Голубая ниточка на карте - Валентина Чаплина

Чудно как всё в жизни. Когда дома, то, кажется, всё здесь знакомо, надоело, уехать бы куда-нибудь. А вот уехал, и с ума сходишь по дому. В других городах — интересно. Просто интересно — и всё. А дома сердце бьётся по-особому. Пусть что-то не так знаменито, не так красиво, зато дороже ни в одном городе ничего нет. Это — своё. Это — родное.

Раньше Шур никогда не думал об этом. Просто жил, как трава растёт. Пил, ел, спал, бегал, учился. Отметки получал. Разнообразные. Весь набор. Даже кол… Правда, один раз в жизни.

А сейчас стоит, смотрит на качающихся чаек и размышляет.

Утром был Ульяновск.

К сожалению, больше всего запомнился дождь. Он лил, лил и лил. Такой длинный-длинный дождь. Шуру казалось, что на небе должны были давно иссякнуть все запасы воды. А он всё лил. Страшно было выйти из автобуса вместе с гидом. Но всё-таки вышли и тут же промокли. До нитки.

Должны были пойти к памятнику Ленина, к дому Гончарова, но… не смогли. Сразу побежали под зонтами к Ленинскому мемориалу. Эх, если б не дождь. Как он мешал всё разглядеть и запомнить. Люди боялись простудиться и просили гида: скорей, скорей… Эх…

Запомнились пионеры, которые стояли в почётном карауле у дома, где родился Володя Ульянов. Два мальчика и две девочки в синих костюмах и синих пилотках. У девочек по два капроновых банта. Каждый, как белый пышный цветок. (В Волгограде у девочек, стоящих около Вечного огня, были точно такие же банты.) Мальчики здесь без автоматов. Они у самых дверей стоят. Девочки чуть подальше.

Шура поразило то, что стояли все четверо под проливным дождём спокойно, твёрдо, уверенно, так, будто над ними солнце светит. А ребята с теплохода ёжились, бегали, прыгали, чтоб согреться, хныкали, канючили, торопили гида. Гид сказала, что за право вот так здесь стоять в карауле ребята в школах борются своей учёбой, своими добрыми делами. И стоят здесь самые лучшие.

Экскурсия ушла в дом, где жила семья Ульяновых в конце прошлого века. А они остались под ливнем стоять, будто тепло и сухо.

По домику тоже прошли быстрее, чем обычно проходили экскурсии. Шура поразил размер комнат. Такие маленькие. А семья была большая. Подумалось: вот мы сейчас живём в огромных домах, больших квартирах. И всё нам мало. На расширение подаём. А Ленин в этих вот комнатах жил. И был доволен. И ничего ни у кого не просил.

Шур, конечно, знал, что не все у нас ещё обеспечены квартирами с удобствами. Только к двухтысячному году должны быть обеспечены все. Но вот в его классе, например, у всех уже были отдельные. С удобствами. У некоторых ребят даже свои комнаты есть. Запрутся и делают там, что хотят. Хотят учат уроки, хотят магнитофон целый день слушают.

Захотелось ещё походить по тем комнатам, где маленьким бегал Володя Ульянов. Всё там осмотреть и запомнить. Жаль, пощупать не разрешают.

— Дед, какие мы с тобой дураки! Что ж мы делаем? — досадливо крикнул с палубы в своё окно Шур.

— Ты о чём? — не понял Никнитич.

— Из Чебоксар каждый день автобусы в Ульяновск катаются! Ехать-то всего ничего. Несколько часов. А ни разу не съездили. Я вон уже какой большущий вымахал, а в дом, где Ленин жил, первый раз ступил.

— Текучка заедает, — улыбнулся дед.

— А чего улыбаешься? Рад текучке?

— Рад, но… не ей, — и ещё сильней заулыбался.

— Ты что, дед, укладываешься уже?

— Так… пора.

— Я помогу?

— Мешать друг другу будем. Постой на палубе. Поразмышляй… над жизнью.

«И дед заметил, что я заразмышлялся», — подумал Шур, отходя от окна. Он был рад, что его не звали укладываться. Мысли опять побежали одна за другой, как волны, на которых качаются чайки.

Елена Ивановна сейчас тоже снуёт по люксу туда-сюда, туда-сюда. Укладывает вещи. На столике цветы. Чуть подрагивают на ходу теплохода, будто дружески кивают бабушке. Не завяли ещё с Волгограда. Юрочка подарил. И ваза красивая, керамическая. Это от Маши. Славная у него жена.

Бабушка чувствует, что Лилия не простила её. Смотрит холодно, неприветливо, улыбается ей только на людях. «Почему же я простила её? — думает бабушка. — Так подвела меня. Не подошла, не познакомилась… Стыд-то какой… Нет, нельзя всё прощать. Нельзя».

Вспомнились прощальные слова Юрочки:

— …Приеду в Чебоксары, порядок у вас в семье наведу.

Улыбнулась. Приехать-то приедет, а вот насчёт порядка… это уже… как получится.

Глава 25. И так понятно

У Шура в кармане камешек. Вынул, посмотрел, покатал на ладони. Обыкновенный серо-белый, облизанный волнами. И в то же время — необыкновенный.

Вещи хранят память о людях. О чувствах. Событиях. Шур поднял этот камешек с берега Волги на зелёной стоянке. Поднял, когда ему было так хорошо. Это Лилия ласково улыбнулась Шуру. Молча. Просто улыбнулась и всё. И мимо прошла.

А у него внутри взорвалось что-то. Как фейерверк! Разноцветный! Сверкающий! Всеми цветами, какие есть на свете!

И чтобы запомнить, как стоял у воды, как ощущал в себе эти огни, какие скворцы пели внутри, поднял камешек. Это было чуть ли не назавтра после его глупого купанья.

Камешек пригрелся на ладони. Лежит, молчит. Да нет, не молчит. Рассказывает ему о том блаженном состоянии, которое, к сожалению, быстро кончилось. А камешек запомнил и хранит его в себе. Опять спрятал в карман. Вздохнул.

Шур всё гонит и гонит от себя одно воспоминание. Но от него никуда не денешься. Оно всё время с ним. В нём.

Это было на дискотеке. Каждый вечер с десяти до одиннадцати на корме средней палубы устраивали для молодёжи дискотеку. Шур не ходил. Танцевать стеснялся. А тут вдруг пошёл.

Оська с Лилией стояли на палубе. В темноте. Он стал рядом. Лилия говорила громко и понятно:

— Скажи, ну зачем нам, молодым, всё это? До того надоело слышать одно и то же. В зубах навязло. Уши вянут.

Оська тихонечко трогал струны гитары. Чувствовалось, что аккорды поддакивали Лилии. А она продолжала:

— Да, они воевали. Они добывали нам нашу счастливую жизнь. Но сколько можно об этом талдычить?! Неужели они не понимают, что нам это не интересно? У нас своя жизнь. Свои заботы, наконец.

— Интересно, какие у тебя заботы? — съязвил Оська.

— Мало ли! — фыркнула Лилия.

— Вот именно мало. Но не в этом суть. Шпарь дальше. Развивай, так сказать, мыслительные способности.

Лилия, не почувствовав подковырки, закусила удила:

— Они своё отжили. И нечего нас учить. Мы будем жить так, как хочется нам, а не так, как они прикажут.

Гитара поддакнула.

— Доживали бы мирно, — не унималась Лилия. — Нет, не хотят. Им кажется, мы их не уважаем.

— А ты разве уважаешь?

— Да ну тебя, — Лилия улыбнулась.

Шур почувствовал это в темноте. Он думал: откуда у неё эти мысли, эти слова? Ведь не её личные они. Слышала где-нибудь от кого-нибудь. Но говорила очень искренне, очень убеждённо. Правдиво. Гитара поддакивала не зря.

— Им в их годы ничего не надо. Сиди и вяжи. Чего ещё? Так нет…

Гитара молчит. Почему Оська не спросит, откуда она знает, что им надо в их годы? Ведь она старой ещё не была. Но он молчит.

— Ты что, не согласен?

«Дзинь», — сказала гитара.

А что она подтвердила — согласен или нет? Но Оська уточнил словами.

— Да нет, не возражаю. В сущности, ты меня же перепевала. Только другими фразами.

Лилия замолчала.

— А твоя бабуленция — молоток. Не ценишь.

— Не прощу ей! — взвизгивает Лилия.

Топ-топ-топ… Это Шур со всех ног от них дальше, дальше, дальше, чтоб не слышать таких слов. Чтобы продолжать думать о ней так же, как раньше думал.

Он хочет забыть этот разговор. И не может. Неужели у неё нет на плечах головы? Где она? Куда делась? Фанера и та понимает. Может, выбросить камешек в Волгу? Но ладонь всё сильней и сильней сжимает его.

Сегодня рано утром прибыли домой. А сейчас уже вечер. Шур стоит у парапета и смотрит на Волгу. Весь день тянуло к ней, как никогда в жизни. Но было тысяча дел. Только сейчас вырвался.

— Здрасьте… Здрасьте… Здрасьте…

И тут и там новые знакомые с «Волжанина». Только утром расстались, а сейчас снова увиделись. Значит, и они тоже соскучились по Волге. Ходят, стоят, смотрят.

По волнам мимо Чебоксар скользит теплоход. Белый четырёхпалубный красавец. Идёт легко, будто это ему ничего не стоит, будто почти невесомый. Это издали так кажется. А Шур-то знает, сколько там работает людей, чтобы он двигался так легко. И ещё знает: сколько он на себе несёт всякого груза. Видимого и невидимого. Сколько любви и ненависти. Сколько радости и грусти. Сколько смеха и слёз. А кажется — ничего не весит.

Мысли бегут, бегут. Интересно, а ночью ходят люди на Мамаевом кургане или нет? Конечно, к «Родине-матери» можно пройти, а вот Зал Воинской славы открыт ли ночью? Мысли бегут, бегут…

Сегодня глянул на карту, которая висит у них дома на стене, а Волга тонкой голубой ниточкой вьётся по России. А сколько в этой голубой ниточке всего?! Разве может хватить одной ребячьей головы и одного сердца, чтобы это всё вместить?!