Огонь на ветру - Самуэлла Фингарет

– Великие слова. Они достойны, чтобы их повторяли! – воскликнул Шота. – Назови нам имя русского собрата-поэта.

– Увы, не сумел спросить. Знаю только, что он спасалар во время войны, поэт и учёный во время мира. Список поэмы мне передали как дар великого князя Савалта.

– Поэма в Тбилиси и ты об этом молчишь?

– Поэма молчит в Тбилиси, Шота, и нужен второй Саргис Тмогвели, пересказавший нам «Вис и Рамин», чтобы поэма заговорила.

Слуги внесли сациви из кур, с толчёными орехами, наполнили чаши. Загремели, загромыхали тимпаны, тонко повела шестиствольная флейта – ларчеми, запели трёхструнные пандури. В зал ворвались танцоры. Понеслись, закружились в вихревой пляске. Замелькали кинжалы, принялись разить плечи и грудь. Светлой молнией нож летел через спину и замирал на ладони танцора. Слуга в тёмном шёлковом ахалухе с трудом пробился сквозь пляску, напоминавшую яростный бой. Неприметной тенью он приблизился к амирспасалару, что-то тихо проговорил. Амирспасалар поднялся и вышел.

Танцоров сменили плясуньи, стремительные и лёгкие, словно ласточки. Запели певцы.

Пир шёл своим чередом, и не предвиделось конца веселью. Звенели чанги – грузинские арфы. Ларчеми и пандури заливались многоголосно. Шут в колпаке с петушиным гребнем дурачился и дразнил гостей. Семь бронзовых светильников обливали светом золотые блюда и чаши в каменьях, кубки из расписного египетского стекла и кувшины грузинской работы с высокими лебедиными горлами, в чеканных узорах.

Тяжелее горы лежали на столах сокровища и богатства. Но верно ли, что легче соломинки были заботы пирующих?

В закрытой от постороннего взора палате Закарэ ожидало письмо. Гонец вручил его слугам как спешное. Закарэ сломал печать, развернул скатанный в трубку лист. Бумага не содержала ни единого знака. Закарэ поднёс лист к курильнице с тлевшими углями. От тепла проступили чёрные буквы, нанесённые раствором нашатыря. Сообщение было столь же коротким, сколь и неприятным: «Гиорги Русский в Византии не появлялся. След разыскать не удалось».

«Поистине, тяжесть забот иногда тяжелее горы», – подумал Закарэ. Он сжёг донесение на жаровне. К гостям вернулся с ясным взором и безмятежной улыбкой.

– Пусть извинит меня мой господин, что докучаю в час отдыха и веселья, но гложет меня забота, чёрную тучу которой способен рассеять только амирспасалар, – такими словами встретил его Шота.

– Какие у поэта заботы? – Закарэ догадался, что разговор получится не из приятных и попробовал свести всё к весёлой шутке. – Мысль не укладывается в слова или слова не подчиняются заданному размеру? Только я всего лишь жалкий спасалар. Полки должным образом выстроить – за это возьмусь. Выстроить в ряд слова, увы, не сумею.

Шота шутки не поддержал.

– Мне случайно стало известно, что человек, спасший мне жизнь, заключён в крепость Верхняя, неподалёку от Тмогви. Ряды из слов не понадобятся. Одно слово амирспасалара способно вернуть узнику волю и снять тяжесть с души поэта, – произнёс Шота твёрдо.

– Откуда у тебя подобные сведения?

– Я сказал: «Мне случайно стало известно».

Улыбка сохранилась на мужественном, красивом лице амирспасалара. Только взор сделался твёрже стали.

– Забудь, что узнал, забудь об этом человеке.

– Моя просьба обращена теперь не к амирспасалару, а к близкому другу.

– Шота Руставели в скором времени займёт пост верховного казначея и получит кресло в дарбази. Плохой из него выйдет сановник, если он не усвоит простую истину: у дружбы нет власти над делами и тайнами государства.

Глава XIII

В ПОКОЯХ ВДОВСТВУЮЩЕЙ ЦАРИЦЫ

Работать над чашей Липарит начал давно, но вперёд продвигался без спешки, то и дело чашу откладывал из-за новых заказов. После поездки в крепость положение изменилось. Заказчики могли гневаться сколько угодно. Оклады, перстни и кубки незаконченными отправлялись в ларцы и на полки ждать своего часа. Липарит занялся другим. С рассвета до темноты его молоток выбивал торопливую дробь по крюку-чекану для выколотки полых изделий. От ударов мелко подрагивала серебряная чаша на литых ножках, формой схожая с яблоком, у которого срезали верх. Как на подушках, чаша покоилась на мешочках с песком и медленно поворачивалась, подставляя чекану тщательно выровненные бока. С каждым поворотом ясней и отчётливей проступали на стенках фигуры. Пели певцы, плясали танцоры, веселье разворачивалось под арками дворцовых палат. А на серебряном поле, свободном и ясном, как небо, взмывала вверх огромная птица-паскунджи[8] и уносила в заоблачную высь великого Искандера.[9] Пожелав оказаться на небе, прославленный полководец оседлал паскунджи вместо коня.

О небывалом полёте Липарит прочитал в повести об Искандере. Он сразу, едва прочитал, загорелся желанием переложить рассказ о хитроумной выдумке на привычный для него язык металла. В начале работы он ни о чём другом больше не думал. Теперь же на чашу возлагались самые смелые надежды. Каждый удар по чекану Липарит соизмерял с биением своего сердца. Сильные крылья птицы-паскунджи поднимали к небу его мечты.

Уже стемнело, когда в мастерскую пришёл Шота. Бека и Липарит отсутствовали. За столом расположился один Микаэл. Мальчонка постукивал молотком по пластине и негромко пел русскую песню. Шота от удивления замер.

– Успехов тебе, Микаэл, во всех начинаниях. Откуда ты знаешь песню про подвиги русского витязя?

Михейка вздрогнул. За стуком он не расслышал, как в мастерской появился гость.

– Про витязя ничего не знаю. С чужих губ песню снял.

– Вместе со словами.

– Угу, со словами.

– Быть может, тебе, Микаэл, известно, кто знает русскую речь и письмо. Мне необходимо найти такого человека.

– Никого такого не знаю. Господин Бека и Липарит трапезничать удалились. Я отпросился. Любопытно мне, как полководец верхом на птице летит. Липарит с чашей не расстаётся. Пока его нет, я для себя рисунок перенимаю.

Михейка посмотрел на пластину, перевёл взгляд на Шота.

– Господин Шота, удастся тебе вызволить узника из крепости Верхняя, ну этого, как ты говорил, Евсевия, что ли?

– Увы, Микаэл, без пользы оказалось моё ходатайство.

Стало видно, как краски схлынули с лица мальчонки. «Судьба узника слишком его волнует», – подумал Шота.

– Зажги все светильники, Микаэл, сколько их есть, чтобы стало светлее, чем днём, – произнёс Шота вслух. – Попроси Бека и Липарита прийти, когда кончат трапезничать. То, что я принёс показать, достойно самого яркого света и внимательного взгляда самых лучших златоваятелей.

Когда Бека и Липарит вошли в мастерскую, они увидели на лоскуте тёмно-синего бархата золотые подвески. Казалось, подвески плывут. Крутобокая форма напоминала луну на ущербе или ладью. На выпуклой лицевой стороне, в окружении из золотых шариков-зёрен, взмахивали крылами переливчатые сине-зелёные птицы. Тонкие золотые перегородки окружали вскинутые головы, круглые глаза, пышные, на три волны, хвосты.