Девилз-Крик - Тодд Кейслинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта ложь не могла прогнать холодок, постоянно пробегающий по коже, пока они шли пешком в заброшенную деревню. Даже когда они обустраивали кухню в одной из хижин, даже когда пот катился по его шее, спине и затекал между ягодиц, этот холод проникал глубоко в мозг. Зик дважды останавливался из-за неконтролируемой дрожи. Случись такое в другой день и в другом месте, он подумал бы, что заболел.
«Тебе страшно, мальчик. Точно так же, как тогда, когда ты просыпался ночью, промокший от пота и кричащий, что пастор идет за тобой, чтобы скормить своему богу. Его бог был голоден, всегда искал тебя в темноте, полз к тебе, пытаясь лизнуть своими многочисленными языками, пытался вгрызться в тебя своими многочисленными зубами…»
Зик вздрогнул, прогнав от себя голос своего деда, собрался с мыслями и сосредоточился на работе. Они с Вэйлоном следовали инструкциям, найденным в Интернете, работали при свете фонарика, когда остались без солнечного света. И хотя мыслями Зик был где-то в другом месте, дрожь не прекращалась.
Когда все было настроено, Вэйлон предложил сделать перерыв перед тем, как включить горелку.
– Дай мне фонарик, – сказал он, – мне нужно пойти отлить.
Зик замешкался. Холодный шип вонзился ему в живот, наполнив таким страхом, от которого сжался кишечник и съежились яички.
– Не уходи далеко, – сказал он и тут же почувствовал себя глупо.
Вэйлон поднес фонарик к лицу и высунул язык.
– Спасибо, папочка. Постараюсь не попасться страшилищу.
Зик издал легкомысленный смешок, но когда Вэйлон вышел из хижины, оставив его сидеть одного в темноте на старом складном стуле, страх усилился. Минуту спустя он услышал, как Вэйлон ругает мух, забредая все глубже в деревню.
А затем наступила тишина, лишь жужжали вдали ночные насекомые да шелестели на слабом ветру листья деревьев. Зик ждал, пока глаза привыкнут к темноте, следя за контурами гнилой, грубо сколоченной двери, косо висящей на петлях. Пол был покрыт землей и листьями, а время от времени усиливающийся ветерок доносил прелый запах звериного помета. В дальнем углу хижины лежал старый матрас, покрытый темными пятнами и смердящий плесенью.
Зик задался вопросом, как, черт возьми, кто-то мог обитать здесь, в лесу, без водопровода и электричества. Конечно, люди жили так тысячи лет, но лишь потому, что у них не было выбора. Тот момент, когда человек получил в свое распоряжение свет и свежую воду, чтобы, когда нужно, он мог помыть себе задницу, стал настоящей поворотной точкой в истории цивилизации.
– И все же мы годами жили здесь. Мама, ты выжила из ума.
Воспоминания Зика о матери напоминали выцветшие снимки, окаймленные темными виньетками и обгоревшие по краям. Она так часто избивала его, что он думал, будто она его ненавидит, хотя говорила обратное. «Ты особенный, – всегда говорила она ему. – Ты – один из избранных Господом».
Он не чувствовал себя избранным. Его жизнь была нарезкой колоссальных провалов, чередой тихих трагедий. Все остальные выжившие дети из «Стауфордской шестерки» пошли дальше и чего-то добились. Но не Зик. Вместо того чтобы гулять в городе с девушкой или быть дома с семьей, он сидел на корточках в заброшенной хижине посреди глуши, готовясь варить партию «грязного» метамфетамина. Если и он должен был сделать что-то важное, то опоздал на этот автобус как минимум на пару часов.
«Один из избранных Господом, – подумал он. – Пошло все на хрен».
Как все эти люди могли быть такими невежественными? Он едва помнил их лица, но не забыл их беззаветную преданность, их радость и блаженство всякий раз, когда его отец говорил перед толпой. Он задавался вопросом, как столько людей смогло отказаться от всего, доверившись слову простого смертного.
Вот только, Эзикиел, это был не простой смертный. Это был твой отец. Твой спаситель. Он был словом, голосом и рукой Господа. Был. И есть. Однажды наступит расплата, о да, поскольку твой отец не закончил свои дела. Прямо сейчас он выбирается из ада и как спаситель еретиков возвращается домой, чтобы освободить свой народ.
Рассудок Зика погружался во тьму, и его воображение снова стало играть с ним злые шутки. Это призрачное поселение тревожило его, заставляло нервничать как никогда раньше. Он чувствовал себя нарушителем, забравшимся на кладбище. Люди, которые снялись с насиженных мест, распродали все свое имущество и отдали вырученные деньги отцовской церкви за обещание построить посреди леса утопию, все они умерли здесь. Их духи будут бродить здесь всю оставшуюся вечность, рука об руку, снова и снова проигрывая последние мгновения своей жизни.
– Хватит, – произнес Зик, не обращая внимания на стук своих зубов. – Ты пугаешь сам себя.
Возможно, дело в темноте. Возможно, в том, что он в пустой деревне мертвецов. Возможно, в том, что его друг до сих пор не вернулся.
Вот дерьмо.
Зик встал и осторожно подошел к дверному проему. Выглянул наружу. Лунный свет сочился сквозь деревья, освещая тропу, проходящую через заброшенный лагерь.
– Вэйлон? – Лес шелестел и дышал вокруг него. Зик прочистил горло и позвал громче: – Вэйлон, хватит валять дурака, мужик.
Лес не ответил, его друг тоже молчал. Холодок снова пополз по нему, заставив дрожать целую минуту, пока он не взял себя в руки.
«Это глупо, – подумал он. – Ты пугаешься на ровном месте. А тот придурок спрятался где-то там и смеется над тобой. Он с самого начала знал, что́ это место значит для тебя, и привез тебя сюда, просто чтобы поиздеваться над тобой».
– И у него получилось, – пробормотал Зик. Лес впитал голос, заглушив первобытными звуками природы – стрекотом сверчков, писком грызунов в кустах ежевики, шелестом листьев на ветру, слишком холодном для этого времени года. Он снова окликнул Вэйлона и подождал, слушая тяжелый стук сердца у себя в груди.
Раз одна тысяча.
Два одна тысяча.
Три одна тысяча.
Четыре одна тысяча.
Утробный крик разорвал ночь, уничтожая всякую надежду на то, что это была шутка. С бешено колотящимся сердцем, ковыляя на ватных ногах, Зик выбрался из хижины под
