Печатная машина - Марат Басыров

— Кто последний? — спросил Саня.

— Я, — недовольно сказал мужичок с овчаркой.

У нее была перевязана голова.

Я оглядел это разношерстное скопище. Все тут перемешалось — боль и страх, люди и звери, их дыхание. Здесь царило звериное ожидание, нечеловеческое, и это было настолько неестественным, какой-то насмешкой над природой, что хотелось бежать прочь. Вялые кошки сидели рядом с апатичными собаками, не обращая друг на друга никакого внимания.

— Как он там? — спросил я Саню, когда мы присели на свободные стулья.

— Не знаю, — ответил тот. — Хочешь посмотреть?

Хотелось выпить.

— Пойду куплю что-нибудь, — сказал я.

— Купи водки, — сказал Саня.

— Ладно. Куплю водки. Что еще?

— Что хочешь.

Я долго искал магазин, потом обратную дорогу. Думал, что заблудился совсем, но вдруг наткнулся на ледяную горку. Залез на нее по скользким ступеням и, решив скатиться на ногах, упал на спину, грохнув пакетом об лед.

— Где ты ходишь? — зашипел Саня, когда я появился.

— Поплутал малость.

— Водки купил?

— Нет.

— Блядь!

— Можно без мата? — встряла какая-то дама.

— Нельзя, — огрызнулся Саня.

Наконец, скинув пуховики, мы вошли в кабинет.

— Что у вас? — подошел к нам крепкий седой мужик в белом халате.

Саня молча поставил сумку на кушетку и развел замок молнии. Потом осторожно достал Тузика.

Он был мертв.

Хоронить решили на пустыре, за домами. Я не представлял, чем мы будем долбить промерзшую землю.

По дороге купили водки и, поочередно прикладываясь, пили ее в трамвае. В вагоне время от времени гас свет, и уличные фонари причудливо освещали мрак.

Я чувствовал, как меня развезло. Как-то все сразу встало на свои места. Я понимал сейчас, что нахожусь там, где нужно. И был благодарен за это всем, кто сделал так, чтобы я оказался здесь. Тому же мертвому Тузику.

О! Тузик был героем! Черт, Тузик был легендарной собакой! Кто не помнит, каким был Тузик? Ты помнишь, Саня, КАКИМ БЫЛ ОН?!

— Кто? — Саня не мог понять, что я пытался ему внушить.

Тузик. Наш Тузик. ПОМНИШЬ ТУЗИКА, САНЯ?

— Помню, помню, не ори.

Саня, Саня! Друг ты мой, Саня. Саня, ты мой друг, слышишь?

— Слышу.

Мы вышли из трамвая и зашагали вдоль домов.

Кругом были навалены сугробы, в одном месте нужно было идти по узкой тропинке. Шедший позади Саня вдруг спросил:

— А где сумка?

Я обернулся.

Сумки не было.

Саня выругался и сел прямо в снег.

Услышав далекий гул, я поднял голову.

В черном небе мигали сигнальные огни самолета.

Где-то там, среди звезд, протянулись невидимые рельсы.

22. ОН НЕ ВИНОВАТ

В мой запой ворвался телефонный звонок.

Звонила подруга, с которой меня связывала давняя межполовая дружба.

— Собирайся, — сказала она в трубку. — Заеду через пятнадцать минут.

— Водки привези, — прохрипел я.

— Хуюшки, — и дала отбой.

Я посидел немного, потом лег, потом снова сел. Посмотрел на часы. Пятнадцать минут истекали.

Снова заверещал телефон.

— Да.

— Мы внизу. Спускайся.

Мне было плохо, но я уже знал, что скоро все кончится. Я не умру и на этот раз.

У подъезда стоял синий «фордик». Шел мелкий дождь. Задняя дверца отворилась, едва я нарисовался на крыльце.

— Ну и рожа!

Я залез в салон.

— На свою посмотри.

— Да ты хамло!

— Ладно, хочешь, станцую?

— Пожалуй, не надо. Можешь Белову поцеловать.

Подруга Марины, сидевшая рядом с ней на переднем сиденье, перекрестилась.

— Боже, Боже, Боже, — скороговоркой сказала она. — Спаси и сохрани.

Мотор завелся, и машина тронулась.

Я смотрел в окно, за которым мелькал город. Он был как живой. Кто-то кому-то смертельно надоел: то ли он мне, то ли я ему.

Мы остановились возле подъезда наркологического диспансера. Дворники в последний раз смахнули капли с лобового стекла и замерли.

Внутри была лестница, она вела наверх, но не к небесам. Меня охватило тупое равнодушие.

— Что? — спросила Марина.

— Все нормально. Просто устал.

— Устал что?

— Отстань от человека, — вступилась Белова.

— А что? От чего он устал?

— Ну, Марина…

— Что «Марина»? Пусть скажет, чего он молчит? Кто устал?

— Он, не ты.

— Ах, он устал!

— Да, господи, он!

— А от чего это он мог устать? Он что, кирпичи пенисом разгружал?

Белова улыбнулась. Ей понравилась картинка.

— Ну, может, и разгружал. Может, даже и пенисом.

Теперь они ржали на пару.

Я вздохнул. Это была плата.

— Прости. — Марина взяла меня за локоть. — Мы тут дурачимся, а тебе, наверное, на самом деле плохо…

— Мне хорошо.

Мы пошли по коридору, на стенах висели плакаты. «Разрез печени алкоголика». «Вредители тела и души». «Это больше, чем грех».

Не знаю, как насчет греха, но то, что я чувствовал, уже давно не умещалось во мне. Как будто что-то, что я до сих пор легко нес в нагрудном кармане, разрослось до размеров этого коридора.

Дверь с табличкой «Заведующий отделением» была закрыта.

— Мы что, опоздали?

Отворилась соседняя дверь.

— Вам кого? — на пороге появился бородатый мужик в белом халате.

— Нам Елену Алексеевну.

— Она уже ушла.

— А как бы укольчик сделать?

Мужик мотнул бородой в глубь кабинета.

— Укольчик, наверное, тебе, — уставился он на меня, когда мы расселись перед ним на стульях.

— Мне.

— Согласен на химзащиту?

— Согласен.

— Правда, что ли?

— Конечно.

У него был весьма скептический вид. Судя по всему, он отказывался верить в мою добровольность.

Мы смотрели друг на друга как идиот на идиота.

Он почесал под бородой.

— А что, если сейчас выйти на улицу, пройти сто метров до магазина и купить пива?

Вопрос был неожиданным. Мне пришлось взять паузу.

— Пиво не поможет, — наконец выдавил я. — Лучше водки.

— Водки! — оживился он. — Ну конечно!

Я снова задумался.

— Да.

— Что «да»?

— Вы мне выпить предлагаете?

— Так! — вмешалась Марина. — Что-то я не понимаю. Мы сюда зачем приехали?

— Кто эти женщины? — мужик разговаривал исключительно со мной.

— Эти? — я тоже не глядел на них. — Да хрен знает!

Он полез в карман и вынул лопатник.

— Ну что, сгоняешь?

Меня сотряс сильный тычок в бок.

— Это что за цирк?! — Марина едва не орала. — Вы, вообще, кто такой?!

— Ну? — не обращая на нее внимания, мужик глядел на меня в упор.

Мне вдруг мучительно, до боли в груди, захотелось выпить. Еще пять минут назад казалось, что я не могу даже думать об алкоголе, а сейчас полжизни отдал бы за стакан водки.

— Не смей! — шипела мне на ухо Марина. — Уеду, и больше ты меня не увидишь.

Я молчал.

— Слышишь?

Я не слышал.

— Сдохнешь в этом кабинете!

— Конечно, — сказал мужик. — Но не в кабинете. Под забором концы отдаст.

Он проговорил это жестко, убирая со стола свой пухлый гаманок.

— Ух ты, — тихо сказала Белова.

— А вы как думали? Алкоголизм не лечится. Но блокируется.

— И? — я почувствовал себя изнасилованным.

— Будем блокировать!

Мне захотелось сказать ему, какой он мудак.

— Слава Богу! — выдохнула Марина. — Вы психолог.

— Философ, — поддержала Белова.

— Я всего лишь врач, — скромно улыбнулся тот.

Надо мной висел потолок, под ним капельница. Подходила и отходила немолодая сестра с лицом Мадонны. Я чувствовал, как стремительно в нее влюбляюсь. Очень хотелось сказать ей это, но в глазах стояли слезы, и я боялся расплакаться. Все, что со мной было, все прошлое, весь мир сузился до ее лица с морщинками возле рта и глаз. Она наклонялась надо мной и спрашивала: «Все хорошо?»

Мне было хорошо. У меня воняли носки, но «мадонна» даже не поморщилась. Я готов был пролежать так всю жизнь.

— Простите, — позвал я ее.

Послышались шаги.

— Да? — заглянула она за ширму.

Потом подошла и проверила капельницу, потрогав руками баллон.

Мне захотелось, чтобы она дотронулась и до меня.

— Вас как зовут? — спросил я.

— Нина, — ответила она устало.

Я ждал ее улыбку, но улыбки не было.

— А вы тут… давно работаете?

— Нет.

— А еще долго будете?

На свой глупый вопрос ответа я не получил. Ей было не до меня. Я был десятым, двенадцатым или двадцатым за сегодняшний день, от кого так же воняло. Она устала. Что я хотел услышать?

Физраствор промывает кровь, но не мозги.

Кто же промоет мои мозги?

Что меня спасет, вынесет и сохранит?

Я лежал на кушетке, с полиэтиленовым отростком из руки, и вытирал слезы.

Где мои тридцать семь лет? Куда они подевались? Куда делся я, каждодневный в этих долгих годах, такой разный и такой мучительно живой? Где та кровь, те чувства, тот воздух счастья и свободы?