Оспожинки - Василий Аксенов

– Да ничего. А у тебя?

– Нормально.

Познакомил хозяев с Машей. Сказал:

– Из Сербии.

– Прямо из Сербии?! Да что ты! У нас из Сербии ещё тут не было, – говорит Таня. – Канадцы были. Место себе для жизни тут подыскивали.

– Русские староверы, – говорит Володя.

– Ну, всё равно же из Канады…

– Ну, из Канады.

– Подыскали? – спрашиваю.

– Да вроде да, – говорит Володя. – Там, на низовке, рядом с кержаками.

– А вы из Сербии, на самом деле? – спрашивает Таня у Маши.

– Из Сербии, – говорит Маша. – На самом деле.

– Ваня обманывать не стал бы, знаю… А говорите чисто так по-русски… И у нас одна дочь Машка, – смеётся Таня. – Замуж никак не можем выдать их, ту и другую – творческие девки. Другая – Катька. А сыновей не народили, муж – ювелир… Юрист, чуть было не сказала.

– Ага, юрист… Кому-то это интересно, – говорит Володя. – Кто-то их будто выдаёт… По своей воле не выходят, сами. Теперь так модно.

– Да я шучу, – пуще того смеётся Таня. – Модно… Ваня, он у меня такой же всё серьёзный – шуток моих не понимает… Мода!.. Плохая, значит, мода. И демография поэтому такая… какая мода.

– Шутки бы были, то… Нужно кому-то знать о нас и наших девках.

– Да ладно, муж, и застеснялся.

– В ушах звенит уж, не трещи, – говорит Володя Тане. А после мне: – Пойдём-ка, покажу.

Уведя меня в огородчик, скромно похвалился Володя своими, сидящими там, чтобы в ограде не мешали, на цепи, смирными лайками и их щенками, живущими пока в курятнике. А после, уже в сарае, – и новым снегоходом, ради которого он, Володя, «всю зиму сопли морозил в тайге, соболя добывая, а потом всё лето с реки не выбирался – красную рыбу ловил на продажу».

– А с рыбой нынче как? – спрашиваю.

– Да так, неважно… Там, на низовке, вроде ещё ловят. У Мангазеи.

– Сам-то не плаваешь туда?

– Или вообще мало её становится, или не поднимается сюда. Который год уж… Далеко, – говорит Володя. – Бензин нынче, сам знаешь, кусается… Туда как минимум без бочки не отправишься. Раньше мы тут, напротив Старицы, и никуда не надо было ехать… Сорная есть, ельца вон сколько хочешь.

– Ну а тугун?

– Да тоже мало… С Олегом был вот, полведра наневодили.

– Ну, полведра хоть.

– Да кого там… на закуску. В октябре, может, перед ледоставом пойдёт, посмотрим… Теперь вот с техникой. Смотри, какой красавец.

– А у тебя же вроде был.

– Осени жду. Ещё и не объездил… Был, – говорит Володя, – да сплыл.

– Продал? – спрашиваю. – Или сломался?

– Да нет, – отвечает. – Утопил… Через Ислень весной поехал… Сам ещё выбрался… каким-то чудом.

– Этой весной?

– В конце апреля. Этой… Не помню, как… на льду уже опомнился… Одно мгновенье – бульк – и нет.

– Ты же всегда был, Вовка, осторожный…

– Ну?

– Что вытворяешь? Как мальчишка.

– Мальчишка. Дедушка Ау… Всё не предусмотришь, – говорит Володя. Говорит он всегда, и сейчас так же, медленно, с расстановкой, будто кота за хвост тянет. – Ну, так и чё, что осторожный… и с осторожным всякое случается.

– Так думать надо.

– Чё тут думать… Метель была, не утихала суток трое – снегом забило полынью. Уж из избушки выехал в потёмках, и снегоход сломался – починял. Не вытворяю… Мне по дороге торной надо было двигать, а я спрямить решил, поторопился… Ну, и приехал.

– Ты даёшь.

– Живой же вот.

– Ну, слава Богу.

– Метра три, может, промазал, – говорит Володя. – Не мерил… Что полынья там рядом, знал. Вешка торчала – ветром уронило.

Глаза большие, щёки впалые, лоб высокий и морщинистый; зимой бороду носит, сейчас чисто выбритый. Смотрит Володя на меня и улыбается, как виноватый.

– Неглубоко вроде, перекат, – говорит, – но снегоход-то утянуло…

– И не нашли потом?

– А где его найдёшь… Я от него, успел, и оттолкнулся… Жить-то захочешь… Домой, как в панцире, в коросте ледяной явился. И сразу в баню, – говорит. – Танька ждала меня, топила… Натёрла после самогонкой… Когда увидела меня, перепугалась. Одежда – коробом, едва с меня стянула.

– Перепугаешься, ещё бы… От дому близко хоть?

– Не очень. Бегом бежал… Морозу не было большого. Градусов десять.

– На твоё счастье, – говорю. – Мороз… по коже у меня вон… представил только.

– А-а, не бери в голову, – говорит Володя. – Так и не куришь?

– Нет. А ты?

– Бывает… Кому сгореть, тому не утонуть.

– Ты про соседей?

Отец у Володи, когда Володя был ещё подростком, утонул в Кеми возле Ялани. Очень любил его Володя. Я это вспомнил.

Вернулись к женщинам в ограду.

– Снегоходом, наверное, хвастался. Собачками своими. Хоть при тебе-то их не целовал?.. Ну, заходите в дом. Чё тут стоим, – говорит Таня. – Жену готов на лайку променять…

– Идёмте, – говорит Володя, надевая рубашку. – Прошу… Мария.

– Маша.

– Маша, заходите.

Дом сложен из брусьев, ещё не старый. Под шиферной двухскатной крышей, усыпанной сейчас, пока их не согнал оттуда ветер, жёлтыми листьями с берёзы, что заняла половину общего палисадника, разветвилась. Стандартный. На две семьи. Есть и соседи – в другой половине.

«Мешают жить?» – спросил я как-то у Володи про его соседей. «Они – нам, мы – им, – ответил он. – Как и положено. Мы им – по праздникам. Они нам – каждый день». – «Пьют?» – «Не то слово… Не просыхают. Ждём всё, когда спалят нас заодно с собой. Попытки были».

Не сам Володя строил этот дом. Строил бы сам, построил бы отдельный. Выделили им с Таней это жильё сразу, как они сюда приехали молодыми ещё специалистами – учителями. Так и живут. На строительство нового дома средств теперь им не найти. «Было бы для кого, – говорит Володя, – давно срубил бы… Сына нет, а Машка с Катькой улетели. Сюда ничем теперь их не заманишь». Привязан он, Володя, к дочерям своим – тоскует по ним очень. Жалеет, что все вместе не живут, и сетует: мол, времена такие.

Разувшись на просторной зимней веранде, уставленной по подоконнику цветами в разноцветных горшках и застеленной по полу бурой медвежьей шкурой, вошли мы в квартиру. Прохладно в ней. Уютно. Чисто. Володя – хозяин отменный, мастеровой. Всё у него – и в ограде, и в сарае, и в квартире – ладно, всё на своём месте. И мебель сделана его руками – сразу не отличишь и от фабричной. Таня – хозяйка замечательная. Детей к порядку приучили. Бывал тут раньше, когда дочери Володи и Тани в школе ещё учились, знаю.

Включив без звука телевизор и предложив нам, чтобы мы «не заскучали», для развлечения семейный фотоальбом, отправилась Таня на кухню готовить на стол и уху из стерляди поставить на плиту вариться. Хлопает, слышим, дверью холодильника, гремит посудой – расторопная, с детства такая – шебутная.

Просмотрели альбом наскоро – Володя быстро, с краткими комментариями, пролистал его, смущаясь. Мы – Володя, сразу же согласившийся, Маша и я, – по моей просьбе, пока Таня готовит уху и управляется с закусками, пошли на берег, чтобы проплыть на Володиной моторной лодке по реке до Россыпей – так скалы называются на правом берегу Ислени, ниже Баженовской курьи и устья Чёрной, горной речки.

Приплыли до места. Камни с гор, каждый в своё время, скатываются до реки и даже в реку, потому и – Россыпи. На берег вышли. Посидели на тёплых валунах. И говорить-то ничего не хочется – великолепие такое. Перед тобой могучая река, с узкой полоской другого пологого берега, за тобой – горы высокие, поросшие сосной, с глубокими распадками, над тобой небо, прочерченное с юга на север только что пролетевшим турбореактивным самолётом. По камням ящерицы чёрного и табачного цвета, как и тысячи лет, наверное, назад, неспешно ползают или лежат на них бездвижно – отогреваются на солнце. Летают бабочки, напоминая вечность. День – лодок мало на реке, – тихо поэтому. Где-то урчат они, но их не видно.

Маша под сильным впечатлением. Я, замечая это, рад.

Побыв и вдохновившись природным благолепием, помня, что нас ждёт дома Таня, поплыли обратно.

Стол накрыт. Уха давно уже готова. Таня шумит: где пропадали?!

Выпили под уху. Самогонки Володиного изготовления. Закрашенной под коньяк, а настоянной на боярке, рябине и шиповнике. Крепкая. Без запаха сивухи. И после ухи выпили. Вкусно закусили. Стерлядью – мы солёной, Маша отварной – и чёрной икрой, чашка с ней полная с воткнутой в неё ложкой – ешь, сколько хочешь. Поговорили. Есть что, школу, и кого, учителей и одноклассников, вспомнили. Кого-то помянули. Как водится.

Включили свет уже, стемнело за окном.

Все вместе стали упрашивать Володю, чтобы он взял аккордеон и поиграл нам на прощание. Играть Володя отказался: мол, мало выпил. Ещё нальём, мол. Потом сказал: «Рассохся инструмент». Ну, что тут делать?

– Маши стесняется, – говорит Таня. – Он – как ребёнок… ты же его знаешь.

– Да уж, ребёнок, – говорит Володя.

– Когда напьётся-то – играет.

– Не сочиняй уж. Всё забыл.

– Ну, покуражься.

– И не думаю.