Царь нигилистов - Наталья Львовна Точильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Точно? Ну, тогда я тоже неуч, не помню год смерти Бетховена. Может, до России не довалилась еще.
— Может.
— А как ты здесь оказался?
— Пошел искать тебя после урока с Гончаровым. Но в Фермерском дворце тебя не оказалось, и мне сказали, что ты в библиотеке.
— С Иваном Гончаровым?
— Да. Он преподает мне русскую словесность.
— Автор «Обломова»? — спросил Саша.
— Нет. Ты что-то путаешь. Автор «Обыкновенной истории» и «Фрегата Паллада».
— Это он и есть.
— Мастрид «Обломов»?
— Я не читал, если честно, — сказал Саша. — Ну, какой интерес читать про то, как герой лежит на диване и ни фига не делает?
Никса усмехнулся.
— А знаешь, какое у него прозвище? «Принц де Лень»! Но его лекции мне нравятся. Я даже лишний день взял: три раза в неделю вместо двух. Но завтра последнее занятие. И все! Каникулы!
— Спроси у него про «Обломова». Может, я правда перепутал.
— Пока я спросил, нет ли у него текста сказки Пушкина про царя Никиту.
— Ага! Он сначала покраснел или побледнел?
— Чуть не поперхнулся и долго не знал, что ответить.
— Значит есть, — заключил Саша.
— В конце концов сказал, что поищет.
Саша хмыкнул.
— Ну, пусть ищет. А, где Гогель?
— Отпросился покурить, пока я за тобой присматриваю.
— О! Прогресс! Хоть один человек решил не курить при мне, а то я думал, что я здесь задохнусь.
— Так все уже знают, — сказал Никса. — И это коттедж. Бабушка вернется, почувствует этот ужасный запах и сделает всем нотацию.
— Оказывается, у нас правильная бабушка. Я сразу понял, что королева эльфов!
— Была когда-то, — хмыкнул Никса. — Но классическую музыку обожает. Как мамá.
— А папá?
— Из всей мужской части семьи ее способен терпеть только дядя Костя.
— Папин брат?
— Да, младший. Ты стал на него похож после болезни. Не внешностью, скорее, характером. И образом мыслей.
— Он либерал?
— В семье зовут Робеспьером.
— Ну, нет! Для меня это слишком радикально. Все-таки мои симпатии оканчиваются жирондистами. Дальше все пошло совсем в разнос.
— Ну-у, это преувеличение, конечно, — сказал Никса. — Насчет Робеспьера. Папá он присягнул первым и прочитал присягу громче всех, только чтобы никто ничего такого не подумал.
— Мирабо! — прокомментировал Саша. — Может, и сработаемся. Надо ему «К Элизе» сыграть.
— Хорошая идея. Он сейчас в Стрельне.
— Это где-то в Петербурге?
— Здесь. Верст десять.
— А ты-то как слушал классическую музыку?
— Я слушал тебя.
Саша закрыл крышку пианино, поставил руки на локти и сцепил ладони.
— Никса, ты знаешь, я не твой брат, — тихо сказал он. — Я наплел тебе с три короба про какие-то видения будущего. Это не были видения. Я просто из будущего. От твоего брата только тело. Вряд ли что-то еще. Он умер от менингита, наверное. Я почему-то не могу тебе врать. Даже отцу твоему не сказал всего до конца. Чувствовал себя, как на сковородке. Я вообще терпеть не могу врать. Ну выгоните и слава Богу, я же не имею к вам никакого отношения. Зато не придется больше притворяться принцем. Я нищий, а не принц.
— У тебя в голове действительно произошел какой-то взрыв, — сказал Никса. — Но это ты, Саша. Просто никаких сомнений нет. Ты ненавидишь табак, как бабушка с дедушкой, и говоришь, как дядя Костя, а врать ты всегда терпеть не мог.
И Никса обнял его сзади, соединив руки на его груди.
— Ты мой брат, Саша. И никто тебя не выгонит.
— Я должен был это сказать.
Никса улыбнулся.
— Сыграй еще.
Саше открыл крышку пианино, положил руки на клавиши.
— У меня будет к тебе одна просьба, — сказал он.
— Да?
— Мне выписали настойку опиума, и я хочу от нее избавиться.
— Почему?
— Потому что в будущем за пару ложек этой дряни можно уехать на каторгу лет на пятнадцать. Просто, если у тебя ее найдут. Даже торговать не обязательно. Точнее, все равно навесят. Так что фобия! Да и опиумный сон не в моем вкусе. И смерть от передозировки не входит в мои планы.
— В Китае за это смертная казнь, — заметил Никса.
— А у нас в каждой аптеке! Куда, извини меня, смотрит папá?
— Папá верит специалистам. В чем он совершенно прав. А врачи молчат.
— Разогнать их к чертовой матери!
— А у нас других нет, — заметил Никса.
— Ты мне поможешь с лауданумом?
— Конечно.
Пока Саша играл на бис, вернулся Гогель и положил на стол письмо.
— От аптекаря, Александр Александрович, — сказал он.
Илья Андреевич писал, что лауданум — это десятипроцентная настойка опиума и что смертельная доза у нее две-три чайных ложки.
— Читали, Григорий Федорович? — спросил Саша.
— Нет.
— Прочитайте!
И он протянул гувернеру письмо.
— Я доложу государю, — сказал он, прочитав.
— Не думаю, что Балинский заслуживает каких-то санкций, — заметил Саша. — Скорее всего, у врачей просто нет альтернативы. Но я бы хотел позволения больше это не принимать.
— Что за письмо? — спросил Никса.
Саша пересказал.
— Что ж, подождем, что решит папá, — заключил брат. — Григорий Федорович, Саша может пообедать у меня в Сосновом доме?
— Да, Николай Александрович.
По пути к Никсе Саша забежал к себе в Фермерский дворец, пока брат ждал его у подъезда.
Сосновый дом находился метрах в двухстах. Он представлял собой большую деревянную постройку с балконом на втором этаже и двумя террасами — на первом. По князьку крыши шла резьба, а на окнах имелись наличники.
— Ничего у тебя избушка, — заметил Саша. — Но знаешь, что мне это напоминает?
— Да?
— Ферму Марии-Антуанетты в Версале, где королева изображала пейзанку и ходила за курочками. Но это ее не спасло.
— Обязательно скажешь какую-нибудь гадость!
Внутри дом оказался еще просторнее, чем выглядел снаружи, и больше напоминал дачу патриотически настроенного нового русского, чем деревенскую избу. Несколько комнат, обставленных во вполне европейском стиле: камердинерская при входе, передняя, столовая, буфет, кабинет.
Видимо, имелась и спальня, но они остановились в кабинете. На террасе за окном был виден самовар на круглом столике и плетеные кресла.
— Это все твое? — восхитился Саша.
— Первый этаж, — пояснил Никса. — На втором — комната Зиновьева.
— Он здесь?
— Нет, уехал в город.
— Когда его ждать?
— К вечеру, думаю.
— Я тебе ужасно завидую! Мне бы хоть келью два на три, как в Царскосельском лицее, но чтоб никто не лез. А то у меня проходной двор в моей комнате! То Кошев, то Зиновьев, то Гогель, то эскулапы! Так жить нельзя!
— Это не твоя комната, — заметил Никса. — Тебя туда перевели на время болезни. До этого ты жил с Володей и Гогелем.
— Обрадовал! — вздохнул Саша.
