Воспоминания о передвижниках - Яков Минченков

   И, наконец, случилось: он убедился, что заболел чумой. Для него стало ясно, что конец неизбежен. Оставалось обдумать завещание, чтоб никого не обидеть, и ждать смерти.

   Дело было так: картина Лемоха была на выставке передвижников в Одессе. Вдруг он читает, что там произошел случай бубонной чумы. Итак -- в Одессе чума, и там же его картина.

   Под каким-то благовидным предлогом он выписывает картину обратно, дезинфицирует ее карболкой и одеколоном и сам вешает на стену. Но тут произошел роковой случай: картина сорвалась и слегка ударила его по шее. Появилась краснота и опухоль. День, два, три -- опухоль не проходит и краснота тоже. Лемох идет к другу доктору: "Скажите, какие симптомы чумы?" -- "А вам для чего это понадобилось знать?" -- удивляется доктор. -- "Да, так, вообще..." -- "Ну, появляется опухоль".-- "И может на шее?" -- "И на шее". -- "И краснота?" -- "Ну, пусть и краснота, вам-то не все равно?" Но Лемоху было далеко не все равно. Одесса, чума, удар от картины, зараженной в чумном городе, опухоль и краснота! "Прощайте, дорогой друг, -- говорит он доктору. -- прошу меня не провожать и не прикасаться ко мне -- я зачумлен".

   И только через неделю, когда прошла опухоль, удалось убедить Лемоха, что опасность миновала и ему уже ничего не угрожает.

   Все старики-питерцы, а Лемох особенно, принимали различные снадобья для предупреждения разных заболеваний и приближающихся старческих немочей. Верили в мечниковскую простоквашу, аккуратно ее ели, глотали льняное семя, и, если вы встречались с Лемохом, он прежде всего задавал вопрос: "Не находите ли вы, что льняное семя, безусловно, самое верное средство для поддержания организма? Не правда ли, я выгляжу значительно лучше, чем в прошлом году?"

   Конечно, всякий гость с этим соглашался. Но пришла пора, когда уже ничто не могло отодвинуть неизбежный конец. Ноги его отказались скользить по паркету, голова беспомощно откинулась на подушки. В бреду он упоминал о кассовой книге Товарищества, опасался за ее точность, хотел довести все счета до конца. Но скоро и счетам его жизни был положен конец.

   Отпевали Лемоха в академической церкви. И в гробу он лежал с застывшей деликатной улыбкой. Казалось, что Кирилл Викентьевич нашел для себя, наконец, место, где нет ни страха, ни каких-либо опасений.

   Расходившиеся с похорон товарищи-передвижники обдумывали, кого бы им избрать в кассиры, и соглашались с тем, что такого, как Лемох, им больше не найти.

Примечания

Примечания составлены Г. К. Буровой

Лемох Кирилл Викентьевич

   Лемох Кирилл (Карл) Викентьевич (1841--1910) -- живописец-жанрист демократического направления. Свои произведения посвящал главным образом жизни крестьянства, реже -- сценам городского быта. Значительное место в его творчестве занимают образы детей, которых он изображал с любовью и знанием детской психологии. Учился в Московском училище живописи и ваяния, затем в Академии художеств, из которой вышел в 1863 г. в числе четырнадцати "протестантов". Был одним из участников Артели художников, членом-учредителем Товарищества передвижных художественных выставок. На передвижных выставках его произведения экспонировались с 1878 по 1911 г. Был кассиром и членом Правления Товарищества. С 1875 г. -- академик. В 1897--1909 гг. был хранителем художественного отдела бывш. Музея Александра III (ныне Государственный Русский музей в Ленинграде).

   Айвазовский Иван Константинович (1817--1900) -- выдающийся живописец-маринист. Учился в Академии художеств у М. Н. Воробьева. С 1844 г. -- академик, с 1847 г. -- профессор. Им создано огромное количество произведений -- большей частью морские пейзажи, а также картины сражений русского флота. Свои работы экспонировал на многочисленных выставках в России и за границей.

   Григорович Дмитрий Васильевич (1822--1899) -- писатель, один из ведущих представителей "натуральной школы" -- реалистического направления в русской литературе 40-х годов XIX в. В 1864--1884 гг. был секретарем Общества поощрения художеств в Петербурге.

Волков Ефим Ефимович

   Лев Николаевич Толстой, обходя как-то передвижную выставку, сказал: "Что это вы все браните Волкова, не нравится он вам? Он -- как мужик: и голос у него корявый, и одет неказисто, а орет истинно здоровую песню, и с любовью, а вам бы только щеголя во фраке да арию с выкрутасами".

   Пожалуй, оно так и было. Волков был неотеса, у него "было нутро", чувствовалось, что он переживает, любит природу; где-то далеко, далеко скрыта настоящая нота, но то, что он передает, не отделано по-настоящему, еще сыро, грубо, не щеголевато. Просто мужик в искусстве.

   Но люди, соприкасавшиеся с природой, бродившие на охоте по болотам, опушкам леса, лугам, хотя бы случайно наблюдавшие утренние, вечерние зори и не искушенные в тонкостях искусства, любили пейзажи Волкова. Они подпевали народной песне Волкова.

   Был он высокий, худой, голова лысая, узкая бородка до пояса, усы такие длинные, что он мог заложить их за уши, длинные брови. Сюртук висел, как на вешалке. Сырым и даже мало толковым казался Волков и в разговоре. Подойдет к столу, забарабанит костлявыми пальцами и заговорит, а о чем -- не скоро поймешь.

   "Ну да... оно, положим... нет, вот что я вам скажу... например, как к тому говорится". А суть в том, что он хочет назначить цену своим вещам и боится продешевить. И снова начинается: "Я говорю так... но может быть... ведь действительно, как сказать?.. может случиться... сам посуди..."

   Тянет душу, пока не оборвешь его: "Ефим Ефимович, говори скорее, сколько назначаешь?" А он и тут со вступлением: "Нет, ты -- вот что: по-товарищески посоветуй, потому что думаешь, предположим, так..."

   Вот мучитель!

   На Евфимия, 1 апреля, в день именин звал нас к себе и угощал вкусным обедом. К этому дню его знакомый рыбник готовил необыкновенную рыбу такой величины, что приходилось заказывать отдельную посуду для ее варки. Его прислуга, необычайно вкусно готовившая кушанья, жаловалась даже: "Достанет же Ефим Ефимович рыбешку -- хоть в ванне вари, ни в одной посуде не помещается".

   Полагалось и возлияние за обедом: наливки и хорошие вина в размере "самый раз". В комнатах у него был набор мебели и инструментов разной величины и разных стилей. Рояль, фисгармония, на которых никто (кроме гостей) не играл, японские дорогие ширмы и мебель, которые он менял на картины у моряков. На мольбертах в широких золоченых рамах неоконченные картины, о которых Волков советовался с гостями, хотя никаких советов не принимал.