Драконово семя - Саша Кругосветов

Заурбека в магазине в Ата-Батыре, и Заурбек убил его. Судя по всему, честно, один на один. Хамзат ведь отговаривал друга, советовал ему забыть, не лезть в это проклятое дело и тем не менее теперь чувствовал себя кругом виноватым.

Через несколько дней после похорон он пошел на петушиные бои. Они и раньше-то особо ему не нравились, но в то воскресенье было просто тошно смотреть на все, что там происходило. Взглянув мельком на дерущихся птиц, Хамзат в сердцах пожелал им всем лопнуть от злобы.

В ночь, на описании которой заканчивается первая часть рассказа Исаева, Хамзат договорился с приятелями пойти на танцы в тарский Дом культуры, где он когда-то еще мальчишкой занимался борьбой. С того вечера танцев прошло почти пятьдесят два года, но Исаев и сейчас хорошо помнит цветастое платье своей подруги в тот вечер. Веселились вначале внутри здания, потом – во дворе, под открытым небом. Танцевали не только советские танцы – тогда уже появились твист и рок-н-ролл, но по кавказской традиции парни чаще всего просили повторить лезгинку. Как всегда, не обошлось без скандалов и шумных криков пьяниц, перебравших теплой осетинской водки; но Хамзат ни на что не обращал внимания – он принял к тому времени важные для себя решения и настроился на то, чтобы дальше все шло именно так, как будет угодно великому Аллаху. Огромные, словно яблоки, звезды на южном небе задумчиво мерцали и почти безразлично поглядывали на то, что происходило во дворе бывшей православной церкви, – они, видимо, были предварительно ознакомлены с планами Великого Демиурга на этот вечер и эту ночь.

Еще до двенадцати в Доме культуры появились чужаки, которых никто не ждал. Один из них, усатый силач двухметрового роста, некто Кири Буба по кличке Нож, которого предательски убили той же ночью, внес во двор большую корзину с бутылками арака и стал раздавать всем, кто там был. Ему почему-то хотелось показать, что они с Хамзатом сделаны из одного теста. Буба, видимо, что-то задумал: все время приближал свое потное лицо почти вплотную к лицу сидящего Хамзата и неумеренно нахваливал того. Говорил, что сам-то он аварец из Хасавюрта, что рядом в Новолакском, когда-то в Ауховском районе жили чеченцы-аккинцы…

– Ну ты, наверное, знаешь: у нас с ауховскими ба-а-льшие проблемы! Знаешь или нет? Ну говори… Ты, мне кажется, тоже чечен, так ведь? Нохчий Хамзат или все-таки гаски Виктор? К нам в Хасавюрт дошли слухи о тебе… Что ты настоящий мастер…

Хамзат, подозревая неладное, молчал, давая Бубе возможность выговориться. Буба же не переставая пил осетинскую водку – возможно, чтобы придать себе храбрости, и в конце концов вызвал его драться.

А потом произошло то, чего до сих пор никто не хочет понять. В этом отчаянном забияке Хамзат, как в зеркале, неожиданно узнал себя, и его охватил нестерпимый стыд. Нет, он не испугался. Если бы Хамзат боялся Бубы, обязательно ответил бы на вызов. Напротив – он продолжал спокойно стоять, будто ничего особенного не происходило. Огромный аварец, придвинувшись вплотную, закричал так, чтобы всем было слышно:

– Вот теперь я вижу: ты просто трус!

Каждый нормальный человек знает, что такое страх смерти. Но чеченцы знают и другой, еще больший страх – показать себя трусом на людях. Если окружающие увидели страх чеченца, он, считай, умер для них. У него не будет больше друзей, родных, любимой девушки – он навсегда уйдет в бессмертие несмываемого позора. Близкие скажут: «Мы теперь не сможем показаться на людях – ты сделал наши лица черными». Ему останется выбор – либо свести счеты с жизнью, либо навсегда исчезнуть. Если он покончит с собой, самоубийцу не похоронят на общем кладбище, чуть прикопают где-нибудь – так, чтобы собаки не глодали человеческие кости. В одно мгновение все эти мысли пролетели в голове Хамзата.

– Я не боюсь прослыть трусом, – тихо ответил он. – Можешь еще добавить, если невтерпеж, что ты не раз унизил мою мать, тем самым опозорив меня. Вот и молодец, что сказал… Ну что, немного полегчало?

Амира вспыхнула, подошла к Исаеву, сама вынула кинжал из его ножен и вложила ему в руку, гневно сверкнув очами:

– Думаю, Хамзат, он тебе сейчас пригодится.

Тот бросил нож и не торопясь вышел – люди расступались, давая ему дорогу. Их изумлению не было предела, Хамзату же было безразлично, что они в тот момент подумали.

– Вот и все, что произошло в ту ночь, – сказал Исаев. – Чтобы навсегда покончить с этой невыносимой жизнью, я уехал в Шали и поселился в тихом квартале у тети Балаши. Подарил родственникам коня, бурку, папаху, много всего… Деньги на жизнь были. Купил в сельмаге обычные советские рубашки, брюки, пиджак, даже галстук. Для всех, кроме родных, я перестал быть Хамзатом Хасановичем Ахмадовым. В документах что написано? Виктор Иванович Исаев… Вот я и стал Виктором Ивановичем Исаевым. Окончательно.

Пантера

Закончилась первая часть рассказа Исаева о необычной истории его жизни. Но мне было не совсем понятно (читателю, возможно, тоже), что все-таки произошло – с ним, с Бубой и с красавицей Амирой – в ту ночь и к чему был затеян весь этот длинный монолог моего собеседника. Не будем спешить. Виктор Иванович не закончил свой рассказ, и мы еще сможем почерпнуть из него немало интересного. Но и так ясно: Исаев многого недоговаривал, и чтобы лучше разобраться в происшествии, хотя бы с этим невразумительным Кири Бубой (зачем пришел, чего хотел?), приведу рассказ некоего Сапарби, теперь уже весьма почтенного возраста, которого я разыскал после встречи с Исаевым и который именно в тот давний вечер оказался свидетелем событий в Доме культуры Ангушта, или точнее, Тарского.

Среднего роста, кряжистый, с полуседыми негустыми усами, он был похож на кустаря-одиночку или крестьянина каких-то совсем стародавних времен. Мы встретились в кафе. Недоверчивый, как все жители кавказских провинциальных поселков, он даже в помещении не расставался с папахой и башлыком. Сапарби пригласил меня выпить. Подобно многим чеченцам, не признающим слова «вы», он сразу обратился ко мне на «ты».

Я сел за его столик, и мы разговорились.

– Ты, значит, хочешь узнать о покойном Кири Бубе. Многие ошибаются, считая его тем самым знаменитым лезгинским абреком. Нет, конечно: тот был Бубой Икринским, настоящим защитником обездоленных, почившим в начале двадцатого века, – так что я при всем желании не смог бы с ним встретиться. А Буба, что тебя интересует, – аварец из Хасавюрта, обыкновенный дагестанский задира и