Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

Они обещали, что если мы не сломаемся до отправки, то следующая наша попка будет молоденькой и жёлтой; что по приезде во Вьетнам у нас будет возможность оттрахать всех потаскушек, каких только можно себе представить.

Мы шагаем. Ползаем на брюхе. Передвигаемся на корточках. Проводим массу времени, отжимаясь в положении «упор лёжа». Сотни и тысячи раз прыгаем, приседаем, делаем выпады, потому что это хорошая тренировка. А нам нужна хорошая тренировка.

Мы жаждем бoльших физических нагрузок. Наши сердца крепнут вместе с нашими телами. Мы постигаем своё ремесло. Учимся обуздывать свой инстинкт убивать, ибо это поможет нам выжить.

Мы супер-жеребцы. Каждый лишил невинности тысячи тёлок, а если кто сомневается, мы ему отрежем яйца кухонным ножом и сожрём сырыми на завтрак. Мы становимся воинами и молим только о том, чтобы влиться в армию, так горячо любимую сержантами-инструкторами.

К слабым у нас только презрение. Мы достаточно бессердечны, чтобы без зазрения совести пнуть калеку и сбить с ног беременную женщину.

Нам говорят, что это честь — умереть ужасной смертью за свою страну в необъявленной войне за двенадцать тысяч миль от родины. И мы верим в это. Мы превращаемся в животных. Наши тела становятся поджарыми, а характер подлым…ибо сентиментальное сердце убивает, браток!

— СЛУШАЙ СЮДА, ПРИДУРКИ, — говорит сержант. — ВНИМАТЕЛЬНО ОТНОСИСЬ К ПОДГОТОВКЕ И ВЕРНЁШЬСЯ ИЗ НАМА ЖИВОЙ.

Враньё!

— НАМ НЕ ТАК УЖ ПЛОХ, ЕСЛИ ВЗЯТЬ СЕБЯ В РУКИ.

Опять враньё!

Нам говорят, что если в бою мы допустим ошибку, товарищи по оружию прикончат нас, потому что эта ошибка лишит их шанса вернуться домой живыми.

— А парень, которому осталось трубить месяц, не позволит какому-то сопляку отправить себя домой в алюминиевом ящике, — говорит сержант, который знает, что говорит, потому что служил там — в 173-ей воздушно-десантной бригаде.

Нам внушают, что среди нас нет писарей, поваров, механиков. Мы все до единого — каждый мудак в роте — солдаты, крепкие ноги, пехтура, и через какие-то несколько недель мы ступим на борт самолёта, отправляющегося в Нам, в провинцию Войны, в район Косогора, в город Греха, на аллею Смерти, в квартал Перестрелки, корaль Дьен Бьен Фу.

В лагере повышенной подготовки мы учимся обращаться с прибором ночного видения. Он имеет два фута в длину, по форме напоминает телескоп, окрашен в чёрный цвет и похож на штуки из фильма «Звёздный поход». Его устройство засекречено.

Он даёт возможность видеть в темноте и использует свет звёзд и луны для превращения ночи в день. Мы сможем разглядеть Чарли, если ночью в лесу ему вздумается подобраться к нам. У прибора мощная батарея, она усиливает звёздное мерцание и волшебным образом освещает наши страхи, привидений и прочие кошмарные тайны ночи.

Вечерами мы смеёмся и болтаем о доме за баночкой «Фальстафа». Некоторые говорят о Вьетнаме. Другие обсуждают гонки и автомобили. Мы медленно превращаемся в солдат: уже шутим с сержантами и заявляем, что тоже сильно ненавидим штатских и новичков.

В конце дня мы складываем снаряжение в казарме, наводим порядок и идём в увольнение — такой свободы не было в лагере начальной подготовки. Можно пойти в кино, в солдатский клуб, в библиотеку или в заведении под названием «Каджун Клаб», где никто ничего не делает, а тупо сидит и жуёт закуску или пишет письмо домой. Из увольнения мы возвращаемся громкие и пьяные и орём друг другу команды, как сержанты-инструктора.

Вот увлекательная история.

Один солдат из соседней роты во время полевых занятий на стрельбище сломал ногу. Капрал получает приказ посадить его в грузовик и отвезти в лазарет.

Но штабного хлыща мало волнует раненый и для начала он останавливается у солдатского клуба попить пивка и оставляет парня, который корчится и стонет от боли, в машине на долгие три часа.

Мимо проходит капитан, заглядывает в кабину и спрашивает солдата, чего это он так расшумелся.

— Я сломал ногу, сэр, а этот штабной ниггер заливает там с дружками, вместо того чтобы отвезти меня в госпиталь!

— Худо дело, рядовой, sin loi, прости, — говорит капитан, — позови кого-нибудь, обсуди это с капелланом, но я ничего не могу для тебя сделать.

— Сэр, сэр… — зовёт солдатик.

— Держись, рядовой. Терпи и заткнись!

Капитан хлопает дверцей и удаляется прочь. Настоящий ублюдок. Из таких вот получаются самые стойкие и полностью лишённые сострадания офицеры.

Новобранец счастлив. Три часа мучиться в душном грузовике с торчащей из ноги костью — хорошая подготовка для Нама.

Мы пьём. Иногда слишком много. Каждый вечер. Мы говорим, что если нельзя жить счастливо, то, по крайней мере, можно жить трагично. Трагедия в том, что налакавшийся солдат не может вспомнить две трети своей жизни. А счастье в том, что две трети его жизни не стоит и вспоминать.

— Отсоси-ка у бравого джи-ая, — дразнит техасец дружка из того же штата «одинокой звезды». — Ну давай, Флинн, — достаёт он член, — время приёма пищи, курни моего большого дружка, пожа-а-алста.

И ржёт.

— Заткнись и вали спать, Новак, — ворчит Флинн. — Бог мой, как ты мне надоел!

Так по-дружески болтает казарма до отбоя.

— Блин, кто-то спёр мои носки!

— Велика важность, не надо было их снимать, дырка от жопы.

Дорогие мама и папа.

В лагере повышенной подготовки гораздо лучше, чем в начальном…

Пища отвратительная…

Когда приеду домой, у меня будет отпуск тридцать дней, а потом — во Вьетнам на двенадцать месяцев…

Через две недели хочу съездить в Новый Орлеан…

До встречи…

С любовью,

В армии больше всего мне не доставало уединения. Даже по утрам, чтобы справить нужду. В казарменном туалете не было разделительных перегородок, и это раздражало. Каждый раз, как я садился на толчок, передо мной выстраивалась очередь, и парни, хватаясь за живот, орали: «ДАВАЙ БЫСТРЕЙ, МНЕ ТОЖЕ ПРИСПИЧИЛО…»

— Отвалите, — отвечал я, — что, засранцы, не видите, что я осилил всего половину «Войны и мира»? Я здесь неделю сидеть буду, блин!

В казарме было восемь толчков, и часто к каждому образовывались очереди по три человека, которые торопили сидящих поскорей расслабить сфинктер и метнуть кал. Я привык к этому, но за пределами лагеря не упускал случая посетить «комнаты отдыха» на заправках и кафе, где было хоть немного уединения. Оно казалось такой роскошью.

Однажды субботним утром все восемь толчков оказались заняты: четыре чёрных, два белых и два чиканос, чтобы опорожнить кишки, с удобствами расселись друг подле друга, положили локти на колени и беседовали. Ещё один балбес, чистокровный индеец-навахо, сидел перед ними на полу, скрестив ноги, и сдавал всем карты на партию в покер.

Уборная всегда была полна сюрпризов. Меня поражало, например, как чёрные брились эпилятором «Найр». Они наносили вонючий крем на лицо, ждали немного и осторожно скребли рожу тупым столовским ножом.

Мы по-прежнему бегали кроссы до завтрака. Первые недели я мучился: задыхался, болели бока, казалось, вот-вот лопнут лёгкие. Но я бежал, не обращая внимания на боль — отстающих сержанты подгоняли пинками. Кроме того, по утрам я страдал с похмелья. Ибо с вечера выдувал изрядное количество «Фальстафа». Голова раскалывалась от пульсирующей боли, во рту ощущался металлический привкус, словно нажевался алюминиевой фольги. Иногда закладывало уши, и тогда топот ботинок об асфальт и крики инструкторов доносились словно издалека. Вялые как спагетти ноги еле волочились, потому что к мышцам поступало мало крови. И курение, конечно, давало о себе знать…

Другие ребята, несясь на первое на дню построение, ощущали себя деревянными чурками. Но после разминки становилось легче.

В Форт-Полке в августе стоит страшная жара, и у нас сразу определилась группа парней, терявших сознание от тепловых ударов.

На полевых занятиях приходилось беречься от насекомых и рептилий: ядовитых пауков, скорпионов, коралловых, медноголовых и мокассиновых змей, а также гремучих змей с ромбиками на спинках.

Иногда одичавшие свиньи — большие и щетинистые кабаны — забредали на тренировочные полигоны, но вреда от них не было никакого.

На форсированных маршах каждый час разрешалось отдыхать по десять минут. Я бы предпочёл пять. После десяти минут мышцы остывали и деревенели, шагалось трудней. И винтовка как будто становилась тяжелей, и лямки ранца как будто глубже врезались в плечи, и я опять задавал себе вопрос: «Что я здесь делаю? Я же не солдат…»

На занятиях вода превращалась в драгоценный дар. По утрам я наливался как верблюд, но уже через несколько часов вся влага выходила через поры. За день разрешалось выпить только одну фляжку воды. Как говорили сержанты, нужно дисциплинировать себя и менять питейные привычки.