Алиедора - Ник Перумов

Неужели правитель Симэ рискнул оголить границу с Некрополисом? Да, в последнее время стычки стали редкостью, отряды зомби и их погонщиков нечасто появлялись на «мёртвом» берегу Сиххота, нечасто пытались преодолеть убитую (как не сомневался Дигвил) их собственным колдовством реку.

И всё равно лучшие рыцари несли стражу именно там. Обитавшие вдоль Военного тракта серфы платили меньший оброк.

А теперь – война с Меодором, война настоящая, это уже не свара двух поссорившихся сеноров. Король Семмер, похоже, решил, что можно рискнуть. Дигвил видел штандарты королевской гвардии, с которыми они выходили на торжественный марш перед окнами королевского дворца в столице. А дальше – не знамёна ли сенорства Эфферо, самого непримиримого и самого упорного из всех семи сенорских родов? Непримиримого к хозяевам Некрополиса, конечно же, и самого упорного в том, что львиную долю собранных податей, даней и оброков следует пустить не на всякие глупости, а на вящее укрепление отпорной черты вдоль Сиххота? Неужто и хозяева Эфкоора сменили мнение, решив, что главный враг Долье – за одноимённой рекой, вовсе не за Сиххотом?

Думай, Дигвил, думай, много думай. Тогда, быть может, голова твоя и удержится на плечах.

Глава 5

И вновь Алиедора бежит, и вновь на север – к родному замку Венти. Но теперь уже всё совсем не так. Тогда перед ней лежала мирная страна, а теперь… До самой Долье меодорские роты не оставили ничего живого, и жеребец доньяты тревожно храпел, косясь на мёртвые пепелища.

Назад к реке бежало сейчас немало люда, вырвавшегося-таки из цепких дольинских лап; за ними гнались, и не раз Алиедоре попадались чудовищно обезображенные трупы в цветах королевских полков Хабсбрада.

Из глубины Долье наперехват бегущим спешили новые отряды, быть может, невеликие числом, но и этого хватало, чтобы перенять толпу и обратить её в совершеннейшее стадо, отбросившее даже мысли о сопротивлении.

На сей раз Алиедора знала – у устья Эве её не ждут грубовато-приветливые меодорские паромщики. Если кто и цел – давно удрал, едва только у причального настила появились первые беглецы. И потому доньята решительно двигалась кратчайшим путем. Лишь бы добраться до реки, а там видно будет.

А позади осталось мёртвое поле и жуткая Тень, что скользила над телами… по счастью, ужас больше не показывался. И едва ли, кроме Алиедоры, кто-то его видел.

Говорят, хорошие мысли приходят в умные головы одновременно – не все беглецы, уцелевшие после разгрома, бросились, подобно стаду баранов, к переправам у Фьёфа. Хватало и тех, кто, подобно Алиедоре, прямым путём поспешал к реке, рассчитывая перебраться вплавь.

Несколько раз только резвость жеребца спасала доньяту («Эй, ты, сквайр! стой! слазь, кому говорят! скакуна давай!..») от желающих взобраться на спину гайто. Алиедора лишь молча пригибалась к покрытой гладкой чешуёй шее и давала жеребцу полную волю.

Сзади широкой косой надвигались дольинские полки, развернувшиеся, словно на загонной охоте.

Пограничная река казалась сейчас настоящим спасением.

На рассвете скакун Алиедоры, тревожно фыркая и поводя ноздрями, осторожно вступил передними бабками в жгущие холодом струи. Над поверхностью воды разлеглась туманная завеса, полностью скрывшая далёкий меодорский берег.

– Ну, пошёл же! – нетерпеливо толкнула жеребца доньята.

Но умный гайто не двигался с места.

И лишь когда туман вдруг изрыгнул из себя чёрные короткие росчерки злых стрел, скакун рванулся вперёд, уходя из-под прицела лучников.

Алиедора чуть не наглоталась воды – поднятая жеребцом волна накрыла её с головой. Миг – и гайто быстро поплыл, вытянув шею и низко держа голову, так, что едва были видны ноздри, словно зная, как надо спасаться от выстрелов.

Доньята, как учили, соскользнула со спины плывущего жеребца, пристроилась рядом, вцепившись в уздечку и стараясь пореже выныривать.

С плотов кто-то кричал, указывая на беглецов лучникам. Алиедора оглянулась: на дольинский берег высыпало сразу дюжины две беглецов. Она хотела крикнуть, предупредить – но плеснувшая волна очень некстати принудила закрыть рот, отплёвываясь от набравшейся воды.

Люди поспешно сбрасывали доспехи, швыряли оружие и один за другом бросались в реку, похватав всё, что могло бы плавать.

Выгребая одной рукой, Алиедора ухитрилась повернуться на бок, смогла-таки предостерегающе крикнуть – когда с плотов вновь начали стрелять.

Стрелы хищно клевали серую гладь вокруг голов плывущих; кое-кто из беглецов поворачивал назад, иные, самые неудачливые, молча уходили под воду, краткое время спустя всплывая спинами вверх, подставляя туманной хмари пробитые навылет затылки.

Кажется, она заплакала, не чувствуя слёз, сразу же становившихся добычей ненасытной Долье, бравшей с доньяты дань если не кровью, так хоть слезами.

Гайто плыл, и стрелы уже дважды отскочили от его прочной чешуйчатой шкуры, Алиедора держалась рядом.

Но вот – скакун нащупал копытами дно, замедлился, и Алиедора влезла-вплыла обратно в седло. С них потоками стекала вода, когда жеребец вынес-таки девушку обратно на родной меодорский берег и, не нуждаясь в понуканиях, помчался прочь, унося свою маленькую хозяйку от нацеленной ей в спину смерти.

Мало кто из меодорцев выбрался на северный берег Долье. Немногие счастливцы, мокрые, зачастую израненные, лишившиеся доспехов и оружия, теперь брели прочь от злосчастной реки. Родная земля встречала их сполохами взметнувшихся на полнеба пожаров – точь-в-точь таких же, что совсем недавно полыхали над градами и весями дольинского королевства.

Успевшие переправиться полки Семмера сторицей возвращали утраченное. Что могло гореть – сжигалось, что нет – обрушивалось.

Алиедоре пришлось забиться в самую глубь осеннего леса, уже облетевшего, неласкового, пустого, голодного. Развести костёр доньяте не удалось. Вновь спас верный гайто – согревал собственным теплом, пока она, раздевшись, дрожала у него под боком, пытаясь хоть немного просушить одежду на ветру.

Какие припасы оставались – размокли, обратились в кашу. Алиедора зубами вытащила затычку из заботливо сохраняемой бутылочки, зажмурившись, хлебнула обжигающе-огненной жидкости, поперхнулась, зашлась кашлем.

Гайто пододвинулся ближе, смотрел сочувственно.

– Что же мне делать, скакун мой? – лихорадочно шептала доньята, прижимаясь к тёплой броне. – Ведь это же всё из-за меня. Из-за меня. И папу убили из-за меня, и земли разорили, и король Хабсбрад из-за меня погиб… что же теперь будет-то?

Жеребец внимательно глядел на трясущуюся девушку, слушал, словно и в самом деле понимал и хотел что-то сказать, да только – вот беда! – Семь Зверей не наделили его предков в незапамятные времена священным даром речи.