Оспожинки - Василий Аксенов

Мальчишек на поляне не наблюдается. Не наблюдается и мотоцикла. Отремонтировали, значит, и сразу же умчались на нём подальше от дома. Куда? Да мало ли куда – время свободное, последние деньки перед началом учебного года, используют на полную катушку. И я бы так же поступил, будь на их месте – дома ж работать бы заставили.

Маша пришла.

– Я долго?

– Нет.

Поехали.

Пыли нет тут – по асфальту. Весь он в паутине мелких и обширных трещин – как пересохшая грязь на дне испарившейся лужи, а кое-где и вовсе выщерблен, в колдобинах глубоких – от гружёных лесовозов с прицепами и лютой зимы. Но тут хоть всё же – без окопов. Хорошо, что здесь, по тракту, танкетки и трелёвочники хоть не ходят – как пассажиров, доставляют до Ялани их панелевозы, – такому транспорту запрещено, а то б тут было. Заплаты свежие на паутине. Как дыры смотрятся в ней, как разрывы. Так в течение всего лета, и каждого, исправляют дорожники зимний разбой. И шишки ж разные катаются по трассе – недалеко тут, метрах в трёхстах от тракта, заповедник «Яланское озеро» – в его святую воду окунаются. Да и паломники со всей России, ну со всего-то края – точно.

Лес вдоль самого тракта, с той и с другой стороны, не тронут – зона охранная, чудом каким-то соблюдаемая, – только под высоковольтную ЛЭП прорубили ещё до перестройки широкую просеку, заросшую теперь кустами жимолости, шиповником, малинником и кислицей, но просека на удалении и вид не портит.

Красиво вырядился лес – к приходу осени уже готовый. Среди светлой и тёмной зелени елей, пихт и сосен пятна багряные, просачиваясь будто, проступают – это рябины и осины, а также жёлтые – берёзы, лиственницы и тальник. Стёкла опущены, в машину хвойный дух заносит тёплый ветер.

И мне легко, как давно уже не было, и полагал, что никогда не будет уже. Даже не думаю, что это ненадолго, хотя и помню: чёрное там, в душе моей, за этим светом ярким пока спряталось.

Миновав Полоусно, в котором я вместе с моими сретенскими и яланскими одноклассниками завершал среднее школьное обучение, и проехав ещё восемь километров, с трассы свернули направо – в Усть-Кемь, где был когда-то шпалозавод, а ныне от него руины лишь остались, и чем живёт теперь рабочий когда-то посёлок, непонятно – только за счёт пенсионеров и бюджетников да собственного огорода и хозяйства. Ну и ещё за счёт рыбалки – но немногие – тяжёлый промысел и непростой. Да и опасный.

Двумя длинными и тесными поселковыми улицами, занятыми собаками и детьми, совместно играющими на дороге или в футбол, или во что-нибудь ещё, проследовали медленно – и предстала перед нашими глазами ширь Ислени, с голубым зеркалом водной, сейчас – в безветрии – спокойной глади и с синеющим вдали противоположным берегом гористым.

Мне-то, конечно, нет, а Маше в диво – не удержалась та и ахнула:

– Это река?!

– Это река, – внешне спокойно отвечаю. – Чуть выше Кемь в неё впадает.

– Ох, и какая же большая… Я таких рек ещё не видела.

– Ну, вот, любуйтесь, – говорю, в душе ликуя, как мальчишка.

Выехав из посёлка снова на трассу, то удаляясь от реки, то выезжая чуть ли не на самый её берег, по вовсе уж раздолбанной и давно не латанной дороге, с разнофигурными на ней остатками асфальта, доехали до Старицы.

Друг мой живёт здесь. Одноклассник. Балахнин Володя.

Отслужив танкистом срочную в Восточной Германии, окончил он после Елисейский педагогический институт, физико-математический факультет, с красным дипломом. Направили его по распределению, и по его просьбе, преподавателем в Старицкую восьмилетнюю школу. Не уработался – по нраву мягкий, но по жизни непокладистый – с директором. Ушёл в лесники. Когда начался в стране всеобщий бардак, а в лесном хозяйстве наступил и вовсе полный мрак – уволился из лесников, получив прежде на память инфаркт. Охотится, рыбачит, чем и живёт. Женат Володя на нашей же однокласснице – Татьяне, Угрюмовой когда-то, теперь Балахниной. Работает Таня учительницей русского языка и литературы в старицкой школе. Две взрослые дочери у них. Живут в Исленьске. Одна художница, другая – архитектор.

Володя дома. Голый по пояс, с втянутым, как у гончей, животом, в ограде, под навесом, в тенёчке налаживает станок для шелушения кедровых шишек. Таня тоже тут, в ограде, но на солнышке, сидит на крыльце, книжку какую-то в глянцевом переплёте читает. Нас увидела, и сквозняком её с крыльца будто взметнуло – вскочила, книжку отложив.

– Вовка, смотри, кто к нам приехал!

Володя в серых шортах. Таня – в розовых и в розовой футболке. Оба в синих пляжных тапках. У Тани ногти на ногах накрашены – под цвет одежды. Была шатенка, а теперь – блондинка.

В щёки целуемся – не виделись два года. Как-то не доводилось всё до них добраться. Если б не Маша, так и нынче не пришлось бы. То нет бензина, то дела. И отпуск весь – то сено, то дрова, и огород ещё вдобавок. Забот в деревне полон рот. И мать уже не в прежних силах.

– Как ты надумал?!

– Ну, надумал вот.

– Совсем зазнался, Войсковой, забыл всех напрочь, – говорит Таня мне, а глядит неотрывно на Машу. – А ещё тоже – одноклассник!.. Всё лето здесь, и ни ногой к нам. Я располнела?

– Нет.

– Не ври!

– Не всё лето, – говорю. – Месяц.

– За месяц мог бы время выбрать – раз приехать. Не неделя… У нас Истомин был недавно. Вот уж кто молодец. Не то что некоторые… Нос не задрал Олег и деревенскими, в отличие, не брезгует, – говорит Таня.

– Не получилось, – говорю. – Как он? – спрашиваю.

– Истомин-то?.. Да как всегда, – отвечает Таня. – Истомин как Истомин. Всё холостой ещё. Невесту себе ищет. Мы тут ему одну старушку предложили – отказался… Сейчас в Ялани.

– Знал бы, зашёл, – говорю. – Мы только что оттуда.

– Его, геолога, застанешь… По лесу бродит, с речки не вылазит.

– Он не геолог, – говорит Володя. – Археолог. – А я не знаю… Все они бродяги… С Вовкой рыбачили две ночи, – говорит Таня и щиплет мужа за плечо. – Шкура да кости – ну, мужик.

– Плохо кормишь, – говорит Володя; терпит щипки, плечо не отстраняет.

– Сам ешь – не маленький… Пили тут больше, чем рыбачили!

– Не сочиняй.

– Не правда, что ли?

– Нет.

– Ну, и попили хорошо.

– Ну, и попили… И рыбачили.

– Кого там!.. Четыре шила принесли.

– Мало?.. По нынешним-то временам.

– Конечно – мало!

– Ты сказки Пушкина читала в детстве?

– Ага, представь себе, читала!

– Ну, тогда чё?

– Да ничего… Как вы рыбачили, я знаю. Шумная была раньше Таня – сейчас такая же.

Володя, как всегда, невозмутимый. Таким и в детстве, помню, был. Как он реагирует на что-то в себе, по его внешнему виду трудно догадаться. Только когда выпьет, пошуметь может, но не дерётся. И песни, выпив, любит петь – это мы знаем. Раньше он мастерски играл на баяне и на аккордеоне. «Теперь всё больше а капелла исполняем, – как рассказывает Таня, – и под горючую слезу». Ну, что ж, случается, и я бывал тому свидетелем. И соучастником, конечно.

Совсем уже почти лысый мой одноклассник. Череп коричневый – так загорел, как закоптился. Остатки жёлтого пушка торчат жиденькими пучками на затылке и над ушами – как у младенца. Темя – блестит, как полированное. Глаза большие, под цвет средней полосы Российского государственного флага. Улыбается открыто – зубы вставил. А раньше прятал рот беззубый за ладонью, когда смеялся. Рука привыкла закрывать – её одёргивать приходится Володе.

– Здорово, – говорит.

– Здорово, – отвечаю.

Руки пожали, обнялись.

– Поздравляю, – говорю.

– С чем? – спрашивает.

– С зубами.

– А-а, и забыл… Это она заставила, хозяйка.

– Сам не хотел?

– Да денег не было.

– Его заставишь… Так и ходил бы… Кое-как уговорила, – смеётся Таня. – И был как дедушка Ау, с торчащим зубом посерёдке… ещё шатался. Да ты же видел… Ему – ладно, ушёл в лес, и трава не расти, чай пьёт, лапшу китайскую одним зубом жуёт да избушку, зевая, пугает, а мне за него перед людьми стыдно было – муж полоротый. Кредит пришлось брать на себя… Теперь – красавец.

– Дорого бабе обхожусь, – шутит Володя.

– Конечно, дорого!

– Бюджет семейный подрываю.

– Подрываешь… Но свой, родной ведь, хоть и худенький, – говорит Таня. – Помыть, почистить – и жених… Это кому, коню на зубы смотрят?

– Хватит уже, наженихался… Я не дарёный.

– Слава Богу!.. Такой подарок бы…

– Врагу.

Таня смеётся, а Володя улыбается.

– Шишку собрался промышлять? – спрашиваю у Володи, кивая на станок.

– Видно будет, – говорит он. – Живы-то будем. – Как дела?

– Да ничего. А у тебя?

– Нормально.

Познакомил хозяев с Машей. Сказал:

– Из Сербии.

– Прямо из Сербии?! Да что ты! У нас из Сербии ещё тут не было, – говорит Таня. – Канадцы были. Место себе для жизни тут подыскивали.

– Русские староверы, – говорит Володя.