Отстегните ремни - Катерина Кириченко

— Да что ж с тобой делать? Просохнет, куда денется? — Кивнул на ребенка: — Дочка?

— Угу, — зачем-то соврала я.

Даша ожила на минуту и, разумеется, тотчас сообщила про папу-олигарха, но отрицать, что я ее мать, почему-то не стала. На сообщение про олигарха мужик только снова улыбнулся и ничего не сказал. То ли по Новорижскому шоссе олигархи были не редкость, то ли просто не поверил ребенку. Покрутил ручку радио, и по машине поплыли бодрые аккорды:

Нет, не верю, что так может быть,

И каждый из нас будет плыть

В своем направлении по настроенью…

Москва… слезам не верит,

Кто захочет, тот проверит, ту-ду-ту…

Москва слезам не верит,

Я узнала этот берег, ту-ду-ту… Москва…

После мокрого леса в машине было приятно сухо и уютно. Минут через сорок мы будем дома, — радовалась я, удивляясь, как на самом деле мало надо человеку для счастья. Вот верно говорят, что все познается только в сравнении. Иначе как понять, что просто быть живой, дышать и знать, что впереди тебя ждет чашка горячего чая — может быть таким наслаждением! Я внезапно поняла, о чем учат все мировые философские системы. Наслаждаться моментом, ценить то, что у тебя есть сию минуту, не задумываясь о том, что у тебя могло бы быть еще. И ларчик открывался так просто, без каких-либо глубоких философских усилий. Жизнь — это то, что ты сейчас дышишь. Будущего нет, потому что к тому моменту, когда (и если) оно настанет, оно опять будет настоящим. А прошлого нет, потому что иначе нервная система просто не выдержит, — усмехнулась я своим размышлениям.

— Я вам заплачу, вы не бойтесь. До дома доедем, я поднимусь и заплачу. У меня в квартире есть у кого занять денег, — заверила я водителя.

— Ну, заплатишь — и хорошо. Деньги лишними не бывают, — просто ответил он.

Мужик мне определенно нравился. Простой, сердце открыто, от денег не откажется, но и за так готов помочь. Хороший был мужик.

Я задумалась: а много ли голландцев вот так бы остановились, случись со мной подобное на моей европейской родине? Представить всю эту историю в Голландии в принципе было сложно. Начиная с самого ее начала: какие-то бандиты, лес, колючие кусты, страх пойти в полицию… Голосовать на дорогах в Европе почти уже не принято. Я лично, когда видела изредка попадающихся голосующих подростков, никогда не останавливалась. Но если они там иногда стояли, значит, кто-то все-таки до сих пор изредка подбирает попутчиков? Из жалости, наверное? Деньги брать за извоз в Европе не принято. Да, — пришла я к выводу, — конечно, из жалости, ну или от общечеловеческого участия. А может, многие вспоминали себя в молодости, в удалые хипповые шестидесятые, когда без денег можно было легко путешествовать по всей Европе.

Мимо нас проплывали леса. Щетки с уютным шуршанием ритмично сгоняли дождевую воду с ветрового стекла, в машине играла музыка, и жизнь постепенно налаживалась. Настроение улучшалось с каждой минутой. Мужик вовсе не требовал, чтобы я его дополнительно развлекала своими рассказами, и я, пригревшись на сиденье и поглаживая умученную и молчаливую Дашу по мокрым белокурым кудряшкам, впервые за утро совершенно расслабилась. Кажется, эта дикая история была уже позади.

Впереди за железнодорожным переездом показались мамины панельные шестнадцатиэтажки. В детстве я ужасно гордилась, что живу в одном из таких больших белых красивых домов, они даже напоминали мне виденные в кино океанские лайнеры. Сейчас же видок у них… Смахивают больше на облезлые бомбейские кондоминиумы. Краска по фасаду местами облупилась, по дому то тут, то там пролегли серые потеки, а больше всего портили вид балконы. Половина жильцов, с неочевидной, на мой взгляд, целью, застеклила балконы, причем каждый использовал для этого все возможные подручные средства — где-то это были сосновые доски, где-то железные щиты, где-то и вовсе куски шифера или оргалита. Сверху все это покрасили в самые неподходящие цвета. А основное назначение такого застекленного пространства, уродовавшего дом и страшно воровавшего дневной свет у комнат, — склад ненужных вещей. Сквозь стекла виднелись какие-то коробки, холодильники и прочий хлам.

Интересно — во мне, как обычно, проснулось любопытство — кто теперь, после хаотичной и необязательной приватизации, является ответственным за внешний вид дома? Внутри квартир — понятное дело, все на усмотрение самих жильцов. Но кто занимается тем, что согласует цвета и материалы, которыми можно застеклять балконы, и вообще поднимает вопрос об этом идиотском уродующем застеклении? Да и вообще, даже если оставить в покое ужасные балконы, дом серьезно нуждался в элементарной покраске.

В Голландии, да и везде в Европе, у каждой постройки, разумеется, есть хозяин: у домов с арендованными квартирами — строительная корпорация, у домов с выкупленными квартирами — сформированный собственниками специальный комитет. В обоих случаях с жильцов ежемесячно берут деньги, формировавшие такую вот кубышку, из которой всегда можно взять на покраску балконов или ремонт лифта.

После приватизации в России дома стали быстро приходить в упадок, что, в свою очередь, не могло не уменьшать стоимости квадратного метра каждой отдельной квартиры и уже непосредственно било по карману собственников. Почему тогда они не формируют такие жилищные комитеты и не следят за внешним видом дома — непонятно. Вернее, наоборот, как раз понятно и прискорбно. Каждый норовил грести только под себя, и создание комитета по сбору денег на будущие покраски и ремонты воспринималось жильцами однозначно: гребут не к ним, а от них, конкретно из их кармана. А то, что, запуская внешний вид дома, в конце концов, они воровали сами у себя, снижая категорию дома, и как следст вие — общую стоимость своего личного в нем метра — это мысль сложная и предполагающая наличие в менталитете каких-то долгосрочных взглядов на вещи. А, глядя на российскую историю, легко понять, почему никто не верил во что-то, хоть мало-мальски долгосрочное в этой стране. Понятие собственности, крепко и надежно защищенной законом, в России давно полностью разрушено.

Отрадно было осознать, что раз в моей голове еще рождаются такие абстрактные мысли, значит, вчерашнее приключение не окончательно выбило меня из колеи. Да и по всему видно: оно уже заканчивалось хеппи-эндом, через пять минут меня ждала моя квартира, а Макс найдется и разрулит вопрос с бандитами. И заберет ребенка.

— Вот к тем трем шестнадцатиэтажкам, — показала я на виднеющиеся впереди дома. — Вы у подъезда остановитесь, а я за деньгами быстро сбегаю. Я не обману. Я никогда не обманываю… особенно таких хороших людей, как вы. Вы меня очень выручили.

— Да ладно… что уж, бывает, — отмахнулся водитель от моих благодарностей, хотя было видно, что ему приятно.

Наша «девятка» повернула направо и съехала на наклонную дорожку, ведущую к слегка утопленному в низине подъезду.

Как жильцы многоэтажного многоподъездного дома умудрялись парковать автомобили на нескольких квадратных метрах у подъезда, отведенных для этих целей строителями и планировщиками в количестве, ровно необходимом на доисторический год постройки дома, когда машина еще не являлась средством передвижения, а считалась довольно редкой роскошью — было абсолютно понятно с первого взгляда. На каждом клочке вытоптанного шинами газончика, невзирая на попытки мэрии оградить остатки пыльной московской зелени низкорослыми заборчиками, громоздились, запирая друг друга, автомобили. Причем явно просматривались классовые преимущества хозяев: машины подороже стояли более нагло, подешевле — жались скромней, съезжая одним колесом на проезжую часть. Самая беспардонная машина, — а ей оказался черный бронированный джип неизвестной мне навороченной модели — стояла откровенно на тротуаре всеми четырьмя колесами, и вдобавок из нее довольно по-хамски играла музыка. Из открытой дверки водителя на асфальт высовывалась покачивающая в такт музыке мужская нога в мягкой пумовской кроссовке.

Мы притормозили почти сразу за джипом. Аккуратно разбудив прикорнувшую на моей груди несчастную олигархическую дочку, как я теперь ее про себя называла, я стала выбираться из машины. Держа одной рукой сонного ребенка, второй я пыталась хоть как-то придержать остатки своего ободранного платья, и, разумеется, выронила прямо в лужу Дашиного зайца.

— Вот черт! — не удержалась я и стала медленно нагибаться за игрушкой, как вдруг в нескольких метрах от себя услышала вполне знакомый мне чих. Потом сразу еще два. Где я их уже слышала?

— Бля, Колян, задолбал уже чихать, — сказал голос из джипа.

— Да ладно, ты прям точно нервный стал. Сто пудов тебе в твой вонючий Тайланд пора, — ответил Колян.

Нога в кроссовке убралась в бронированную машину.

Я замерла, наклонившись за мокрым зайцем. Глаза мои округлились от ужаса, а сердце начало выписывать невероятные ча-ча-ча в какой-то латиноамериканской пляске. Молниеносно впрыгнув обратно в приютившую меня «девятку», я умоляюще прошептала: