Ее темные крылья (ЛП) - Солсбери Мелинда

Алекто долго медлит, а потом говорит:

— Ты должна понять, до того, как это место было его, оно было нашим. Мы были тут задолго до Титанов, которых он и его родня свергли. Мы появились, когда это был Тартар — существо и земля, в одном. Мы не могли никуда пойти, пока олимпийцы не поделили мир на три части. Все победителям. Наш дом. Наш мир.

— Мне жаль, — говорю я, но ощущаю себя глупо, ведь этого мало.

Алекто склоняет голову и летит низко над Ахероном, и я смотрю на наше отражение в мутной воде.

— Когда это был Тартар, мы двигались по Гее, Понту, Никс и Урану. Потом родились Титаны, и они приняли плотный облик, как и их отпрыски. После этого — из-за этого — то, что мы знали, становилось все меньше и стало этим. Мы стали нами, привязанными к форме и цели, пойманные на земле мертвых, построенной на наших костях.

— Вы не всегда были Фуриями? — я пытаюсь представить их, пока она описывает, расплывчатыми и меняющимися, но они так связаны в моем разуме со змеями, медной чешуей и перьями, что я не могу это сделать.

Алекто качает головой.

— Мы существовали раньше, чем появились люди, которых нужно было наказывать. Мы такие сейчас, потому что олимпийцы создали людей. Наши тела получили по две руки и ноги, наш дом превратился в дом для их мертвых, и мы стали судить их. Когда-то мы были хозяевами, теперь мы — слуги. Как видишь, семена лучше не упоминать. Или что-то из твоего мира. Это напоминает Мегере, кто мы есть и кем были. Что мы потеряли и как. Моя сестра не будет рада, пока не будет справедливости.

Снова справедливость.

— Почему я ей нравлюсь, если она ненавидит все из моего мира?

— Ты другая.

— Что это означает?

Она просто улыбается и летит так быстро, что я не могу дышать, чтобы задать вопрос.

Мы первыми прибываем в Пританей, и я встаю слева от Алекто, занявшей свое место. Через секунды прибывают Тисифона и Мегера, и начинаются наказания.

Я слежу за Мегерой краем глаза. Я бы не подумала, что она ненавидела людей, мир людей. Она не наслаждается наказаниями, и она была добра со мной, кроме вчера, но даже так она злилась больше на Алекто, чем на меня. Она помогла другим сделать мне ванную, носит мне еду. Она сделала так много, чтобы я ощущала себя своей. Может, она была доброй со мной назло Аиду, враг моего врага и так далее. Но я могу это понять.

— Кори?

Я прихожу в себя и понимаю, что она говорит со мной.

— Да?

— Иди сюда, — говорит она.

Что-то разворачивается во мне, я приближаюсь к ней, замираю перед ее горкой.

— Иди, — говорит она, и я медлю, гадая, зовет ли она меня на горку, пока не понимаю, что она говорит не со мной.

Я поворачиваюсь и вижу тень, юношу, шагающего к нам. Он выглядит не старше меня, девятнадцать или двадцать. Он не такой, как другие тени. Как-то живее. Не такой выцветший. Он новичок, понимаю я. Только прибыл в Подземный мир. Мне его жаль, беднягу.

Мое сочувствие не длится долго.

— Расскажи, поему ты тут, — говорит ему Алекто.

Он без колебаний сообщает:

— Я украл у родителей. Забрал деньги, припасённые на их пенсию. Теперь у них ничего нет, и мой отец болен. Они не могут позволить его лечение.

Он говорит это так легко, словно обсуждал, что делал на каникулах или выходных, и я гляжу на него с отвращением. Какой гад.

— Как он должен заплатить? — спрашивает Мегера. Она говорит со мной. — Какое наказание подходит для бездумного парня, который украл у родителей и оставил их без денег в нужде?

Я качаю головой. Я не знаю.

— Украсть у него, как он украл у тех, кто дал ему жизнь? — продолжает Мегера. — Око за око?

— Так… он жалеет? — говорю я. — У него есть причина этого?

— Уже поздно, — говорит Тисифона, редкое предложение. — Он тут для наказания.

— Но если он сожалеет… — начинаю я, но Мегера прерывает меня.

— Наказание решено. Парень увидит страдания его отца, — резное зеркало появляется в ее руках.

Я не понимаю. Если бы он еще был в мире смертных, он пошел бы в тюрьму, но сначала был бы суд. Он поступил ужасно, должен заплатить за это. Но, может, у него была причина украсть деньги. Кто-то мог шантажировать его, или его могли обмануть. Я смотрю на парня, пытаясь прочесть невинность или вину на его лице, но оно пустое.

Мегера держит зеркало передо мной и кивает на парня. Мне неловко, когда я беру его у нее, несу ему. Он принимает его без возражений.

Когда он заглядывает туда, его рот напрягается. Я смотрю на Мегеру.

— Молодец, — говорит она, радостно улыбаясь, неловкость прошлой ночи пропала.

Я смотрю, как парень глядит в зеркало, хмурясь, трещины появляются на его пустом выражении лица.

«Это не правосудие», — думаю я. Правосудием было бы дать ему защититься, объясниться. А тут о преступлении слушают и сразу наказывают.

Я вспоминаю карты Оракула. Я, мой путь, мой потенциал. Я, одна и печальная, три танцующие женщины и правосудие. Но это не может быть оно.

Когда парень уходит, бледнее, чем когда он пришел, Алекто зовет меня к себе, и я остаюсь там, пока вызывают других наказанных. Мегера не зовет меня снова, и я разочарована и рада.

— Как долго их наказывают? — спрашиваю я у Алекто на обратном пути.

— Когда они отплатили, они больше не приходят к нам.

— Как долго? — не унимаюсь я.

— Сколько нужно.

— Но если отец парня умрет раньше? — спрашиваю я.

— Его наказание продолжится. Он будет видеть и дальше страдания его отца, даже если сам мужчина присоединится к рядам мертвых. Он будет видеть это, пока не отплатит.

Я не понимаю. Мне не нужно, напоминаю я себе. Это не мой мир.

Когда мы возвращаемся в Эребус, Алекто опускает меня в моей нише, и я замираю, потому что ощущаю, что что-то другое. Но, пока я не сажусь с обедом, я не вижу борозды в камне, где мы посадили семена, крошка была вытащена, ямы остались голыми, явно пустыми. И когда некий инстинкт говорит мне посмотреть, я ищу нарцисс, который привел меня сюда, и не нахожу его. Как и плащ. Последний кусочек дома. Потеря его опускает меня на колени.

— Ей не нужно было это делать, — говорю я Алекто, которая смотрит на мои поиски с печальным видом, что говорит мне, что она или знала, что Мегера сделала это, или ожидала такое. — Ей не нужно было забирать мой плащ.

Фурия смотрит на меня большими черными глазами.

— Ты пойдешь снова к Аиду? — говорю я. — Попросишь его вернуть меня домой?

Она долго не двигается, потом кивает.

— Когда другие вернутся, мы отправимся к нему.

Он говорит нет.

Я пожимаю плечами, улыбаюсь, решаю подождать пару дней, потом попрошу Алекто отнести меня к нему. Я попрошу сама. Я упаду на колени и буду молиться, если будет нужно.

* * *

На следующий день в Пританее мой разум блуждает. Мы летим над замком Аида, и я замечаю его на миг, стоящего на пороге, глядя на небеса, словно он ожидал нас. Но, когда я поворачиваюсь в руках Алекто, двери закрыты, замок неподвижный, как раньше. Я задаюсь вопросом, что он делает весь день. Он сидит в темных комнатах своей крепости, дуясь? Он ходит в Элизий и проводит время с героями и знаменитостями? Он смотрит на календари смертных фестивалей и решает, куда пойти?

Он — бог, о котором мы никогда не говорим, не учим, не молимся ему. Когда мы с Бри делали проект про Артемиду, другой парень, Эрик, выбрал Аида. Когда наш учитель узнал, его родителей вызвали в школу, и ему пришлось начинать заново, выбрать Ареса. Он ушел до старшей школы. Его семья переехала на континент.

— Кори, — говорит тихо Алекто. — Еще одна новая, — она кивает на женщину средних лет, идущую неохотно к нам.

Когда женщина оглядывается, я слежу за ее взглядом.

Бри стоит в арке, ее рот — «О» шока.