Туманы Авалона - Мэрион Брэдли

Игрейна уже собиралась было сказать: «Потому что твой папа Горлойс…» – но вовремя прикусила язык. Несмотря на то что Моргейна рассуждает вполне по-взрослому, ей же еще и четырех нет, разве можно ли делиться с ней такими подробностями?

– Потому что Богиня-Мать не сочла нужным послать мне сына, дитя.

На террасу вышел отец Колумба.

– Не след тебе морочить ребенку голову разговорами о Богинях и языческих суевериях, – сурово упрекнул он. – Горлойс желает, чтобы из его дочери воспитали добрую христианку. Моргейна, твоя мать не родила сына, потому что твой отец разгневался на нее, и Господь не дал ей дитя, наказывая за греховное своеволие.

В который раз Игрейне захотелось швырнуть челнок в эту черную ворону, вестника несчастья. Чего доброго, Горлойс исповедовался этому человеку; чего доброго, священник знает, что произошло между мужем и женой? За прошедшие месяцы молодая женщина часто гадала, так ли это, но предлога спросить не было; кроме того, она знала, что отец Колумба все равно ей не ответит. И тут, неожиданно для обоих, Моргейна вскочила на ноги и состроила священнику рожицу.

– Уходи прочь, старик, – звонко произнесла она. – Ты мне не нравишься. Из-за тебя моя мама плачет. Моя мама знает больше, чем ты, и если она говорит, что это Богиня не посылает ей ребеночка, я поверю ей, а не тебе, потому что моя мама никогда не лжет!

– Вот видишь, к чему приводит твое своенравие, госпожа! – негодующе воззвал к Игрейне отец Колумба. – Девчонку должно высечь. Отдай ее мне, и я накажу ее за непочтительность!

При этих словах гнев и мятежный дух Игрейны вырвались наружу.

– Если ты тронешь мою дочь хоть пальцем, священник, – пригрозила она, – я убью тебя на этом самом месте. Мой муж привез тебя сюда, и выгнать тебя я не могу, но попадись еще хоть раз мне на глаза – и дождешься от меня плевка! А теперь пошел вон!

Но отец Колумба не тронулся с места.

– Мой лорд Горлойс доверил мне духовное здравие всех своих домочадцев, госпожа, а гордыне я не подвержен, так что я прощаю тебе твои слова.

– До прощения твоего мне дела не больше, чем если бы речь шла о козле! Убирайся с глаз моих, или я позову прислужниц и прикажу выставить тебя за дверь. И если не хочешь, чтобы тебя выволокли силой, старик, уходи сам и не смей больше являться ко мне незваным – а позову я тебя не раньше, чем солнце встанет над западным побережьем Ирландии! Прочь!

Глаза ее сверкали. Священник глянул на воздетую в гневном жесте руку – и поспешно выбежал за дверь.

Игрейна же, осмелившись на открытый мятеж, оцепенела, испугавшись собственной безрассудной дерзости. Ну что ж, по крайней мере она избавилась от священника – а заодно избавила от него и Моргейну. Она ни за что не допустит, чтобы дочь ее приучили стыдиться собственной женской природы!

Поздно вечером с ярмарки вернулась Моргауза, все покупки она выбрала с рассудительным рачением – Игрейна знала, что и сама не справилась бы лучше. На свои собственные деньги девушка купила Моргейне кус сахара – а в придачу привезла с рынка целый ворох россказней. Сестры засиделись в покоях Игрейны за разговорами далеко за полночь, к тому времени Моргейна давным-давно заснула – вся перемазанная, с леденцом во рту, цепко сжимая гостинец в ручонке. Игрейна забрала у девочки сахар, завернула и отложила в сторону и, вернувшись, вновь принялась расспрашивать Моргаузу о новостях.

«Что за стыд: я должна выслушивать ярмарочные сплетни, чтобы узнать о делах собственного мужа!»

– В Летней стране идет великий сбор, – рассказывала Моргауза. – Говорят, будто Мерлин помирил Лота с Утером. А еще говорят, что Бан, король Малой Британии, заключил с ними союз и шлет им коней из Испании… – Моргауза слегка запнулась на незнакомом названии. – А где это, Игрейна? Не в Риме ли?

– Нет, это далеко на юге и все же на много, много миль ближе, чем от нас до Рима, – пояснила Игрейна.

– А еще была битва с саксами, и Утер сражался там под драконьим знаменем, – сообщила Моргауза. – А еще я своими ушами слышала, как бард пел балладу о том, как герцог Корнуольский заточил свою жену в Тинтагеле… – В темноте глаза девушки расширились, губы чуть приоткрылись. – Игрейна, скажи мне правду: Утер и впрямь был твоим любовником?

– Не был, – отозвалась молодая женщина, – но Горлойс вбил себе в голову, что был, вот поэтому он с Утером и рассорился. А когда я сказала мужу правду, он мне не поверил. – Горло у нее сдавило, к глазам подступили слезы. – Теперь я жалею, что ничего не было.

– Говорят, Лот красивее Утера, – продолжала между тем Моргауза, – и он вроде бы подыскивает себе жену; люди перешептываются, что он якобы оспорил бы право Утера на титул Верховного короля, кабы знал доподлинно, что это сойдет ему с рук. А Лот и впрямь красивее, да? А Утер так богоподобен, как рассказывают, Игрейна?

– Не знаю, Моргауза, – покачала головой молодая женщина.

– Но ведь люди говорят, он был твоим любовником…

– Мне дела нет до того, что болтают люди, – оборвала сестру Игрейна, – но что до внешности, сдается мне, по общепринятым меркам, оба довольно хороши собой: Лот – темноволос, а Утер – светловолос, точно северянин. Но я сочла Утера лучшим из двух отнюдь не из-за пригожего лица.

– Тогда из-за чего же? – не отступалась Моргауза, сгорая от любопытства. Игрейна вздохнула: нет, сестре вовеки этого не понять. Но жажда поделиться хоть малой толикой того, что она чувствовала и никому не могла высказать, заставила ее признаться:

– Ну… я сама толком не знаю. Просто… ощущение такое, словно я знакома с ним от сотворения мира, словно он никогда не будет мне чужим, что бы ни сделал, что бы промеж нас ни произошло.

– Но он же тебя даже не целовал…

– Это неважно, – устало отозвалась Игрейна и, наконец, разрыдавшись, облекла в слова то, что знала уже давно, только не желала признавать: – Даже если в этой жизни я никогда больше не увижу его лица, я с ним связана – и связь эта не порвется вплоть до самой моей смерти. И не верю я, что Богиня стала бы устраивать такой переворот в моей жизни, если мне не суждено вновь с ним увидеться.

В полумраке Игрейна видела: сестра смотрит на нее благоговейно и даже с долей зависти, словно в глазах девушки Игрейна внезапно преобразилась в героиню какой-нибудь древней романтической легенды. Ей хотелось крикнуть: нет же, все совсем иначе, ничего романтического тут нет, просто-напросто так случилось; но Игрейна видела, что ничего сестре объяснить не сможет: Моргауза не привыкла отличать романтический вымысел от такой вот изначальной реальности, что несокрушимым камнем лежит в основании воображения или фантазии. «Ну что ж, пусть считает это все романтикой, если ей так приятнее», – подумала Игрейна и с запозданием поняла: такого рода реальность Моргауза никогда не осознает, ведь девушка живет совсем в ином мире.

А теперь она, Игрейна, сделала первый шаг, настроив против себя священника, человека Горлойса, а затем и второй, признавшись Моргаузе, что любит Утера. Вивиана что-то такое говорила о расходящихся мирах, ныне Игрейне казалось, будто она живет в некоем мире, обособленном от привычного и повседневного, где у Горлойса, возможно, есть право видеть в ней послушное орудие, служанку, рабыню – словом, жену. К этому миру сейчас ее привязывала только Моргейна. Молодая женщина глянула на спящую дочку: ручонки липкие, темные прядки в беспорядке разметались во все стороны; перевела взгляд на младшую сестру – та не сводила с нее расширенных от изумления глаз – и подумала: а сумеет ли она по зову того, что с ней приключилось, оставить и этих последних заложниц, что удерживают ее в реальном мире.

Эта мысль причинила Игрейне острую боль; и все-таки молодая женщина прошептала про себя:

«Да. Даже их».

Так что следующий шаг, которого Игрейна так страшилась, дался ей неожиданно легко.

В ту ночь она лежала, не смыкая глаз, между Моргаузой и дочкой, пытаясь решить, что делать. Не скрыться ли ей из замка, положившись на то, что двойник Утера из того видения ее отыщет? От этой мысли молодая женщина отказалась почти сразу. Тогда, возможно, стоит отослать Моргаузу с тайным наказом бежать на Авалон и отнести послание о том, что ее, Игрейну, держат взаперти? Нет, если об этом судачат все, кому не лень, – даже баллады распевают на ярмарке! – стало быть, сестра непременно приехала бы к ней, если бы сочла нужным. А сердце молодой женщины между тем терзалось сомнением и отчаянием. Видение ее оказалось ложным… или, чего доброго, когда она отказалась так вот, сразу, все бросить ради Утера, Мерлин с Вивианой отреклись от своего замысла и подыскали для Утера другую женщину, спасительницу Британии… Ведь стоит Верховной жрице занедужить на великое Празднество, и на роль ее назначают другую.

Ближе к утру, когда небо уже посветлело, Игрейна забылась дурманным сном. И в нем, уже отказавшись от надежды, она обрела наставление. На грани между дремой и бодрствованием в сознании ее прозвучал голос: «Избавься на этот день от ребенка и девушки, и ты узнаешь, что делать».