Попов - Неизвестно

8 февраля 1975 г.

Вчера Андрей Макаенок познакомил меня с другим Андреем — Андреем Вознесенским.

Мы сидели в кабинете, разговор продолжался минут сорок-пятьдесят и касался то того, то другого: книг, Театра на Таганке, прозы Мандельштама и т. д.

Вознесенский приехал в полиграфкомбинат им. Якуба Коласа, где печатается его новая книга. Нам показал только что вышедшую книгу — зеленую — сигнальный, как он уверяет, экземпляр.

Он в дубленке, всегда немного полураспахнутой, в джинсах и импортных ботинках на толстой подошве. Лицо холеное, с губ не сходит легкая, еле уловимая улыбка, несколько снисходительная, как мне показалось.

Что-то в нем есть от актера, играющего роль модного поэта, что-то искусственное, заемное. Глядя на него, вспоминаешь не Пушкина и Некрасова (с этими поза никак не согласуется), а декадентов — Иванова и Кузмина, например, и иже с ними.

Или ранних футуристов, когда те носили желтые кофты.

Евг. Евтушенко — демократ. Андрей Вознесенский — барин. Евтушенко, кажется, весь состоит из нервов. Вознесенский, наоборот, лишен нервов начисто — в нем преобладает мозг, ум и весь он от ума, его никак не назовешь печальником горя народного. Он живет в себе и для себя и просто-напросто не способен страдать за кого-то даже сострадать кому-то... И неприятие чего-то в жизни идет у него от моды, от желания поддерживать известную репутацию свою в известных кругах. А в сущности-то ему все равно, потому что главное в этом мире для него — это он сам, Андрей Вознесенский, остальные же и остальное его интересуют лишь как фон для его портрета и не больше.

11 февраля 1975 г.

Опять трудные времена. Савеличев лечится. Макаенок носа не кажет. Белошеев сует в журнал всякую чепуху. Пятый номер получается уж таким серым и тусклым, что и сказать нельзя. Странно, что журнал все еще пользуется спросом. На днях получили письмо из Мирного, из того самого алмазного Мирного... Двадцати двум подписчикам вернули деньги. Люди недовольны, и вот обратились к нам с жалобой. Мы помогли, конечно, жители Мирного будут получать эти двадцать два экземпляра... Но — не разочаруются ли? Не откажутся ли потом возобновить подписку? Вот вопрос!

У Аленки дела тоже в общем-то швах. Никто не берет пьесу для постановки. Вот тебе и премия! Вот тебе и восторги уважаемой и авторитетной газеты! Трудно в наше время быть драматургом! Собственно, драматургия как литература театры не интересует. Им нужен материал для спектаклей. Отсюда — и пробиваются часто не самые талантливые. Тот же Матуковский — человек с большими локтями — пробился на сцену русского театра и рвется, закусив удила, дальше, в журнал «Неман», сам Луценко, не ахти какой грамотей, сочиняет инсценировку «Василия Теркина» (ко Дню Победы), а Аленке (талантливой и грамотной Аленке) показали кукиш с маслом.

И скучно, и грустно... Грустно, что каждый гребет под себя, — это бич нашего времени. Макаенок раньше еще что-то говорил, обещал, а сейчас и обещать перестал. Наверное, не хочет портить отношения с хитрым, умеющим обделывать свои дела Луценко и по-своему влиятельным Матуковским.

4 марта 1975 г.

Совещание писателей и критиков. Понаехала тьма-тьмущая народу. «Генералы» остановились в гостинице «Минск», остальные — в «Юбилейной». И вот — 27 февраля, десять утра. Зал оперного забит до отказа. Десятки людей

явились в надежде пройти без билета. Удалось немногим.

В зале попадались и знакомые лица. Каплер со своей — увы! — уже немолодой Друниной. Нилин, Кешоков, Оскоцкий... Ну, и наши, разумеется. Адамович и Брыль — рядом, — как будто одной веревочкой повязаны. Алена Василевич, Владимир Карпов, Алесь Савицкий... В президиуме — ненамного меньше, чем в зале. В первом ряду — сплошные «звезды» — седой Константин Симонов, маленький, черненький, с узко посаженными глазами Александр Чаковский, лысый (или выбритый) Николай Грибачев, какой-то бледный, невзрачный Михаил Алексеев... Говорят, приехали Виктор Астафьев и Валентин Распутин, но ни в зале, ни в президиуме я их не видел.

Доклад Машерова по-своему хорош. Длинен, правда, — час сорок... Но коротко говорить (вернее, читать) мы не умеем. Нам надо обо всем сказать и все охватить. Такова традиция или привычка, что, собственно, почти все равно.

Выступление Льва Якименко уже пожиже. Ни одной свежей мысли! Ну, а потом пошли речи, речи... Сорок с лишним речей! Я слышал немногие — надо было кому-то заниматься и «Неманом»... Но и те, которые слышал, не произвели большого впечатления. Василь Быков, Константин Симонов, Давид Кугультинов, Ничипор Пашкевич... Все говорят как будто умные вещи, говорят грамотно и здраво (впрочем, Быков и Пашкевич не говорили, а зачитывали заранее подготовленные тексты), а выйдешь из зала — и ничего не можешь вспомнить. Не речи — мыльные пузыри.

3 марта вечером возили гостей по заводам и институтам. Мне выпало представлять Генриха Гофмана, летчика, Героя Советского Союза, и украинского критика Виктора Беляева, редактора журнала «Украинское литературоведение», на автозаводе. Народу было много, слушали внимательно и уважительно. Словом, встреча прошла хорошо. В заключение дочь партизана Ольга Ипатова читала стихи — по-русски и по-белорусски.

Какое общее впечатление от совещания? Неопределенное очень. Зачем? Для чего? Почему? — эти вопросы остались без ответа. Грохнули деньги, а толку чуть.

— Впечатление такое, будто совещание и созывалось лишь для того, чтобы еще раз похвалить Константина Симонова и Александра Чаковского, — сказал Макаенок.

Не знаю, так это или не так, однако похвал в адрес этих «героев» действительно было больше, чем они заслуживают. Куда больше!

17 марта 1975 г.

У Аленки дела все еще шаткие. С одной стороны, явный успех. Все, кто читал первый вариант, хвалят.

Как-то телеграмма из Москвы, следом — другая: заказан телефонный разговор, ждите. Наутро, и правда, — звонок с киностудии имени Горького. Редактор и режиссер (некто Григорьев) взяли в ЦК ВЛКСМ пьесу «Площадь Победы», она им очень понравилась, и вот они ломают голову над тем, как бы ее экранизировать.

А еще немного спустя — письмо. Из редакции журнала «Театр». Пишет редакторша, которой поручено подготовить «Площадь Победы» к печати. Дескать, прочитала пьесу (оба варианта) и нахожусь под впечатлением... Хвалит,

советует взять за основу первый вариант, конкурсный, но кое-что внести в него и из второго, — что, кстати, Аленка уже и сделала. Монолог Простоквашина называет блистательным. Просит вместе с окончательным вариантом прислать хорошую фотографию. По ее мнению, а это уже второе, после А. Салынского, положительное мнение, у редколлегии пьеса возражений не встретит.

И здесь, в Минске, что-то прояснилось, Аленке дают и республиканскую премию в размере шестисот рублей. Таким образом, она дважды лауреат — республиканской и всесоюзной премий... Но пока ни один театр (ни один!) не взялся ставить пьесу. В свое время зашевелились было в Киеве и Ленинграде, но потом умолкли и молчат до сих пор. Видно, пьеса не понравилась. А может, испугались, что она не будет иметь успеха у зрителей. Трудно сказать.

Сегодня Аленка летит в Москву — на всесоюзное совещание молодых писателей. Попала она туда, опять же, благодаря конкурсу. Союз писателей и не думал ее посылать. Да в Союзе ее и не знает никто. Только после того, как пришла телеграмма из ЦК ВЛКСМ, здесь оформили дело, то есть пригласили в Союз и предложили заполнить документы. Но в Москве, наверное, и этого показалось мало. Опасаясь, что в Минске «зажмут» дело, ЦК обратился еще и в Союз писателей СССР. И вот в прошлую пятницу телеграмма: послать...

Аленка собрала почти все экземпляры своих пьес «Площадь Победы» и «Созвездия Гончих Псов» и везет с собой. Первую уже надо отдавать в журнал «Театр», а вторую — всем, кто заинтересуется, — ей важно послушать чужое

мнение.

19 марта 1975 г.

Трудный день. В одиннадцать утра — выступление на радиозаводе. Собралось человек тридцать. Все женщины. Кушали и слушали. Литература их, кажется, не интересует.

Потом — работа. И разметка, и чтение рукописей — все подоспело. А в два часа началось заседание шолоховского комитета. Председатель Иван Мележ, доложил план, стали обсуждать. Не решили одного — кто скажет основное слово о Шолохове на юбилейном вечере. По всему, делать это надо Ивану Мележу. Тот отказался, сославшись на то, что чувствует себя неважно, ложится в больницу. Другие (Иван Науменко, Алексей Кулаковский) тоже ни в какую: не тот, мол, уровень...

Иван Мележ назвал «Тихий Дон» библией... Когда-то это сравнение, только применительно к другой русской книге, употребил Шервуд Андерсен. Он так и писал: «Единственные в литературе «Карамазовы» — как Библия!» И — убедительно, ничего не скажешь. Во всяком случае, к «Братьям Карамазовым» это сравнение даже больше подходит, чем к «Тихому Дону».

На заседании произошел обычный и, я бы сказал, типичный инцидент. Коснувшись пятого номера «Немана», я сказал, что готовился этот номер долго, а получился слабым, скучноватым. Из прозы назвал повесть «Хэллоу, Джон!»