Тень над короной Франции - Александр Бушков

— Этот дворянин сказал, что на Сен-Жерменской ярмарке его люди уже пробовали разделаться с вами, но им не повезло, там оказались ваши друзья и им пришлось бежать…

— Вообще-то, он вам соврал, — сказал д'Артаньян злорадно. — Убежали один-два, а все остальные полегли на месте…

— В самом деле?! — воскликнул де Невилет, дрожа всем телом. — Ну, значит, я был прав, когда решил с ними не связываться… Вы понимаете, все это время я и не предполагал, что речь идет о вас. Это имя — д'Артаньян — мне ничего не говорило, я ведь объяснял уже, что был в Нанте, когда вас приняли в роту… случилось так, что податься мне было некуда, и я взял у того дворянина деньги…

— Интересно, на сколько же он расщедрился?

— Ровно на пятьдесят пистолей…

— Тьфу ты! — в сердцах воскликнул д'Артаньян. — я всегда полагал, что моя голова стоит дороже!

— Он мне дал ровно пятьдесят пистолей… сказать по совести, этого все равно не хватит на покрытие всех долгов… Мне позарез нужно еще столько же…

И он еще какое-то время развивал эту тему, на все лады расписывая убожество, в которое впал по воле злого рока и через слово упоминая эту, судя по всему, заветную для него сумму — пятьдесят пистолей, так что и человеку менее опытному, чем д'Артаньян, давно стало бы ясно, куда несостоявшийся «браво» гнет…

Когда гасконцу это надоело, он решительно прервал:

— Волк вас заешь, вы получите эти свои пятьдесят пистолей, если перестанете вилять и топить меня в многословии! Итак, вы с этим господином обо всем договорились и вас приняли в компанию… Что дальше?

— Я — человек предусмотрительный, — с некоторой гордостью сообщил де Невилет. — После того как мы ударили по рукам и мне подробно растолковали, как вы выглядите, какой дорогой обычно ходите, где вас лучше всего встретить без свидетелей, я задумался, и крепко задумался. Судя по некоторым обмолвкам, речь шла о человеке, служившем совсем недавно в моей же роте, а я довольно щепетилен в вопросах чести…

«Поспорить можно, ты еще более щепетилен в вопросе сохранности своей драгоценной шкуры, — подумал д'Артаньян пренебрежительно. — Ладно, не будем привередливы. Как выразился бы Рошфор — лучше отступившийся от своего намерения наемный убийца, чем упрямый „браво“, твердо решивший отработать полученные денежки, так что не стоит брезгливо кривиться…»

— Значит, вы узнали, кто я? — спросил он вкрадчиво.

— Вот именно, сударь! О вас столько говорят в Париже… Мне рассказали, что вы перешли из рейтаров в мушкетеры кардинала, что кардинал вам покровительствует… Шевалье д'Артаньян, я верный слуга его высокопреосвященства, и ни за что не стану выступать против нашего гениального министра и его людей… Я решил пойти к вам и все рассказать.

— Похвально, друг мой, весьма похвально, — одобрительным тоном, но про себя содрогаясь от отвращения, заявил д'Артаньян. — Однако… Вы-то отказались от столь неосмотрительного предприятия, но остальные, я полагаю, настроены иначе?

— Совершенно верно, сударь! Они намерены вас подстеречь не позднее, чем завтра, их будет человек шесть или семь…

— Многовато для меня одного…

— Безусловно.

— Где это должно произойти?

Визитер замялся:

— Шевалье, поймите меня правильно… Вы — любимец великого кардинала, блестящий гвардеец, не то что мы, убогие и поистрепавшиеся… — он с нескрываемой завистью уставился на новехонький красный плащ д'Артаньяна, висевший здесь же, сверкавший новехоньким серебряным шитьем. — Вы пьете отличное бургундское, разъезжаете на великолепной лошади…

— Обыкновенный английский жеребец ценой всего-то в сто пистолей, — хмыкнул д'Артаньян.

— Вы счастливец… Для вас сотня пистолей — это «всего-то». Где вам понять бедняка, ради жалкой полусотни вынужденного податься в наемные убийцы…

Д'Артаньян вздохнул, покосившись в сторону старинного дрессуара, где в одном из ящиков под одеждой покоился тяжелый кошелек. Ясно было, что вновь придется устроить маленькое кровопускание своей казне, — но ничего не попишешь, собственная жизнь относится к тем статьям расходов, что не терпят ни малейшей экономии. Всякая скупость тут неуместна.

Если отправить его восвояси, сержант Росне и его люди останутся на свободе — и поди угадай, где они нападут и когда. Доставить этого прохвоста к полицейскому комиссару? Но он может от всего отпереться, и как ты его уличишь? Проще всего заплатить…

С тяжким вздохом д'Артаньян полез за кошельком и отсчитал двадцать пять двойных испанских пистолей из числа тех, что получил от Винтера, положил их кучкой на стол и решительно прикрыл шляпой под носом у протянувшего было руку де Невилета:

— Нет уж, сначала рассказывайте…

— Они собираются ждать вас завтра возле Сен-Андре-дез-Ар. Росне уже знает, что вы ходите этой дорогой, да и место там тихое…

— Возьмите деньги, — сказал д'Артаньян.

— Но вы обещаете, что мое имя нигде не будет упоминаться?

— Слово дворянина, — кивнул гасконец. — если только и вы, в свою очередь, будете держать язык за зубами. Вздумаете предупредить этих забавников — будете иметь дело…

— О, я понял! — с живостью воскликнул де Невилет. — Можете на меня положиться!

Как ни утомлен был д'Артаньян, но, проводив гостя, вынужден был остаться на ногах — все только начиналось…

Не теряя времени, он отправился к полицейскому комиссару и изложил суть дела — разумеется, на нем при этом был красный плащ, и хотя имя кардинала так и не прозвучало, но намеки д'Артаньяна на некоторые обстоятельства были самыми недвусмысленными, высказанными так, чтобы комиссар не вздумал ни замять эту историю, ни отнестись к ней с прохладцей…

На другое утро д'Артаньян вышел из дома в одиночку, чтобы заманить убийц понадежнее. Де Невилет не обманул — возле Сен-Андре-дезАр на гасконца набросились было семеро крайне решительных на вид субъектов, но, по странному совпадению, тут же нагрянули человек тридцать переодетых стражников и сцапали всю компанию еще до первого выпада шпагой…

Глава восьмая, где гость ужасно рад видеть хозяина, а вот хозяин — совсем наоборот…

Д'Артаньян решительно поднялся по крутой, выгибавшейся вправо лестнице знакомого дома на улице сен-Жак и вошел в небольшую прихожую. Растрепанный и заспанный слуга, чьи имя д'Артаньян решительно запамятовал — если только вообще знал, — уставился на него со вполне естественным раздражением лентяя, чья дрема была прервана столь бесцеремонно. Но во всем облике слуги не было ни страха, ни хотя бы легонького испуга — и гасконец уверился, что слуга никоим образом не посвящен в некоторые предприятия своего господина.