Искатели необычайных автографов - Эмилия Александровна

— Генуэзцы, генуэзцы! — зашумели кругом. — Больше некому! Эй, баран, беги скорее за стражей, а уж мыих покуда покараулим, голубчиков.

«Беда! — решил Мате. — Надо спасаться»

— Погодите, друзья! — отчаянно закричал он. — Какие мы генуэзцы? Мы ученые!

Фило схватился за голову. Что он говорит! Ну, теперь они пропали окончательно…

— Ах, вот оно что, они ученые! — злорадно загалдели обступившиеих чудища. — Откуда же? Уж не из Ослании ли? А может быть, из Болвании?

— Да что там разбираться, — рассудил «волк», — качай их, обсыпай мелом! Да погуще — пусть знают нашу щедрость!

Спустя мгновение бедных путешественников было не узнать. Выбеленные с ног до головы, они походили на мельников или на снежного человека, если только таковой существует. Но тут, на их счастье, снова запел жонглер, и все невольно обернулись в его сторону. Передышка была короткой, и все же она решила исход дела.

— Бежим! — шепнул Мате.

И друзья изо всех сил пустились наутек.

В ЯМЕ

Фило и Мате бежали, петляя по переулкам, то и дело спотыкаясь и подбадривая друг друга. Как сквозь сон, долетали до них сзади крики и улюлюканье. Но постепенно они затихли, и на пустынной, захолустной улочке беглецы рискнули, наконец, отдышаться.

— Фу-у-у! — в изнеможении выдохнул Фило, обтирая лицо платком. — Ну и заварушка! Никогда не испытывал ничего подобного.

— А все ваши неуместные восторги, — упрекнул его Мате.

— Вы тоже хороши, — добродушно отозвался Фило. — И дернула вас нелегкая сболтнуть, что мы ученые…

Мате вынужден был сознаться, что это не самый умный поступок в его жизни. Зато средневековый карнавал раскрылся ему во всей красе.

— И как, нравится? — иронически поинтересовался Фило, выколачивая из себя тучи белой пыли.

— В общем, неплохо. Только не все понятно. Что, например, означает это чрезмерное прославление шутов и дураков? Послушать вашего жонглера, так дураки — соль земли. А что говорит Омар Хайям? Он говорит: «Водясь с глупцом, не оберешься срама».

Фило предостерегающе поднял палец.

— Осторожно, предубеждение! Дурак дураку рознь. Иной раз люди, которых считают дураками, на поверку оказываются честными, храбрыми, готовыми рисковать жизнью за доброе дело и к тому же вовсе не глупыми. Заметьте: дураками их называют не такие же, как они, простодушные и самоотверженные, а злыдни, живущие по закону: все для себя и ничего для других.

— А ведь верно, — раздумчиво произнес Мате. — Вот и в народных сказках герой сплошь да рядом сперва дурачок, а под конец — добрый молодец. Возьмите нашего русского Иванушку-дурачка…

Фило нашел, что пример отличный, но тут же заметил, что их можно привести куда больше. Шут, дурак, безумец — эти образы постоянно встречаются не только в устном народном творчестве, но и в прославленных произведениях литературы. Иные литературные герои совершенно сознательно придуриваются или надевают на себя маску безумца. Вот хоть бравый солдат Швейк. Кто он? Идиот, как называет его поручик Лукач, или умница?

— Ни то, ни другое, — сказал Мате. — Швейк — умница, прикидывающийся идиотом. Это дает ему возможность излагать свои мысли без оглядки на Бога и короля. Способ, вполне подходящий для персонажа комического.

— Только ли для комического? — возразил Фило. — Безумцем прикидывается и трагический Гамлет.[30] А для чего? Не для того ли, чтобы противопоставить свое ложное безумие ложной мудрости Полония и подлости Клавдия?

— Ложное безумие против ложной мудрости… — задумчиво повторил Мате, медленно бредя куда глаза глядят рядом со своим товарищем. — Но ведь именно это мы только что видели на карнавале!

Фило удовлетворенно вздохнул, как учитель, который незаметно подвел ученика к верному выводу. Дошло наконец! Между прочим, пора бы уж Мате знать, что карнавал в средние века играл совершенно особую роль в жизни народа.

— Почему же особую? — удивился тот.

Фило нетерпеливо повел плечами.

— Сразу видно, что вы никогда не были средневековым человеком. Да ведь он совершенно задавлен сословными и религиозными предрассудками! Карнавал — единственное место, где он не чувствует себя скованным. Только здесь в полной мере прорываются наружу его юмор, изобретательность, естественное стремление к свободе, радости… Чувство собственного достоинства, наконец.

— Иначе говоря, карнавал для средневекового человека — что-то вроде отдушины?

— Вот-вот. Единственная возможность побыть самим собой, хотя бы и под маской.

— Как говорится, смех — дело серьезное, — пошутил Мате.

— И весьма! Неспроста образ шута занимает такое важное место как раз в самом нешуточном литературном жанре — в трагедии. Возьмем знаменитых шутов Шекспира. Какого глубокого смысла полны подчас их дурашливые песенки и дерзкие остроты! Сыграть шекспировского шута — значит, прежде всего, сыграть роль философскую. А это не всякому под силу. Тут недолго и провалиться. Вот, помню, шел спектакль…

Фило пустился в театральные воспоминания и говорил, говорил, пока не ощутил какую-то непривычную пустоту рядом. Он обернулся — Мате исчез!

— Мате! — встревоженно позвал он, сразу почувствовав себя беззащитным и затерянным. — Мате, где вы?

Ноги у него подкашивались, он готов был заплакать от нестерпимого одиночества, как вдруг — о радость! — откуда-то снизу послышался глухой голос:

— Я здесь!

— Где это — здесь?

— В яме. Я провалился.

— В прямом смысле слова?! — ахнул Фило, заглядывая в темное отверстие, зияющее посреди тупичка, куда они невзначай забрели.

— Уж конечно не в переносном, — отозвался Мате. — Я ведь не играю шекспировского шута.

Фило в отчаянии заломил руки. Он еще шутит!

— Какие там шутки! — вспылил Мате. — Человек провалился в глубокое средневековье, к тому же кто-то дергает его за штанину, а вы… Чем глупости болтать, помогли бы мне лучше выбраться отсюда.

— Сейчас, сейчас, — засуетился Фило, неловко топчась на краю ямы. — Дайте-ка руку! Так… Теперь подтянитесь. Еще немножко… Ай! Что вы делаете? Зачем вы втащили меня в эту дыру?

— Спросите у меня что-нибудь полегче, — покаянно пробормотал Мате, помогая товарищу подняться после падения.

— Проклятая полнота! — причитал Фило. — Если уж я не смог вытащить из ямы вас, так представляете себе, кто же вытянет из ямы меня?! Ничего не поделаешь, придется нам с вами немедленно сесть на диету.

— На что сесть? — не расслышал Мате.

— На диету. В восемь часов утра — стакан сырой воды. В десять — тертое яблоко. В двенадцать — немного сырой капусты и так далее и тому подобное. Ничего мучного. Ничего жирного. Ничего сладкого. Иначе торчать нам здесь до тех пор, пока не явится какой-нибудь чемпион по поднятию тяжестей.

— Ой! Ой-ой-ой! — вскрикнул Мате.

— В чем дело? — спросил Фило. — Вам не нравится моя диета? Могу предложить другую. В восемь утра — чашка чая без сахара. В десять — сырое яйцо…

— Да отвяжитесь вы со своей диетой! Кто-то пребольно ущипнул меня за ногу.

— Ox! — в свою очередь вскрикнул Фило. — И меня тоже.

— Безобразие! — негодовал Мате. — И какой дурак выкопал эту яму? Ну, попадись он мне только — уж я ему покажу!

— Боюсь, что этот дурак — я, — донеслось сверху, и в яму заглянула чья-то голова в широкополой войлочной шляпе. Потом голова исчезла, и вместо нее появилась лестница.

Мате так ей обрадовался, что, выбравшись на свет Божий, сразу же забыл о своей угрозе.

— Клянусь решетом Эратосфена, вы добрый человек, — сказал он, горячо пожимая руку мужчине лет пятидесяти, плотному, несколько медлительному, в холщовой, до колен складчатой блузе, делавшей его похожим на садовника.

— Что вы! — сконфузился тот. — Я всего-навсего сын доброго человека. Меня так и зовут. Сын Добряка.

— Оригинальное имя. — Мате неловко кашлянул. — А я вот назвал вас… в общем, не слишком-то вежливо.

— Полноте, — спокойно возразил Сын Добряка. — Я не в обиде. Иногда я и сам себя так называю…

«А он, оказывается, с причудами! — подумал Фило, исподволь вглядываясь в лицо незнакомца. — Какие, однако, интересные у него глаза! Близко посаженные, пристальные и в то же время рассеянные. Глаза человека, поглощенного своими мыслями…»

— Добрейший Сын Добряка, — сказал он, — не объясните ли, для чего вам понадобилась эта яма?

— Яма? — переспросил тот, словно просыпаясь. — Ах, яма… Я вырыл ее для кроликов.

Мате засмеялся. Так вот кто обглодал его джинсы!

Сын Добряка окинул Мате своим пристально-рассеянным взглядом, как бы желая выяснить, что именно тот называет джинсами, и тут только заметил следы мела на непривычной для него одежде. Он сочувственно улыбнулся: синьоры, конечно, с карнавала! В таком случае, не пожелают ли они зайти к нему, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?