В огне - Александр Афанасьев

– Слышал.

– Все это потому, что у них своеобразная логика. Любому исполнителю нужны четкие инструкции, что и как делать. Любому разработчику программного обеспечения требуется четкое техническое задание от заказчика. Русские же могут действовать на абсолютно ином уровне, когда даже сам заказчик не понимает, чего он хочет получить. Вот почему среди русских столько изобретателей, они владеют множеством ключевых технологий. Вы знаете одну из русских сказок про Ивана-царевича?

– Их много. Какую конкретно?

– Пойди туда – не знаю куда, принеси то – сам не знаю что?

– Слышал.

– Вот на этом уровне работают русские. Им не нужна задача для того, чтобы начать ее решать – поразительно, но это так. Они чувствуют свой долг, но долг не перед конкретным лицом, а перед чем-то абстрактным. Родиной. Престолом. Народом. Каждый из них самостоятельно выбирает понимание своего долга. Им не нужен приказ, чтобы начать действовать, они самостоятельны и достаточно автономны в мышлении. Поэтому с ними работать предельно сложно.

Сэр Джеффри гулко откашлялся. Настала пора возвращаться в реальный мир:

– Давайте вернемся на бренную землю, сэр. Начнем с самого простого, с того, что я смогу понять и переварить после одиннадцати часов в самолете. Существует четыре психотипа человека – сангвиник, холерик, меланхолик, флегматик. С каким вам будет проще работать?

Доктор почесал бородку:

– Отпадает флегматик, если это возможно. Собственно говоря, такой постановкой задачи вы загоняете меня в довольно жесткие рамки, сэр. Психотипы… В современной психологии психотипы – это пройденный этап, психокарта человека сейчас представляется нам намного богаче, чем виделось прежде. Ее нельзя втолкнуть в прокрустово ложе четырех психотипов, и даже их смешение не даст всей полноты картины.

– Сэр, но как же тогда отбирать материал?

– Как отбирать материал… В отборе должен участвовать психолог. Очень опытный психолог, конкретно знающий, что он ищет и что он должен проверить. Только по нормальным психокартам я смогу дать заключение.

– Вы говорите о ком? О себе?

– О себе… Было бы хорошо, но я не смогу вот так просто оторваться от своих исследований. Я дам вам список моих помощников. Вы выберете из него человека, и я проинструктирую его лично. Только так.

Сэр Джеффри подавил в себе гнев. С учеными всегда сложно работать, находить общий язык, но потом это окупалось. Сторицей.

– Вы не совсем понимаете проблему, сэр. У нас в поле зрения – сотни возможных вариантов. Сотни! Давайте хотя бы проведем предварительный отбор, пользуясь четырьмя психотипами, иначе мы вынуждены будем лишить вас помощника на несколько лет.

Доктор растерянно заморгал:

– Ну, если вы так ставите вопрос, сэр… Тогда конечно. Итак: избегайте флегматиков, потому что они менее всего склонны к эмоциям, а это нам в минус. Из оставшихся… Примерно обрисуйте, чем занимаются эти люди?

– Эти люди специально отбираются и проверяются спецслужбой. Невротиков, потенциальных психопатов и даже просто людей, у которых есть проблемы в личной и семейной жизни, вы не найдете. С той стороны тоже есть психологи, и не простые.

– То есть эти люди проходят психологическое тестирование?

– Да.

– Как часто?

– Предполагаем из худшего – раз в несколько дней. Возможно даже, этот человек будет вынужден пройти тестирование после нашего вмешательства. Если следы вмешательства заметят, план будет сорван.

– Как интересно… Вы задаете мне задачу, которую я не могу отказаться решать, хотя бы из чувства профессиональной гордости.

Сэр Джеффри улыбнулся:

– На это и рассчитано, сэр. Я тоже кое-что понимаю в психотехнике.

– Да, да… Хорошо. Тогда я прежде всего попробую поставить себя на место психотестера с противоположной стороны. У него есть ограничения?

– Какого рода?

– Например – на количество исходного материала.

– Нет. Выбор предельно широк.

– Интересно… на схему тестирования?

– Любые законные методы, включая полиграф, тест Роршаха и все остальное.

– Интересно, интересно… Тогда бы я прежде всего обратил внимание на людей с сангвиническим типом характера. В них присутствуют эмоции, но их в меру, не чересчур много. Они деятельны в отличие от меланхоликов и сначала думают и только потом делают в отличие от холериков. Это охрана?

– Простите?

– Люди, которых мы тестируем, – это охрана?

– Да. Плюс кое-какие категории обслуги – например, экипаж личного самолета.

– Пилоты… Это еще интереснее, они проходят предполетный контроль. Значит, проблема, которую мы создадим, должна нарастать лавинообразно. Очень интересно. Ищите сангвиников, сэр Джеффри, других не будет. Идеально – сангвиников с холерическими чертами. Мой человек просмотрит их, а потом мы сделаем окончательный выбор и начнем работать уже целенаправленно.

…Когда это все началось? В Крыму? В Сочи? В Константинополе? Или в Гельсингфорсе, куда он, дурак, отправил ее на отдых.

– К лучшему другу, бля!

Он даже сам не заметил, как произнес это вслух. Понял только тогда, когда увидел, что на него смотрят. Опустил голову – забудут.

Черт… как хочется выпить… Но нельзя.

Интересно, этот ублюдок кому-то разболтал? Может, кто-то из тех, кто сейчас смотрел на него – смотрел со скрытым злорадством: что, мол, получил модный мужской аксессуар наступающего осеннего сезона?

Ветвистые рога!

Правду говорят, что поздняя любовь – самая крепкая. Не говорят только – насколько крепкая.

Они познакомились в Крыму, и произошло это совершенно случайно. Потом он долго вспоминал тот день. По условиям трудового контракта с авиакомпанией – он был тогда главным летчиком-инструктором в одной из авиакомпаний страны, его еще не пригласили в ОАЧ – ему полагался двадцатиоднодневный оплачиваемый тур за счет авиакомпании в любой дом отдыха в пределах Российской империи. На сей раз он выбрал Крым – в Гельсингфорсе, в шхерах, отдыхать и ловить рыбу надоело, в Одессе было слишком много отдыхающих, а в Константинополь с наступлением лета перебирался весь двор, и об отдыхе в этом городе можно было забыть. А Крым – с одной стороны – Черное море, недалеко Одесса, куда можно заехать на прогулочном теплоходике, с другой стороны – несмотря на обилие вилл и имений, на берегу есть еще места, где не ступала нога человека.

Тогда он встал в шесть часов утра – проклятая привычка, въевшаяся в кожу еще с армии. Шесть ноль-ноль – подъем! Шесть ноль-ноль – подъем! Санаторий весь спит, а у него подъем, видите ли. Он и заказал себе номер на первом этаже, чтобы никого не беспокоить своими подъемами. Надев старые разношенные, еще с армейских времен оставшиеся треники, сунув ноги в кеды, он перескочил через перила балкона (ругались, что он затоптал цветы под окном, хоть он и делал это исключительно из благих побуждений, чтобы никого не разбудить) и скользящим волчьим бегом побежал по тропе. Это был его первый день – из двадцати одного.

Солнце еще толком не взошло, но уже и не было темно. Совершенно особенный момент, когда все вокруг светлеет, но свет не прямой, он исходит из-за горизонта, и все замирает в предчувствии первых солнечных лучей. Все на какие-то мгновения становится призрачным.

Он бежал по аллее, замощенной речным песком, отсчитывая в уме темп бега, примитивный речитатив, позволяющий втянуться. Это тоже было с армии – военные авиаторы относились к армии и вынуждены были вместе со всеми сдавать армейский общефизический тест, включающий в себя кросс, пять километров по пересеченной местности. Вот и надламывались на маршруте гордые летуны-авиаторы, многие из которых были в хороших званиях, в авиации продвигались быстро, там имелись надбавки за опасность и в жалованье, и в очередности званий. И не было для рядового пехотинца большего наслаждения, чем смотреть на полумертвого авиатора, полковника, который, шатаясь и еле переставляя ноги, бежит к финишу.

Из ВВС он ушел глупо, по случайности – облетывали новый истребитель, и при резком маневре у него начало разрушаться правое крыло. Руководитель полетов просек вовремя, заорал, забыв про дисциплину радиосвязи: «Восьмому – приказываю прыгать!», но внизу был аэродром, были летчики и были другие самолеты. Хуже того – были бомбардировщики, готовящиеся выполнять задания с боевыми стрельбами. Он отвел самолет в сторону и только тогда рванул рычаг катапульты – на неуправляемом, уже беспорядочно кувыркающемся самолете. Приземлился плохо – высота была недостаточной, а самолет – поврежденным и не слушающимся управления. Хорошо, хоть выздоровел, однако приговор ВВК[20] был суров: к полетам на всех типах реактивной боевой авиации не годен. Либо уходи на разведчики, самолеты ДРЛО или транспортники, либо механиком, либо на штабную работу. Он ушел совсем – потому что в ВВС больше себя не представлял.