет, позвонил на его сотовый, сотовый не ответил, тогда… домашний телефон тоже почему-то не отвечал. Услужливо прихватив зонт для начальника, только для личной отмазки, водитель выскочил из машины, не раскрывая зонта — это для Григория Евсеевича, для полковника — съёжившись под дождём, вбежал по ступенькам.

Громко топая и отряхиваясь, вошёл в подъезд… Вестибюльчик блестел. Вахтёрша выглянула на стук двери и каблуков водителя из своей «лифтёрской», ответила, что Григорий Евсеевич «ещё не выходили». «Проспал, наверное, ОДНИ же дома. Марина Викторовна, известно где, с детьми на даче, вот ОНИ и… Да вы поднимитесь. Ноги только вытрите, вон там, об тряпку, и идите. Служба же. Я потом подотру». Он так и сделал. И ноги вытер, и на лифте проехал — четвёртый этаж — но дверь на звонок ему никто не открыл… Водитель, человек пожилой, хоть и сержантский состав, но милиционер опытный, именно теперь только всерьёз забеспокоился, по рации запросил дежурного по управлению, тот тоже удивился, но «тревогу» объявил…

Гришанков от тряски пришёл в сознание довольно быстро. Болела шея, по лицу тёк пот, в глазах было темно и щипало, рот был забит кляпом, носом дышать было трудно и практически невыносимо, воняло человеческим потом, плесенью и мукой… К тому же, грубая ткань тряпки на голове жёстко царапала лицо. И он был связан. Более того, его, как мешок с картошкой несли видимо на плече, вниз головой, ноги на другой стороне, больно сдавливая живот при каждом торопливом шаге. Особенно вниз, как он догадался, по ступенькам. Несли недолго, вскоре он оказался в багажнике какого-то автомобиля, именно как мешок его сбросили с плеча, но без повреждений, только голова и туфли звучно брякнули, затем, сжавшись, ожидая физической боли, полковник ждал, ждал, но не дождался. Зато неожиданно почувствовал, как его — за ноги и под голову — подняли и уложили на что-то жёсткое, ограниченное в плечах, чтоб не упал, наверное, потом все звуки вообще исчезли. Он не слышал, как одна за другой закрывались двери, как запускался двигатель, как машина плавно тронулась с места. «Всё! Это конец! Это похищение! Меня убьют! Убьют! Убьют!!» — трассерными пулями проносились в голове страшные мысли, пока не слились в один, мощный залп в его голову, и теперь уже самостоятельно, он вновь потерял сознание. Но снова ненадолго. Его же не били…

Кто они, кто? Придя в себя, полковник судорожно дёргался, пытаясь освободиться, но это не получалось, пот по лицу и по всему телу катился градом, дышать совсем становилось нечем, кружилась голова, в глазах и перед ними было темно, тошнило… Последний свой шаг в кабину лифта вспомнить совсем не мог — что же произошло?! — кроме взметнувшейся перед глазами тени, как взмах крыльев, и… провал. А они знают кто я, знают? Я же — милиция! Я же — полковник! Я же… Но тут же горько себя одёргивал, потому и везут куда-то… Значит, всё, конец тебе, полковник. Крышка! Ууу… Ууу… И не отвертишься, я в мундире. А может это ошибка, перепутали? И снова горько усмехался — нет, случайностью здесь не пахнет… Я же начальник милиции края. Исполняющий обязанности. Полковник! Они разве не знают? Нет, они не посмеют, они не могут! Должны боятся! Они не боятся? Нет, судя по тому, как полковник «славно» упакован, они его не боялись. Даже наоборот! Они его… Они его… О! Для них же это пахнет уголовной статьёй, да какой статьёй, что о них думать — их сразу нужно расстрелять, сразу к стенке, без суда и следствия, о себе нужно думать, о себе. Они его убьют! Да, его! Лишат жизни! Жи-изни!! Сначала пытать будут — ма-ама! — потом на мелкие кусочки или сожгут, или… Ааа — заблажил бы полковник, если бы не кляп во рту. У него это получилось, но мысленно. Громко, страшно, призывно, как милицейская сирена в ночи из-за поворота. Но совершенно беззвучно. Только в мозгу. Ему вновь стало плохо. К тому же, от туго засунутого кляпа, начали болеть лицевые мышцы, немел язык и нёбо во рту. Подташнивало. Похоже, затычка была не свежей, случайной.

Тёмный катафалк, легковой импортный лимузин иностранного производства тем временем беспрепятственно и неторопливо проехал мимо всполошенных милицейских постов, включая и посты ГИБДД, словно жуткий символ смерти. На постах, выпрямляясь на катафалк, понимающе косились. «Чур-чур!». Сопровождающий эскорт «крутых» мотоциклистов, несколько — всего лишь четверо, говорили о многом: кто-то из байкерской мотоциклетной мафии ласты похоже склеил. «Чур-чур! Царствие ему небесное! Ага! Меньше «летать» будут по дорогам, козлы! Этот «отлетался». Постовые всего лишь на пару— тройку секунд тревожно замирали, провожая глазами мрачный кортеж, затем поочерёдно, как лягушки в дождь, он так и не прекращался, выскакивали на дорогу, выдёргивая одного за другим разные — подозрительные! — машины. Впервые в ориентировке, ни вид транспорта, ни приметы преступников обозначены не были. «План-перехват» и всё. Да, и фамилия вдруг непонятно куда в городе исчезнувшего какого-то Гришанкова Григория Евсеевича, 1950 года рождения, русского, женатого и пр… воровского авторитета наверное, как поняли постовые, не особо и напрягала. И хрен с ним! Такое и раньше случалось, и что?

Лимузин плавно затормозил и остановился. Гришанков ничего не видел, но почувствовал это, машина вовремя встала, он уже задыхался: от жары и удушья… от страха и униженности. Похитители или догадались, или время тому пришло, достали его из ящика. Вялого, как куклу. Поставили на ноги, но он не устоял, мешком осел на землю. Когда с головы сорвали мешок, явно не русские, потому что сорвали резко и грубо, но молча, он не ослеп от света, потому что света в помещении было очень мало, казалось, чёрные стены и такой же потолок были близко. Давили на психику. Григорий Евсеевич в испуге оглянулся на злобные человеческие тени, на машину, узнал форму катафалка и гроб, в котором его привезли, для него значит уже и приготовленный. Ууу!.. Вот и всё, с леденящим кровь ужасом, подумал он! Вот она смерть твоя пришла! Это конец!.. Выпучив глаза, Григорий Евсеевич вновь потерял сознание.

Пришёл в себя почти тотчас, от жуткого грохота… Словно над его головой или скорее всего в ней самой, уже разверзлись Небеса. Множеством палок били по кастрюле надетой на его голову. Больше по ушам. Полковник в испуге сжался. Понял… Вокруг шёл настоящий бой. Да, бой! И он был в центре его. В середине непрерывного и яростного. С грохотом и пороховыми вспышками. Ослепляя и оглушая, темноту разрывали яркие вспышки и оглушительный грохот выстрелов. Казалось, все пули в его сторону. Лёжа на боку, ещё связанный по рукам и ногам, полковник ошалевшей от страха, гусеницей извиваясь, заполз под машину. Стреляли и слева и справа. И очередями, из автоматического оружия, и одиночными, из пистолетов. Не меньше взвода, как показалось полковнику. Он сучил ногами, рыдал и истерично кричал: «Ой, ой, не стреляйте, не убивайте, я здесь, я свой, помогите, ой, ой…», что-то подобное в разной последовательности, но в пронзительно высокой октаве, в конце даже охрип, только хрипел. Даже от боли вскрикнуть не смог или себя не расслышал, когда отлетевшая стреляная гильза огнём обожгла щёку. Григорий Евсеевич дёрнул головой, но тут же ударился затылком обо что-то тупо-железное под машиной… От нервов ещё сильнее разрыдался… Бой тем временем разгорелся похоже не шуточный.