Повести - Быков Василь Владимирович

шумел, клокотал рядом поток. Все травы этого луга ночью запахли так сильно, что их аромат хмелем

наполнял кровь. Земля, горы и небо дремали во тьме, а Иван, приподнявшись, склонился над девушкой

и долго смотрел ей в лицо, какое-то другое теперь, не такое, как днем, - затаившееся, будто ночь, и точно

слегка настороженное. В больших ее глазах мерцали темные зрачки, а в их глубине блестело несколько

звезд. По ее лицу блуждали неясные ночные тени. Руки ее и ночью не теряли своей трепетной нежности

и все гладили, ласкали его плечи, шею, затылок.

- Джулия! - тихо позвал он, прижимая ее к себе.

42

Она покорно отозвалась - тихо, с лаской и преданностью:

- Иванио!

- Ты не сердишься на меня?

- Нон, Иванио.

- А если я оставлю тебя?

- Нон, амико. Иван нон оставить. Иван - руссо. Кароши, мили руссо.

Торопливо и упруго, с неожиданной для нее силой она прижала его к себе и тихо засмеялась:

- Иван - марито! Нон синьор Дзангарини, нон Марио. Руссо Иван - марито.

Он удовлетворенно, даже с затаенной гордостью в душе спросил:

- А ты рада? Не пожалеешь, что Иван - марито?

Она вскинула пушистые ресницы, затененные его склоненной головой, и звезды в ее зрачках, дрогнув,

запрыгали.

- Иван - кароши, кароши марито. Мы будем маленко-маленко филиё... Как это руссо, скажи?

- Ребенок?

- Нон ребьёнок. Как это маленко руссо?

- А, сын, - слегка удивленный, догадался он.

- Да, син! Это карашо. Такой маленко-маленко, карашо син. Он будет Иван, да?

- Иван? Ну, можно и Иван, - согласился он и, взглянув поверх нее на черный массив хребта, вздохнул.

Она притихла, о чем-то думая. Оба на минуту умолкли. Каждый погрузился в свои мысли. А вокруг

тихо лежали горы, скупо поблескивали редкие звезды, черной непроглядной пеленой покрылся маковый

луг. Было тихо-тихо, только мерно бурлил поток; но он не нарушал тишины, и Ивану казалось, что во

всем мире их только трое - они и поток. Последние ее слова постепенно согнали с его лица улыбку,

исчезла шутливая легкость, он наткнулся на что-то трудное и серьезное в себе, впервые обнаружив еще

одно осложнение в их и без того непростых отношениях. А Джулия, наоборот, что-то осмыслив, снова

радостно встрепенулась и сжала его в объятиях:

- Иванио! Иванио, карашо! Как ето карашо - филиё! Син! Маленки син!

Потом разняла руки, повернулась лицом вниз - звезды в ее зрачках исчезли, и лицо тускло засерело

светлым пятном, на котором в глубоких тенях чуть заметно мерцали глаза. Короткое возбуждение ее

внезапно сменилось тревогой.

- Иванио, а где ми будэт жить? - Она немного подумала. - Нон Рома. Рома отэц уф бёзе! Триесто?..

- Что наперед загадывать!.. - сказал он.

- О! - вдруг тихо воскликнула она. - Джулия знат. Ми будэт жить Белоруссио. Дэрэвня Тэрэшки, близко-

близко два озера... Правда?

- Может быть, что ж...

Вдруг она что-то вспомнила и насторожилась:

- Тэрэшки кольхоз?

- Колхоз, Джулия. А что?

- Иванио, плёхо кольхоз?

- Ну что ты! Я же сказал... Хорошо. Война только помешала.

Большой своей пятерней он взъерошил ее жесткие густые волосы, она, уклонясь, высвободила голову

и пригладила ее.

- Джулия растет большой кароши волёс. Большой волёс красиво, да?

- Да, - согласился он. - Красиво.

Она помолчала немного и потом, возвращаясь к прежнему разговору, сказала:

- Иван будэт ла вораре фэрма, плантация. Джулия будэт. . Как это? Виртин вилла34. Ми сделаем

много-много маки. Как этот люг.

- Да, да, - задумчиво соглашался Иван. У него очень заломила нога, надо было поправить повязку, но

он не хотел лишний раз беспокоить девушку. Он лишь выпрямил и свободнее положил ногу в траве,

рассеянно слушая Джулию, которая все говорила и говорила рядом.

- Ми будэт много-много счастя... Я очэн хочу счастя. Должен бить человек счастя, правда, Иванио?

- Да, да...

Наверно, Джулию одолевал сон, голос ее становился все тише, мысли путались, и вскоре девушка

умолкла. Он тихонько погладил ее плечо, подумал: надо дать ей отдохнуть, выспаться, все равно сколько

уж осталось той ночи - первой и, пожалуй, последней ночи их счастья. А завтра идти. Только кто знает,

что уготовило им это завтра?

Он долго смотрел в небо - один на один со вселенной, с сотней звезд, больших и едва заметных, с

серебристой тропой Млечного Пути через все небо, - и тревожное беспокойство все настойчивее

вторгалось в его душу.

За годы войны он совсем отвык от естественной человеческой потребности в счастье. Все его силы

расходовались на то, чтобы как-нибудь выжить, не дать уничтожить себя. Конечно, придет время,

человечество уничтожит фашизм, люди испытают великую радость братства, свободную, без границ и

запретов, любовь, только вряд ли суждено этого дождаться им с Джулией. Милая сердечная девушка,

она в мечтах залетает так высоко, совсем но представляя, что уготовано им на пути в Триест.

34 Хозяйка виллы (итал.).

43

Вырвавшись из лагеря и познав любовь в этом удивительном мире цветов, она решила, что все

страшное уже позади. О, если бы это было так! По стоит немного подумать, и станет понятно, сколько

еще испытаний впереди: оживленные автострады в долине, бурные горные реки, населенные пункты. А

заставы, собаки... И вдобавок ко всему огромный, недоступный снежный хребет! Как перейти его им,

раздетым, разутым, голодным?

Одно лишь то, что ожидало их в ближайшие дни, могло заставить задуматься каждого, будь он на их

месте. А потом? Что их ждало потом, в случае, если бы тут все удалось, - об этом даже не хотелось

думать. Не вовремя, ой как не вовремя сошлись они на этой тропинке и полюбили друг друга.

А почему? Почему человек не может иметь маленькой надежды на счастье, ради которого рождается

на этот свет и к которому всю жизнь стремится? Почему бы и в самом деле не приехать ей в тихие его

Терешки у двух голубых озер, если она хочет этого, если он любит ее, как, очевидно, не способен

полюбить ни одну девушку в мире? И - он ясно понимал это - она была бы лучшей в мире женой.

Как чудесно было бы привезти эту черноглазую хохотушку в его деревню! Разве не полюбили бы ее

деревенские люди и разве она осталась бы в долгу перед ними? Что из того, что они малограмотные и,

может, даже не очень культурные, зато чистосердечные, добрые, участливые в беде и щедрые в радости

- почему бы не полюбить таких?

Он не мог представить себе разлуку с ней. Только с ней, пока он будет жив, а там, черт его побери,

хоть бы и смерть. Смерти он не боялся, мог побороться за себя, тем более теперь, когда надо бороться

за жизнь двоих. Пусть попробуют взять ее от него! А она безмятежно спала на боку, поджав к животу

колени. Он встал, осмотрелся и опять сел рядом с ней, хмурый и злой, наверное оттого, что очень

хотелось есть, а главное - болела нога. Голень, кажется, распухла. Сильно давила повязка. Иван немного

ослабил ее, ощупал - нога пылала жаром, его начала пробирать дрожь. Пришлось взять из травы

ненавистную полосатую куртку и закутаться, но теперь и она грела слабо. Через минуту, прислушиваясь

к себе, Иван подумал: «Не хватало еще заболеть, что тогда будет? Нет, так нельзя! - подбадривал он

себя. - Держись! Во что бы то ни стало держись!»

Но что-то уже изменилось в нем самом. Иван чувствовал это, и тревога, как вода в дырявую лодку,

все больше просачивалась в его сознание. Хорошо, что Джулия ничего не подозревала и сладко спала в

маках. Он тоже сел рядом, босые ноги засунул под полу тужурки, которой прикрыл ее, и стал

всматриваться в ночь. Вскоре его начало клонить ко сну, одолевала усталость. Но рядом доверчиво

спала она, и Иван должен был сидеть так, оберегая ее сон.