Эксперт № 02 (2013) - Эксперт Эксперт

Эти двадцать лет были нужны для того, чтобы не просто возник новый средний класс, а чтобы сформировалось его новое большинство из молодого поколения, не связанного с советским прошлым. Первое поколение нового среднего класса, сформировавшееся в 1990-е, даже приобретя новый социальный статус, рефлективно все еще идентифицировало себя со старыми социальными реалиями.

Бессмысленно, как это часто делает оппозиционная пресса, называть новый московский средний класс в терминологии Ричарда Флориды — креативным, который сам Флорида определяет как участников основанной на знании высокотехнологичной экономики, требующей наличия творческого мышления и способности нешаблонного решения задач. Представителей таких социальных страт среди «протестантов» как раз было незначительное меньшинство. В том числе потому, что в силу уже указанных нами причин Москва перестала быть центром высокотехнологичной экономики.

В поисках своего языка

Сформировавшись, новое ядро московского среднего класса нуждалось в определении своей идентичности, отличной от традиционных советских представлений. Тем более что в советское время у него не было непосредственных аналогов. Те, кто составлял это ядро, ждали только внешнего толчка, чтобы поиск идентичности приобрел неизбежные для любых социальных процессов публичные формы. И здесь ключевую роль играет случай: кто именно внесет свое представление о социальной идентичности в сознание соответствующей социальной страты, кто заговорит на ее языке, кого они услышат и кому поверят. Медведев пытался освоить этот язык и поначалу даже был услышан, но в силу известных причин этот контакт был им утерян. А большинство представителей правящей элиты даже не считало нужным искать общий язык с этими слоями московской общественности: одни полагали их социально близкими и поэтому не нуждающимися в особом подходе; другие, напротив, рассчитывали на поддержку «молчаливого большинства», которое отчужденно и враждебно воспринимает московский средний класс. Поскольку власти не нашли адекватного языка для разговора с «новыми» горожанами, контроль над их умами (правда, как оказалось, кратковременный) захватили новые лидеры. Хотя повод для начала протестов «подарила» и продолжает «дарить» новому среднему классу и его лидерам сама власть, которая, впрочем, не ожидала, что традиционные для российских выборов злоупотребления вызовут столь резкую реакцию со стороны этой части общества, которая до этого почти двадцать лет воспринимала их или с полным безразличием, или даже с иронией, а иногда и с одобрением. Как во время выборов президента в 1996 году.

После массовых акций протеста в декабре и в начале февраля часть лидеров оппозиции решила, что способна, опираясь на массы протестующих, бросить силовой вызов правящему классу, и на митинге 6 мая, в день инаугурации президента, спровоцировала массовые столкновения части протестантов с полицией. С этого момента началось ослабление протестного движения, поскольку большинство участников протестных выступлений искали в протесте скорее способ гражданского самоутверждения и не желали быть орудием в руках лидеров, тем более что большинство, по данным социологических опросов, относилось к ним достаточно сдержанно.

Важным фактором, ослаблявшим протестное движение, была его социальная и политическая неоднородность. Попытки лидеров протеста лавировать между крайностями — сторонниками либеральных реформ, упрекающими власти в непоследовательном их проведении, носителями радикальных левых взглядов, требующими прекращения реформ, и националистами — привели к полному обессмысливанию движения. Ссылки на то, что такое объединение необходимо для поддержки демократических требований, не усиливают позиций лидеров, поскольку и понимание демократии у всех этих групп различное. Не случайно они не сумели сформулировать свою позицию ни по одному из важнейших вопросов современной повестки дня: экономическое развитие, образование, здравоохранение, пенсионная реформа, наука и т. д. Единственная группа внепарламентской оппозиции, пытающейся ответить на эти вопросы, — возглавляемый Алексеем Кудриным Комитет гражданских инициатив, который позиционирует себя как своего рода посредника между либеральной частью оппозиции и властью. Но стоит отметить, что Кудрин поддерживает большинство правительственных реформ в экономике, в том числе в области здравоохранения и образования, поскольку он сам закладывал их основы. За оппозиционностью комитета скрывается явный расчет на призыв во власть в случае неудачи правительства Медведева. Можно охарактеризовать его позицию известными словами Павла Милюкова : «Мы оппозиция не Его величеству, а оппозиция Его величества».

Другая часть нового класса, попробовав оппозицию, переключилась на участие в неполитическом, в первую очередь волонтерском движении, которое в конечном счете может стать основой для действительно содержательного движения за преобразование общества, в защиту человеческого достоинства. Именно так в Европе в конце XIX — начале ХХ века возникали массовые политические партии, придавшие политической системе реальное демократическое содержание. В их состав, как, например, в Швеции, входили профсоюзы, марксистские группы, религиозные проповедники левого толка и другие группы борцов за человеческое достоинство рабочих, то есть люди, стремящиеся к преобразованию общества на основах достоинства и самодеятельности. Аналогичную структуру имела Лейбористская партия Англии, а также другие европейские левые партии.

Аморфному обществу — аморфную партию

Важную роль в мобилизации протестных настроений в среде нового среднего класса сыграли социальные сети, которые послужили, говоря словами классика, «коллективным агитатором и коллективным организатором». Но в отличие от газеты, на которую опирался классик, сами по себе социальные сети не несут смыслов, в них нет квалифицированной аналитики, а лишь сиюминутные реакции, порождающие скорее массовую истерику, а не осознанные действия. Роль организующего начала в этом океане истерики попытались взять на себя «Эхо Москвы», «Дождь» и другие оппозиционные интернет-СМИ, которые в силу своей специфики скорее сами впадали в истерику, чем вносили смыслы.

Новые лидеры оказались адекватны социальным сетям, но не адекватны запросам нового среднего класса. Они не сумели оценить масштаб поддержки Владимира Путина большинством населения России в ходе выборов, а их издевательский тон по отношению к сторонникам Путина из «классово чуждых» им слоев населения и истерическое ожидание поражения президента оказались неадекватными даже в глазах многих протестантов. Тем более что Путин сумел мобилизовать «молчаливое большинство», что показали и массовые митинги в его поддержку, как бы ни издевались над ними оппозиционные СМИ и лидеры протестующих.

Однако провал протестного движения, по крайней мере на данный момент, независимо от нашего к нему отношения, не должен закрывать от нас существенных проблем с функционированием демократических институтов в России. Они заключаются не столько в фальсификации избирательного процесса, что бы под этим ни имелось в виду: фальсификации при подсчете голосов, снятие оппозиционных кандидатов с выборов, нарушения порядка агитации в пользу правящей партии. (Хотя все это не красит ни власть, ни демократические институты.) Главное — уже упомянутые деморализация значительной части общества, разрушение традиционных социальных страт, социальная растерянность подавляющей части населения, разрыв социальных связей, которые привели к беспрецедентной атомизации российского общества. Отсюда крах большинства новых политических партий, возникавших в начале 1990-х: у них не оказалось социальной основы. За общественное внимание смогли зацепиться только партии, эксплуатирующие прошлое (КПРФ), национализм (ЛДПР) или саму эту общественную аморфность («Единая Россия»). Аморфному обществу — аморфную партию.

Какое общество, такая и идеология

И естественно, что в таком обществе нет основ ни для какой идеологии, которая заведомо черпает свои основания в определенных социальных классах, кроме идеологии социального бонапартизма и идеологии заимствованного либерализма. Бонапартизма, который естествен для аморфного общества, лишенного собственных, внутренних скреп помимо некоторых не слишком ярко выраженных традиционных ценностей и поиска государственного покровительства. И либерализма, который заимствуется на Западе единственной более или менее самоопределившейся социальной группой — в основном крупными предпринимателями и обслуживающей их частью бюрократии. Заимствуется в силу естественных связей, которые существуют между ними и соответствующими западными стратами.