Н 7 (СИ) - Ратманов Денис

— Мама звонит, — сказал я. — Ответь.

Алеша сделал несчастное лицо, скукожился, вытащил телефон и ответил. Из трубки гаркнули:

— Твою мать, убоище, где ты шарахаешься? Я все нервы истрепала, тварь ты безмозглая! Тебя уже милиция ищет.

— Мама, я иду, — проблеял Алеша.

— Вот только приди, вся жопа синяя будет! Ремень тебя уже заждался, урод! Весь в папочку, идиот конченый! — Она отключилась, но казалось, что прерывистые гудки — это недооформленные обрывки ее брани.

— Ругается, — констатировал Алеша и посмотрел жалобно, будто бы прося за него заступиться.

— Ничего, — успокоил его я. — Попрошу твою маму, чтобы не ругалась, она меня послушает.

По пути я снял две тысячи наличными, чтобы умаслить взбешенную женщину.

Мамаша Алеши нас уже ждала: полная женщина неопределенного возраста маршировала по двору вдоль припаркованных машин. Высокая, тело круглое, ручки-ножки тонкие и длинные. Жаба как есть. Увидела нас, хищной птицей устремилась навстречу. Когда она приблизилась, Алеша сжался, защищая голову руками, но бить она не стала. Вперилась в меня. Ей могло быть и сорок, и шестьдесят: оплывшее лицо, вислые щеки, пакля осветленных волос, полумесяц рта, изогнутого в вечном недовольстве.

— Ты кто такой? — спросила она не здороваясь.

— Меня зовут Александр. Я футболист. Ваш сын преследовал меня ночью, я подумал, что это грабитель, немного его помял. Когда стало ясно, что он преследовал меня, чтобы взять автограф, я осознал свою ошибку, и теперь хотел бы уладить это недоразумение.

Слушая меня, женщина молодела на глазах: сперва напряглись мышцы лба, и глаза открылись, потом распрямился рот. Вид у нее стал довольный, если не сказать торжествующий. Властным жестом она подозвала сына, осмотрела кровоподтек, который распространился на всю щеку, аж глаз заплыл…

Вот как? В челюсть же бил!

— Так-так-так. Даже помощь не оказал, холодное не приложил. Бедный мой мальчик, каждый глумится, каждый обидеть норовит. Иди домой, мой маленький!

Она погладила сына по спине — он по привычке сжался, думая, что, как обычно, будут бить.

Мать-страдалица окинула меня оценивающим взглядом. Так оценщик в ломбарде смотрит на антикварную брошь, думая, как бы развести того, кто ее принес. Больше всего на свете она хотела… денег. МНОГО денег, ведь футболистам хорошо платят, вот и пусть делится.

Она искренне считала себя обделенной судьбой: почему кому-то деньги, перспектива, а ей с дебилом всю жизнь носиться? Надо восстановить справедливость: отнять и поделить.

— Двадцать тысяч за моральный ущерб, Александр. Иначе эта история завтра будет во всех газетах.

Вспомнилось, как мы с Аленой попали на дегустацию с аналогичной персоной, только ребенок той женщины, взрослый на вид дядя, был совсем отсталым, и естественно, в распитии вина не участвовал. Посадив его на стул в сторонку, мать стала ходить между столами, сгребать канапешки с закуской в одно блюдо, которое отнесла его сыну. Глаза экскурсовода были круглыми, как у меня сейчас. Скандалить никто не стал, принесли новую закуску.

— Хорошо, я готов перевести деньги, — сказал я, доставая телефон, незаметно для женщины-жабы включил видеозапись, но пока камера снимала землю, чтобы не спугнуть шантажистку. — Объясните, пожалуйста, почему я должен платить двадцать тысяч, это очень большая сумма.

— Потому что ты травмировал моего сына, и мне все равно, умышленно или нет. Не заплатишь — я тебя на весь Союз ославлю, утоплю!

— Заметьте, я не отказываюсь от ответственности, — проговорил я спокойно, — и готов вам перевести сумму, но — более адекватную. А то, чем вы занимаетесь — шантаж.

Женщина распалилась и уже не замечала, что я ее незаметно снимаю.

— Мне плевать, как ты это называешь! Если в течение суток деньги не поступят на мой счет, я предам историю огласке! Причем так предам, что никто тебе руки не подаст и никуда тебя больше не пригласят!

— То есть соврете и сфальсифицируете факты.

— Называй как хочешь, я тебя предупредила, — прошипела она.

— Скажите мне номер телефона, по которому можно перевести деньги.

Мегера сразу превратилась в кошечку, промурлыкала номер. Я нашел ее контакт в Комсети, эту женщину звали Алла Николаевна Васильева, и отправил только что снятый ролик, комментируя его:

— Вымогательство — это какая статья уголовного кодекса?

Она принялась лихорадочно тыкать пальцами в экран, а я направился прочь, жалея, что не сунул деньги Алеше, бедолага хоть мороженое бы себе купил.

— Ах ты! Я не остановлюсь! — брызгала ядом она за спиной. — Так и знай, утоплю тебя, щенка!

«С террористами не ведут переговоры», — подумал я, но ничего не сказал.

Вот так хочешь договориться по-хорошему и получаешь плевок в лицо. Я отказывался, что ли, от ответственности? Но зачем же так наглеть? В общем, пошла она лесом! Накатает заяву — себе же хуже сделает.

Возвращаясь домой, я думал о том, что теперь мне ходить и оглядываться. Не поймешь ведь, фанат это придурковатый сзади крадется или злоумышленник. К тому же намерения можно узнать, только если подпустить его поближе и установить визуальный контакт.

В общем, хорошо, что скоро в Москву, а оттуда — в Сочи, там хоть фанаты преследовать не будут. А еще раньше поездка в Абовян и — здравствуй, Армения, где так хотелось побывать!

Глава 12

Строитель мостов, храбрый воин, кузнец и одна овца

Уже когда я подходил к дому, в кармане пискнул телефон. Думал, женщина-жаба все не угомонится, но это была Семерка: «Состояние стабилизировалось. Меня ночью спецбортом — в Москву. Спасибо за участие. Все время сплю. Заживаю. Данные по самоубийце у Л. В. Т.».

У Тирликаса? Выходит, что да.

С Семеркой порядок — уже легче. Остался незакрытым вопрос с моей вербовкой. Вот выйдет на меня Березка — и перед кем отчитываться? Завербовавший меня Кротов мертв. Перед Ахметзяновым? Кстати, а как насчет генералов? Проверяют ли их на предмет участия в заговоре?

Или все-таки убийства одаренных и моя вербовка не связаны?

Черт! Как же хочется просто спокойно жить!

Дома я застал только Микроба, собирающегося спать. Саенко уже дрых, Погосян и Клык еще не вернулись. Направившийся в свою комнату Федор остановился и сказал:

— Жаль, что ставки не сделали. Клык теперь один из нас!

— Я верил в него. Не все ж ему в девственниках ходить.

— Ага. А то мамашу пасет, бесится, что она к Санычу ездит. Теперь сам при бабе, авось попустит. Микроб зевнул во весь рот. — Все спокбрык!

Вспомнилась родительница Клыка, которой больше тридцати не дашь, и подумалось, что у людей, как у вин, разный потенциал: одни со временем портятся, а другие становятся лучше.

Я принял душ и завалился спать, но уснуть получилось не сразу. Я думал об несчастном Алеше — вечном ребенке, дома избиваемом истеричной матерью, на улице — жестокими подростками, к которым он тянется. По-хорошему его бы отправить в интернат, где живут такие же, как он, взрослые дети. Благо в этом мире таких интернатов много, сотрудники хорошо получают, держатся за место, и блаженных никто не обижает.

Потом я проснулся и был обычный день, который не принес ничего нового: тренировка, коллективный просмотр футбола, сон.

А вот следующим утром, когда я вышел из душа, взбудораженный Микроб вскочил и потряс газетой:

— Саня, ты посмотри, что пишут!

Я взял газету, «Вестник Михайловска», где на первой странице была фотография несчастного Алеши с кровоподтеком на пол-лица. «Известный вратарь жестоко избил инвалида».

— Вот сука, — прошипел я, скомкал газету, но потом расправил ее и принялся читать статью.

Писали, что я, эдакий злодей, глумился над умственно отсталым под ликование жестоких подростков. Бил его. Сломал бедолаге ребро. У несчастного стресс и недержание…

— Твою мать! Вод же тварюка. Жаба! — не сдержал эмоций я и в очередной раз отметил, до чего же ярко эмоционирует это тело, Звягинцева так злость не накрывала.