В сердце и в памяти - Михаил Воробьев

Комдив генерал В. М. Шугаев накануне был ранен, и боем дивизии руководит полковник И. С. Семченков.

На лестничную площадку поднимаются начальник штаба дивизии полковник В. М. Ионов и начальник оперативного отдела майор Я. Г. Миско.

— Что-то важное, раз вместе? — вопросом встречает их Семченков, откладывая в сторону бинокль.

— Боевое распоряжение на завтра, 2 мая, — говорит полковник Ионов.

Семченков берет распоряжение, пробегает его быстрым взглядом.

— Так, так… — отмечает он. — Задача, значит, прежняя. А вот детали…

Детали требовали внимания: частная перегруппировка к правому флангу; за ночь пополнить войска всеми видами снабжения; сосредоточить на назначенных направлениях танковые части и подразделения; предельно подтянуть к линии фронта артиллерии, вплоть до орудий большой мощности…

Начальник штаба предлагает вызвать начальников штабов полков и частей усиления и нанести уточненные боевые задачи на их карты. Семченков соглашается: части в результате этого получают на выполнение приказа четыре, а то к пять часов светлого времени.

— Идем в штаб, — распоряжается полковник Семченков.

И пока мы спускаемся по лестнице, связисты названивают в полки: передают приказ начальникам штабов полков явиться в штаб дивизии.

Штаб дивизии располагается в одном из массивных домов на Потсдамерштрассе. Это всего в двухстах метрах от переднего края. Но для вражеской артиллерии и танков совершенно не уязвим, так как дом со всех сторон защищен крепкими каменными стенами других. Но вот внутри он совсем не соответствует назначению штаба: два десятка комнат с зеркальным паркетом, старинная сверкающая мебель, на стенах картины в золоченых рамах… Не иначе, здесь жил какой-то высокопоставленный гитлеровец.

Разбор предстоящей задачи затянулся. Рисковать солдатскими жизнями, когда Победа — вот она, рядом, никому не хочется. Офицеры стараются обсудить все, что поможет обойтись без крови, потерь…

Заметно сгущаются сумерки. Идем в полки: проверять готовность к завтрашнему бою. Чтобы пересечь улицу, переулок, приходится ловить подходящий момент — артналеты почти не прекращаются.

Железное кольцо советских войск неумолимо сжималось, дальнейшее сопротивление становилось бессмысленным. В 0 часов 40 минут 2 мая радиостанция 79-й стрелковой дивизии перехватила радиограмму на русском языке с таким текстом:

«Алло! Алло! Говорит 56-й германский танковый корпус. Просим прекратить огонь. К 0.50 минут ночи по берлинскому времени высылаем парламентеров на Потсдамский мост. Опознавательный знак — белый флаг, на его фоне красный крест».

О радиограмме немедленно доложили командующему армией В. И. Чуйкову. Последовал приказ:

«Штурм прекратить на участке встречи парламентеров».

Потсдамский мост в зоне действия нашей дивизии. Высылаем туда офицеров штаба. Ждем сообщений. И вот телефонный звонок на дивизионный наблюдательный пункт. Полковник И. С. Семченков подходит к телефону. Докладывает командир 137-го гвардейского стрелкового полка Власенко:

— Только что на участке моего полка перешел линию фронта немецкий полковник, назвавшийся начальником штаба 56-го танкового корпуса и оборонительных сил Берлина.

— Откуда такие данные?

— Сам говорит, — отвечает полковник Власенко. — Еще с ним два майора и переводчик.

Семченков распорядился доставить всю группу в штаб дивизии. Вскоре парламентеры прибыли. Старший представился:

— Полковник фон Дуфвинг, начальник штаба 56-го танкового корпуса. Я уполномочен командиром корпуса генералом артиллерии Вейдлингом заявить советскому командованию о решении прекратить сопротивление и капитулировать. Генерал Вейдлинг, как известно русскому командованию, является командующим обороной Берлина.

На вопрос Ивана Семеновича Семченкова, сколько войск обороняет Берлин, он ответил:

— Гарнизон Берлина сформирован из частей 56-го танкового корпуса, 9-й армии, усилен частями, которые постоянно дислоцировались в городе. Всего войск 180—200 тысяч.

— Сколько времени нужно командованию корпуса для того, чтобы личный состав сложил оружие и был передан Советскому командованию? — продолжал полковник Семченков.

Фон Дуфвинг ответил:

— На это потребуется три-четыре часа. Мы намерены поторопиться и использовать ночное время, так как Геббельс отдал приказ стрелять в спину всем, кто попытается перейти к русским.

Обо всем снова было доложено командующему 8-й гвардейской армией генерал-полковнику В. И. Чуйкову. Командарм приказал:

— Полковника фон Дуфвинга отправить к генералу Вейдлингу с заявлением о принятии капитуляции, а двух немецких майоров, пришедших с ним, оставить у себя.

Полковник фон Дуфвинг ушел. Ждем результатов. Понимаем историческое значение предстоящего события, не скрываем волнения.

Перед рассветом 2 мая в нашем штабе первым появляется среднего роста худощавый старик в генеральском мундире. В очках, дышит тяжело. Некоторое время сидит перед полковником Семченковым с закрытыми глазами.

— Назовите себя, генерал, — обращается к нему Иван Семенович.

Тот оживляется.

— Вейдлинг, — говорит, — генерал артиллерии, командир 56-го танкового корпуса, с некоторых пор командующий обороной города Берлина.

Генерал обращается к Семченкову с просьбой организовать ему встречу с представителями высшего командования Советской Армии.

— Я уже отдал части сил приказ о капитуляции. Полагаю, он будет встречен одобрительно?

— Безусловно, — подтверждает полковник Семченков.

Прибыл заместитель начальника разведотдела армии подполковник И. А. Матусов, передаем Вейдлинга ему.

Делимся впечатлениями. Говорим, что еще в сорок первом знали, что враг обязательно будет капитулировать, только не могли представить в деталях, как это произойдет. А все оказалось так просто…

Мне показалось, что генерал Вейдлинг вел себя как-то странновато. Он все вертелся на стуле, осматривал комнату, будто ожидал встретить здесь еще кого-то.

Объяснилось все у командарма В. И. Чуйкова. Вейдлинг посетовал:

— Да будет вам известно, что полчаса назад ваш полковник будто по злой иронии судьбы имел неповторимый случай допрашивать меня в моем родовом доме, в моем личном рабочем кабинете. Каково?

Там же, в штабе командующего 8-й гвардейской армией, генерал Вейдлинг написал приказ гарнизону Берлина:

«30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством, и нас, присягнувших ему на верность, оставил одних. Согласно приказу фюрера вы должны продолжать борьбу за Берлин, несмотря на недостаток в тяжелом оружии и боеприпасах, несмотря на общее положение, которое делает борьбу явно бессмысленной. Каждый час продолжения борьбы увеличивает ужасные страдания гражданского населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто падет в борьбе за Берлин, принесет напрасную жертву. По согласованию с верховным командованием советских войск, требую немедленного прекращения борьбы».

2 мая началась капитуляция. Части фашистской армии строились в колонны и в назначенных пунктах бросали в кучи оружие, знамена.

— Наши солдаты и офицеры идут к рейхстагу, пойдем? — предложил жене.

— Конечно! — живо отозвалась она. — Только сниму форму. Лучше прочувствуешь в цивильном платье, какой он, этот первый день без войны.

Так и сфотографировалась моя Нина Андреевна в тот первый мирный день рядом со мной и товарищами по оружию в легком цветастом платье.

Размашисто написали на стене рейхстага: «Мы — с Урала!» И расписались, как расписывались тогда многие. В назидание любителям военных авантюр.

На площади у Бранденбургских ворот скопление наших солдат и офицеров. Подошли. Поэт Евгений Долматовский читал свои стихи:

Идут гвардейцы по БерлинуИ вспоминают Сталинград…

Воздух Берлина еще пахнет гарью, а дышится легко, вольно: мир!

В поверженном Берлине, у рейхстага.

Вот дописал фразу и задумался…

С каждым годом все дальше отодвигается от нас Великая Отечественная война, беспримерная по масштабам, кровопролитию и напряжению битва с коричневой чумой фашизма. Мы были свидетелями и участниками этой великой войны.

Людям моего поколения пришлось очень трудно. Они приняли на себя яростные удары врага, рвавшегося к выращенному нами хлебу, добытому нами углю и металлу. Они не жалели ни сил, ни жизни, их не останавливали ни лишения, ни утраты — лишь бы была Родина, ее свобода и независимость!

Я счастлив, что знал многих из них. Они закаляли мой дух, оттачивали мое мужество. Рядом с ними я становился лучше. Многие из них не дожили до Победы. А те, кто вернулся, с честью несут высокое звание фронтовика. И главным для них был и остается лозунг: «В труде — как в бою!»