Японский солдат - Симота Сэйдзи

Такано молчал. Как пустая ракушка с крепко зажатыми створками. И до тех пор пока не ушли Исида и остальные, он сидел на раскладушке, не поднимая головы.

Поверить в то, что говорил Исида, было трудно. Как же так? Кубо добровольно сдался в плен и теперь, словно в награду за это, стал главарем в лагере; а большинство «красных фуфаек», похоже, просто-напросто дезертиры!

Такано знал о Кубо очень немногое. Он прибыл к ним в Шанхае, как раз перед тем, как дивизию отправили на острова. Служил во взводе Ёсимуры. Такано слышал, что Кубо учился в Киотоском университете, но ушел из него и поступил работать корреспондентом в газету. Ему было далеко за тридцать, кажется, он был женат и имел детей. Когда, они оказались в одной роте, Такано с жалостью смотрел, как солдаты, которые служили давно, хотя и были значительно моложе Кубо, измывались над ним. Иногда он вступался за Кубо. Когда из штаба дивизии пришло указание выделить кого-нибудь для службы при штабе, Такано, переговорив с командиром роты, рекомендовал Кубо. Он сделал это еще и потому, что Кубо, не отличавшийся крепким здоровьем, подхватил малярию и, естественно, совсем не мог работать на расчистке джунглей или на строительстве укреплений и дорог.

Таким образом, примерно через три месяца после высадки на остров Кубо был переведен в штаб дивизии и стал служить в отделе пропаганды. Такано однажды встретил его там, когда был в командировке. Это произошло как раз после боев за Торокина, когда положение с продовольствием в полку стало очень тяжелым. Кубо угостил Такано тушеной свининой, которую он достал у местных жителей. С тех пор вплоть до возвращения Кубо в часть Такано ничего о нем не слышал. Затем штаб дивизии, несмотря на возражения полковника Яманэ, бросил полк в бой, вернув всех, кто был прикомандирован к штабу, обратно в часть.

Когда они проиграли сражение на реке Преак и отступили в джунгли, Кубо пропал без вести. Такано записал в дневнике, что Кубо погиб, — он и в самом деле не сомневался в этом.

— И вы ничего не знали? — спросил Такано у Ёсимуры, когда они во время послеобеденного отдыха наконец остались одни в палатке.

Все давно лежали, а Ёсимура все еще сидел на постели, поглядывая по сторонам. У него пучило живот, наверно переел за обедом, и поэтому он не ложился. Он помолчал, не отвечая на вопрос Такано, потом нерешительно произнес:

— По правде говоря… я скрыл от вас, господин фельдфебель. Я знал. Он предлагал мне вместе с ним сдаться в плен. Я, конечно, отказался…

«Почему же ты молчал?» — чуть было не вырвалось у Такано, но он ничего не сказал, только поднял голову и взглянул на Ёсимуру. Он понимал, что у него нет больше права осуждать ни Кубо, ни Ёсимуру — ведь он сам такой же пленный, как и они.

— А Кубо не говорил тебе, почему решил сдаться в плен? — только и спросил Такано.

— Говорил, что не хочет подыхать с голоду на этом острове. Он и других уговаривал бежать, но никто не согласился. И тогда Кубо заявил, что пойдет один.

— Ага, значит, он смылся в то утро, когда был сильный ливень, — сказал Тадзаки. (Он и здесь назвался Ямадой.) — Помню, в тот день большой шум был, все спрашивали, куда девался тот тип, что валялся с трофической язвой. Значит, ты еще тогда все знал?

Ёсимура часто потом вспоминал, как Кубо вышел будто бы по нужде и бесследно исчез в джунглях. Перед тем как выйти из хижины, он взглянул на Ёсимуру, как бы предупреждая: «Ну, я пошел». Ёсимура удивился тогда, откуда в этом хилом, изможденном человеке такая сила духа.

Кубо не раз говорил: если переправиться через реку Преак, окажешься в тылу противника — там не так опасно, как на переднем крае. Ёсимура проводил Кубо взглядом, мысленно пожелав ему благополучно добраться до австралийцев, хотя у него не было никакой уверенности в том, что Кубо это удастся.

И теперь, встретив Кубо в лагере, он не переставал удивляться превратностям судьбы человека на войне. Ёсимура был очень далек от переживаний Такано и Тадзаки, которых все еще волновал тот факт, что Кубо добровольно сдался в плен. Его гораздо больше интересовало, почему здесь, в этом лагере, царит такое странное спокойствие, такая беспечность.

Ёсимура встал, вышел из палатки, словно желая избежать разговора о Кубо, и направился к уборной — Исида показал им, где она находится.

В обед Ёсимура наелся до отвала вареного риса с маслом — это был твердый и ломкий австралийский рис, — и вот теперь в животе крутило и бурлило.

Беспощадное жаркое солнце слепило глаза. Над широким пустырем за проволокой струился горячий воздух. Такой жары не бывало с тех пор, как они высадились на остров. А может быть, солнце казалось таким ослепительным оттого, что они долго не вылезали из джунглей…

Почти все пленные укрылись в палатках, но и там было жарко, поэтому многие лежали раздетыми — как вышли из-под душа, в одних трусах или фундоси. Ёсимура вспомнил, как в жандармской части сожгли их одежду, и подумал: «Интересно, где это они раздобыли фундоси?»

Одни, раздевшись, укладывались спать, другие сидели на кроватях, скрестив ноги, и играли в шахматы, болтали, помогали друг другу бриться или перед зеркалом расчесывали отросшие волосы.

Глядя на эту картину, Ёсимура подумал: «Да сознают ли эти люди, что они в плену?» Здесь не было слышно ни грохота пушек, ни треска винтовок, ни разрывов бомб. В тишине под жгучими лучами солнца никли даже деревья и травы. И Ёсимура почувствовал, что в этом напоенном летним зноем дремотном мире и его нервное напряжение ослабевает.

Уборная представляла собой длинное строение, сколоченное из досок. Войдя в него, он увидел штук шесть железных бочек, наполовину вкопанных в землю. Они располагались рядком, без всяких перегородок, и на одной из них восседал какой-то человек. Ёсимура собирался было выскочить наружу, но, вспомнив, что и у австралийских солдат в жандармской части была точно такая же уборная, остановился в растерянности. Видимо, у австралийцев такой же обычай, как и у китайцев, — справлять нужду, сидя рядом с другими. А если так, беги не беги, ничего не поделаешь. К тому же терпеть больше не было сил. Заметив нерешительность Ёсимуры, мужчина засмеялся. «С непривычки странно, а потом перестаешь обращать внимание». Он улыбался, поблескивая золотым зубом, — видимо, он был добродушный малый.

Ёсимура спустил штаны и присел было на корточки, но в тот же миг испуганно вскочил — снизу его обдало жаром.

— Там огонь, — смеясь сказал мужчина. — Вот из этой трубы, — он показал на длинную железную трубу, проходящую позади, — капает нефть, и все сжигается.

И действительно, задняя часть железных бочек оставалась открытой, и из трубы, которая проходила поверху, капала нефть. Ёсимура заглянул вниз — на дне бочки стлались язычки голубого пламени.

— Регулировать подачу нефти очень трудно, — заметил мужчина. — Нальешь лишнего, горит так, что сидеть невозможно. Убавишь малость — потухнет.

— Так весь день и жгут? — спросил Ёсимура, устраиваясь поудобнее.

— Ну да, за этим дежурные следят.

«Здорово придумали!» — подумал Ёсимура. Он видел, как сжигали нечистоты в жандармской части, — набросали в бочку дров и подожгли. Уборной тогда, конечно, не пользовались.

— Не чувствуете запаха? — спросил мужчина. — Некоторые не выносят запаха нефти.

Мужчина был, видимо, очень словоохотлив, но Ёсимура все же испытывал неловкость. Неудобно сидеть рядом с другим человеком в такой позе — все это непривычно для японцев, да и нефтью в самом деле разило довольно сильно. Ёсимуру поташнивало.

— Вы, наверно, сегодня утром прибыли? — спросил мужчина. — Мы-то здесь уже месяц. Сначала очень удивлялись: сжигать нечистоты — такое в Японии никому и в голову не придет.

— Наверно, чтоб черви не разводились?

— Ну да. Они и пищевые отходы сжигают. Видели за воротами железные баки? Сбрасывают туда и жгут. Меня прямо смех берет, когда вспоминаю, как у нас в части заставляли солдат мух ловить. По полсотни, а то и по сотне в день. Помните? Не так-то легко поймать сотню мух, даже если они роем носятся. Я, бывало, поймаю лягушку или гусеницу, убью и положу позади уборной на солнышке, а как облепят ее мухи, хлоп — и одним ударом штук двадцать-тридцать убиваю.

— Вы из части Аканэ? — спросил Ёсимура. Он подумал, что, может быть, они из одной дивизии.

— Нет, я из отдельной смешанной бригады.

Эта бригада дислоцировалась на северо-западе острова, как раз в противоположной от них стороне, и Ёсимура не имел представления о том, что там происходило.

— Я не собирался сдаваться в плен, — усмехнулся мужчина, — но сейчас мне кажется, что все это даже к лучшему.

Мужчина поднялся и, сказав: «Не надо огорчаться», вышел.

Оставшись один, Ёсимура с облегчением распрямился. «Судя по всему, большинство японцев не очень-то переживают из-за того, что попали в плен, — подумал он. — И я, наверно, скоро так же просто буду к этому относиться».