Исповедь Макса Тиволи - Эндрю Грир

— До свидания, Элис.

На открывшейся двери вспыхнул солнечный зайчик, и я на миг ослеп, а когда зрение восстановилось, Элис уже не было. Комната по-прежнему пахла тоником для волос, однако во мне изменилось все. И не только потому, что я все же нашел свою прекрасную желанную еврейку, а потому, что я мог видеться с ней снова и снова — столько дней, сколько захочу. Мое обезумевшее сердце требовало вечности — и Элис никогда не узнает того уродца, который так сильно ее любил.

Что же касается новой личности, Эсгара ван Дэйлера, то мне не привыкать играть чужие роли. Например, отца. Моего молодого отца, который, улыбаясь, стоял в прекрасных садах его юности, глядел на девушек, кормил лебедей — моего датского отца в те счастливые годы, когда он жил под своим именем. Эсгар ван Дэйлер. Я в любой момент мог заявить свои права на это имя. В конце концов я и впрямь веду жизнь святого-отшельника, как и все блаженные. И я считаю необходимым вернуть миру тех, кого он потерял.

Я стал самым счастливым человеком на земле. Кому еще судьба дарила возможность на вторую попытку в любви? Все происходило как в восточной сказке: спрятавшись в собственном теле, я мог приблизиться к своей возлюбленной — которая никогда меня не узнает и не поверит, даже если я во всем признаюсь, — и мог вновь попытаться завоевать ее сердце. Неузнанный, помолодевший, я мог использовать все, что знал об Элис, дабы заручиться ее расположением. Судя по визитке, дома Элис бывала по средам и пятницам. Какими же бесконечными казались дни до той среды! На этот раз все будет по-другому. На этот раз я заставлю Элис полюбить меня.

Ее дом я нашел довольно быстро, очень при этом удивившись. Элис говорила об удачной ситуации на Клондайке, и все же я не ожидал увидеть двухэтажный особняк на Ван-Несс-авеню, да еще украшенный столь пестрым орнаментом. Здание встретило меня белоснежными колоннами, гирлянды пышных украшений обвивали окна и арки, увенчивались колонны тем, что архитекторы ошибочно называли бельведером. Я так и замер перед входом со шляпой в руках; я-то думал, что полностью изучил свою старушку Элис и ей уже ничем меня не удивить. Однако ее дом почему-то меня расстроил. Неужели, разбогатев, Элис сама выбрала такое жилище? Я не сноб и все же полагал, что наш дом в Саут-Парке представился бы ей потерянной сказкой, созданной моим дедушкой в старинном элегантном стиле навеки исчезнувшего прежнего Сан-Франциско. Каменный дом в современных завитушках. Невозможно было представить Элис, живущую, словно Иона, во чреве каменного кита. Я подумал, что она, будто дочь разорившейся герцогини, станет работать, дабы выкупить семейные ценности, еще в детстве отданные под залог: серебро, мебель, картины. Что подобно многим из нас, людей печальной судьбы, она попытается воскресить прошлое.

Мне пришлось долго вглядываться в средневековую резьбу на двери, пока я не обнаружил электрический звонок — он заменял голову одного из святых. После краткого ожидания в дверях появилась полная негритянка с таким широким лицом, будто по нему только что ударили сковородой.

— Да?

— Вдова дома?

— Кто?

— Вдова.

Негритянка попросила меня подождать и оставила в холле одного. Я присел на грубую скамью и поспешно просмотрел визитки на подносе — раньше приходило всего несколько евреек и больше никого. Значит, по крайней мере мне не придется сидеть на стуле, нагретом другими мужчинами побогаче и посимпатичнее. Ну хоть какое-то преимущество. Затем я воспользовался роскошной возможностью осмотреться. Внутреннее убранство отличалось спокойствием и в то же время странной противоречивостью: шкаф со стеклянными дверцами ломился от старых, потрепанных книг, и хотя канделябр явно был электрическим, холл освещался, как я теперь заметил, довольно неестественным розовым светом керосиновых ламп. Горничная вернулась и уставилась на меня, жестами приглашая пройти в комнату. Я улыбнулся и кивнул.

Легкими движениями, которые все мы делаем, когда хотим сделать себя как можно привлекательнее, я гордо выпрямился, поправил манжеты, проверил сюртук и туфли. После чего вошел в гостиную, где и пережил второй шок за день. В кресле с кружевной виньеткой в волосах сидела моя первая любовница — вдова Леви.

— Вы из клуба?

— Простите?

— Я же говорила, что заплачу только половину взноса. Ради всего святого, я ведь не играю в теннис и не посещаю бассейн. Представляете? Старушки плавают в бассейне, как застарелые кильки в бочке. Я лишь хожу на ежемесячные обеды, где ем лишь суп да рыбу.

— Я не из клуба.

Миссис Леви лукаво улыбнулась и поднесла палец к щеке.

— А жаль. Им следует набрать побольше привлекательных юношей вроде вас.

Она постарела. Волосы посеребрила седина, многие кудрявые локоны, собранные на затылке, выделялись более светлым цветом и явно были накладными. Сложная конструкция венчалась кусочком старых кружев, раньше женщины одевали такое, когда покидали мир красоты. Миссис Леви перестала носить корсет, и многочисленные оборки на корсаже платья скрывали тело, сильно отличавшееся от того, которое я обнимал в саду много лунных ночей назад. Миссис Леви определенно наслаждалась привилегиями возраста и могла вкушать любую пищу, нисколько не переживая из-за фигуры. На шее сияло жемчужное ожерелье, мясистые мочки ушей оттягивали серьги, тяжелые, как у африканской королевы. Лицо казалось более широким, чем я его помнил, щеки пылали искусственным румянцем, нанесенным, видимо, по привычке; тяжелые веки оттеняли глаза, а губы стали такими тонкими, что я с трудом вспомнил их нежный шепот. Признаюсь, я испытал отвращение. Миссис Леви утратила свою красоту. В Саут-Парке она одевалась идеально для своего возраста, однако теперь миссис Леви, похоже, устала от чопорного, сдержанного стиля и превратилась почти в пародию: наполовину — одряхлевшая куртизанка, наполовину — графиня. Я понял, что причудливый дом — ее выбор, ее вкус. Наверное, все мы рано или поздно достигаем возраста, когда утрачиваем воображение.

— Вы мама Элис?

— A-а, так вы ошиблись вдовой? Все мы тут вдовы. Даже Бисти, спаси Господи ее душу, уже пять лет вдовствует, ее муж погиб в аварии на одной из шахт Джорджии. Поразительная женщина.

— У вас милый дом.

— Вздор, но комнаты мне нравятся, я редко их покидаю — не хочется видеть дом снаружи. Не пугайтесь, молодой человек, вам не придется долго болтать со старухой, Элис сейчас придет. Я отправила ее переодеться, раз гость — мужчина.

— Что вы, я восхищен беседой с вами.

— Прекрасный юноша восхищен! Мое сердце трепещет в груди. Ну прямо Шекспир, ей-богу.

Я едва переносил ее кокетство, видя ресницы, с которых от полного надежды хлопанья слетала краска. И все же я находился в безопасности — миссис Леви меня не узнала.

— Как ваше имя? — поинтересовалась она.

— Эсгар ван Дэйлер.

— Вандэйл…

— Ван Дэйлер.

— Вандоллар.

— Ван Дэйлер.

— Милый, подобные пустяки меня не интересуют. Мы раньше не встречались? Впрочем, пока Элис не пришла, скажу откровенно.

— Я весь внимание.

— Прежде всего Элис чистокровная еврейка. Я не потерплю, чтобы вы увлекли девочку, а потом бросили из-за ее происхождения.

— Кровь ничего для меня не значит.

— Кроме того, все мои сбережения перейдут еврейскому образовательному центру, и так захотела сама Элис. Она верит в будущее колониальных колледжей, да и я, надо сказать, тоже. Я говорю откровенно, мистер Доллар. Элис получит лишь драгоценности, которые сейчас на моей скромной персоне.

— Ну и замечательно.

— Замечательна? Я? Что ж, спасибо, конечно, — хихикнула миссис Леви, — однако если вы хотите разбогатеть, то избрали неверный путь.

Тут я непростительно ошибся. С беззаботностью магазинного воришки я сказал:

— Должен сказать вам, миссис Леви, я тоже небогат. Я самый обыкновенный клерк и служу у Бэнкрофта.

У миссис Леви тотчас пропала охота к шутливому флирту. Передо мной появилась вдова с разбитым сердцем, пишущая горькое письмо своему любовнику.

— У Бэнкрофта? — переспросила она. Каждая морщинка на ее лице наполнилась болью, и только в глазах светилась не то забытая ярость, не то особая надежда, так хорошо мне знакомая. Поразительно, люди почти ничего не забывают. Миссис Леви тщательно подбирала слова. — Я знала одного человека, который там работал. Правда, еще до вас.

— Кто же это?

— Мистер Тиволи. Мистер Макс Тиволи.

— Макс Тиволи, — повторил я.

— Вы слышали о нем?

Клянусь, я чуть не сказал ей правду. Я чуть не сознался, чтобы вымолить прощение, и, возможно, поступи я так, сумел бы избежать многих ошибок. Однако я пошел другим путем. Я сказал ей то, что она хотела услышать.

— Он умер до моего прихода.

— А-а.

— Говорят, его убили.