Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов - Сергей Цыркун

Центр политической тяжести со смертью Фрунзе окончательно переместился на Старую площадь. Бухарин и Сталин сумели протолкнуть на пост наркомвоенмора своего общего друга Климента Ворошилова, отстранив кандидатуру зиновьевского ставленника Лашевича и компромиссного претендента Орджоникидзе. Как и Фрунзе, Ворошилов до революции был сугубо штатским человеком, нигде и никогда не изучавшим военного дела (до весны 1918 года он был чекистом, до революции — певчим в церковном хоре).[231] Военная среда его отторгала, за исключением того круга людей, с кем он сдружился на фронтах Гражданской войны. Он прекрасно понимал, что только личная дружба с Бухариным и Сталиным позволила ему возглавить военное ведомство (после недельной борьбы его утверждение в должности наркомвоенмора состоялось б ноября — за день до традиционного парада на Красной площади по случаю годовщины революции, который по должности следовало принимать наркомвоенмору; если бы не это обстоятельство, возможно, Зиновьев сопротивлялся бы дольше, но все же он пошел на уступки с условием, что первым заместителем Ворошилова остается Лашевич). В виде своеобразного утешения Зиновьеву в тот день, б ноября, «Ленинградская правда» объявила, будто Фрунзе перед смертью не выпускал из рук книгу Зиновьева «Ленинизм».

Зиновьев и Каменев, прекрасно понимая, что новый главный партийный теоретик Бухарин без помощи возглавляемого Сталиным Секретариата ЦК ничего собою представлять не будет, попытались заменить Сталина во главе Секретариата. На место Сталина они наметили Рудзутака, которому в свое время поручали хранение «Конституции семерки», человека вполне бесцветного и исполнительного. Зиновьев, Каменев, Сокольников и Крупская направили в ЦК заявление, известное под названием «Платформа четырех», где в тринадцати пунктах предъявили обвинение Бухарину, Рыкову, Сталину и остальным лидерам большинства ЦК в соглашательстве с Троцким, «кулацком уклоне», ревизионизме и отходе от ленинизма. Их поддержали Лашевич, Евдокимов, Запуцкий и другие видные зиновьевцы. Собирательно их стали называть «Новой оппозицией», поскольку они выступили с критикой позиции большинства ЦК.

Опасаясь колоссального административного ресурса, находившегося в руках «Новой оппозиции», Бухарин, Рыков и Сталин собрали неофициальное совещание членов ЦК за исключением троцкистов. Зиновьев и другие хотели использовать совещание для того, чтобы добиться отставки Сталина и решения о замене его Рудзутаком. Бухарин, Рыков и Сталин со своей стороны планировали навязать «Новой оппозиции» соглашение, третий пункт которого предусматривал: «Членам Политбюро… не выступать друг против друга на съезде».[232] Однако Рудзутак, опасавшийся выступить на одной из сторон, не явился на заседание, сославшись на болезнь; откуда-то Сталину стало известно об этом, и со временем, в мае 1937 г., он рассчитается с Рудзутаком, выведет его из ЦК, арестует и затем расстреляет как «врага народа».[233] Рыков, который председательствовал на заседании, набросился с такой резкой бранью на участников «Новой оппозиции», что они в знак протеста покинули зал заседаний. Многие нейтралы, во главе с Орджоникидзе, устремились за ними. Бухарин и Сталин остались недовольны таким исходом.[234] Сталин попытался перетянуть на свою сторону Крупскую. По слухам, он обещал ей место в Политбюро, а когда она отказалась, сгоряча пригрозил, что объявит ее самозванкою, а «настоящей» вдовою Ленина сделает Стасову.

Накал внутрипартийной борьбы за власть все возрастал. Обе стороны пытались использовать чекистов для того, чтобы следить и компрометировать. Многие не выдерживали: в 1925 г. отмечена масштабная эпидемия самоубийств среди коммунистов.[235] Решающим полем боя стал XIV съезд партии, состоявшийся во второй половине декабря в Москве. К нему активно готовились обе стороны. Зиновьев рассчитывал на проведение съезда в Ленинграде (на этот счет было принято решение заранее), где он планировал сопровождать его проведение мощной кампанией в печати, рабочими демонстрациями, массовыми митингами и резолюциями в поддержку «Новой оппозиции». Однако Бухарин и Сталин сумели добиться на Октябрьском пленуме 1925 г. решения об открытии съезда в Москве, а на первом заседании съезда при поддержке большинства делегатов настояли на отказе от переноса съезда в Ленинград. Перед съездом Бухарину, Рыкову и Сталину удалось перетянуть на свою сторону Угланова, возглавлявшего Московскую парторганизацию. И здесь Сталин вновь выступил успешным учеником Зиновьева. Как тот некогда тайно перетягивал на свою сторону видных троцкистов (Андреева, Бубнова и др.), так теперь Сталин и Бухарин за спиною Зиновьева переманивали в свой лагерь зиновьевцев. Именно так случилось с Углановым. Бажанов свидетельствует: «Угланов работал в 1922 году в Ленинграде у Зиновьева, был ему верным человеком, и когда встал вопрос о первом секретаре Нижегородского губкома, Зиновьев настоял на том, чтобы туда был выдвинут Угланов. Это было первое время тройки, Сталин не всегда еще поднимал голос и должен был на это назначение согласиться. Но вслед за тем Молотов занялся обработкой Угланова, и летом 1924 года я, как-то придя к Сталину и не застав его в кабинете, решил, что он находится в следующем, промежуточном кабинете (совещательная комната между кабинетом Сталина и Молотова). Я открываю туда дверь и вхожу. Я вижу Сталина, Молотова и Угланова. Угланов, увидя меня, побледнел, и вид у него был крайне испуганный. Сталин его успокоил: «Это товарищ Бажанов, секретарь Политбюро — не бойся, от него нет секретов, он в курсе всех дел». Угланов с трудом успокоился.

Я сразу сообразил, в чем дело. Накануне, на заседании тройки, Зиновьев предложил посадить руководителем Московской организации Угланова. Сталин возражал: достаточно ли Угланов силен, чтобы руководить важнейшей столичной организацией? Зиновьев настаивал, Сталин делал вид, что он против, и согласился против воли и с большой неохотой. На самом же деле Угланов был подвергнут молотовской предварительной обработке, и сейчас заключался между Сталиным и Углановым тайный пакт против Зиновьева».[236]

Перед самым съездом московская партконференция приняла резолюцию в поддержку Бухарина и против «Новой оппозиции». На самом съезде произошел раскол. Если раньше отчетный доклад делал Зиновьев, а председательствовал Каменев, то теперь председательствовать избрали Рыкова, а отчетный доклад впервые был поручен Сталину (по требованию ленинградской делегации Зиновьеву был предоставлен содоклад). Сразу после содоклада Зиновьева выступил Бухарин и подверг «Новую оппозицию» резкой критике. Евдокимов, Залуцкий, Сафаров, Лашевич, Сокольников критиковали бухаринскую программу, Крупская трижды выступала в поддержку «Новой оппозиции», однако общий перевес чувствовался на стороне большинства ЦК: все остальные выступавшие высказались в поддержку Бухарина. Перед его выступлением на утреннем заседании 9 декабря, согласно стенограмме, делегаты встали и приветствовали его бурными аплодисментами.

Сталин, взяв слово и рассказывая о «пещерном совещании» в 1923 г. в Кисловодске (о котором речь шла выше), умело используя иронию и вызывая смех зала (он назвал его участников «пещерными людьми»), сумел представить вождей «Новой оппозиции» интриганами и «комбинаторами». Ему тем легче это было сделать, что оппозиционеры именно такими на самом деле и были. За счет этого создавалось ложное впечатление, будто Бухарин, Рыков и Сталин таковыми не являются (хотя на самом деле тот же Бухарин, к примеру, участвовал в «пещерном совещании», а оппозиционер Каменев нет). Особенно запомнилось выступление первого секретаря Северокавказского крайкома А. И. Микояна, верно отразившее самую суть «Новой оппозиции»: «Когда есть большинство у Зиновьева, он за железную дисциплину, когда нет — он против». Микоян, в юности принадлежавший к кадетской партии, обратил на себя внимание Сталина, который веско заявил: «Нам нет дела до того, кем был раньше Микоян, раз он теперь стойкий ленинец».[237] Уже в августе 1926 г. тот убедит Бухарина и Рыкова сделать тридцатилетнего Микояна наркомом торговли (вместо Каменева) — самым молодым наркомом в истории Совнаркома. Советская пропаганда провозгласит его «наркомом изобилия». Поскольку за пределами этой пропаганды никакого «изобилия» на торговых прилавках не существовало, в народе о нем говорили: «Нет мяса, нет масла, нет молока, нет муки, нет мыла, но зато есть Микоян».[238] Со временем Сталин сделает его членом Политбюро и даже, по кремлевской легенде, постоянною мишенью для своих острот, задавая один и тот же неприятный для Микояна вопрос: «Сколько было бакинских комиссаров и сколько из них расстреляно?» — «Двадцать семь комиссаров было, товарищ Сталин, — всякий раз смиренно отвечал Микоян, — двадцать шесть расстреляно». — «И ты, Анастас, — полушутя-полусерьезно подхватывал Сталин, — не заставляй нас копаться в этой истории». Изрядная ловкость позволила Микояну оставаться членом Политбюро вплоть до брежневской эпохи (про него шутили: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича»).