Королевство теней (сборник) - Александр Бушков

“Что тогда?”

Хлынов не успел додумать.

Из узкой ниши, неторопливо переступая через поверженное на пол сандаловое изваяние Сиддхаратхи Гаутамы, один за другим в круг света, отбрасываемого светильниками, вошли несколько человек.

5

Первым шел генерал Тханг.

Черная просторная рубашка с накладными карманами на груди, черные просторные армейские брюки, грубые сандалии — генерал Тханг выгодно отличался от цана Су Вина, тщедушного карлика, живо бросившегося ему навстречу. Плотный, будто сложенный из монолитной скальной породы, генерал Тханг выбросил руку перед собой, тем же жестом ответили ему укрывшиеся за ширмами солдаты. Только сейчас Хлынов осознал, как их много.

“Не отсюда ли чувство опасности?..”

Лицо генерала Тханга, лунное — хотелось сказать (и так потом Хлынов и написал в отчете), его хорошо рассчитанная улыбка, на мгновение обнажившая крепкие желтые зубы, еще щеки, густо побитые оспой, украшенные бородавками — генерал Тханг нисколько не походил на свои карикатуры, время от времени мелькающие в европейских политических вестниках. Член военной Ставки Сауми, до переворота начальник Особого отдела королевской армии, активный сторонник Нового пути, личный друг доктора Сайха. Оставаясь куратором армии, генерал Тханг все свое основное время отдавал Каю Уламу. Но именно он, наставник самого доброго, самого отзывчивого человека, — не забыл отметить про себя Хлынов, — отправил в свое время в специальные поселения Сауми десятки, а может быть и сотни тысяч хито…

Убивая — воспитывать!

Хлынов усмехнулся.

Можно ли кого-то удивить подобным афоризмом?

Следом за генералом Тхангом, возвышаясь над ним, шел человек, несомненно, слишком высокий для саумца. Но это был чистокровный саумец — доктор Улам, генетик, имя которого давно было окутано облаком самых невероятных легенд. Детство, проведенное в одном из буддийских монастырей, бегство на случайном судне в Австралию, биологический факультет в одном из германских научных центров, самостоятельная работа в различных бельгийских и нидерландских лабораториях, краткие, но всегда блистательные появления в Англии, в Штатах, опять в Германии. Нигде подолгу Улам не задерживался, почти везде его сопровождали скандалы. Само начало его подъема было связано со скандалом. Тогда, незадолго до мировой войны, на мировом рынке весьма высоко, до двухсот марок за самку, ценилась порода кроликов реке с плюшевым мехом, выведенная селекционерами Германии. Не желая тратиться на столь дорогое приобретение, Улам перещеголял самых известных контрабандистов: он попросту вывез из Германии пару метисов, имевших самый беспородный вид и ничего, конечно, не стоивших. Таможенники переглядывались: неужели нельзя ничего подобного приобрести в любой самой захудалой европейской провинции? Но они ошибались. Вывезенные Уламом метисы были гетерозиготами — носителями рецессивной мутации реке. Уже в первом поколении выщепилось два рекса, а в третьем мутация была размножена и пошла в производство…

Когда доктор Улам вернулся в Сауми? Кто пригласил доктора Улама в Биологический Центр? Кто поддержал его исследования, вызвавшие в свое время резкую критику со стороны многих ведущих исследователей Европы и Америки? Почему из двух сыновей Улама другим объявлен лишь Кай? Что, наконец, означает вся эта история?..

Как бы то ни было, главное сейчас было связано с доктором Уламом. Можно описать зверства военных патрулей, можно открыть имена членов военной Ставки, можно представить миру фотографии опустевшей страны, — все равно это будет сейчас связано с доктором Уламом.

Кто он, доктор Улам?.

Хлынов усмехнулся.

Вечные вопросы потому и остаются вечными, что они сами по себе вечны.

Он увидел крошечную женщину, закутанную в сари блеклого цвета (такие сари в Сауми называют тхун), наверное, жену Кая — Тё, а рядом с Тё он увидел Кая.

6

Как всякий опытный журналист, Хлынов знал, не так просто написать запоминающийся портрет, особенно — словами. Трех строк, посвященных характерному жесту, необычной улыбке, блеску глаз — мало, десять строк снимают необходимое напряжение. Но работая над отчетом, позже, гораздо позже, Хлынов не жалел слов. Лучше повториться, чем чего-то недосказать.

“Его рост может удивить, — писал он о Кае Уламе. — Стало стереотипом считать, что выдающиеся люди, как правило, имеют выдающийся рост. Странно, но уже там, в Сауми, и впрямь почему-то хотелось, чтобы Кай Улам, другой человек, и физически оказался крепким и рослым. Он, действительно, крепок, но в росте уступит многим из нас, не самым высоким… И все же одного единственного взгляда на Кая Улама достаточно, чтобы понять: это — Кай! Всю жизнь вам не хватало именно этого человека! Всю жизнь вы мучились от того, что его не было рядом, что вы не могли посидеть с ним наедине, что время шло, а ваша встреча все не могла состояться… Достаточно увидеть лицо Кая Улама, покрытое неровным загаром, достаточно оказаться с ним рядом, и вам сразу становится ясно: вот — друг! Рядом с Каем вы обретаете истинную способность мыслить здраво и честно, рядом с Каем вы ощущаете себя истинным человеком, пусть несовершенным, пусть усталым, пусть даже в чем-то отчаявшимся, но — человеком!..”

Отчет Хлынова заканчивался так. “Эволюция, наделив нас умом и могуществом, оставила, к сожалению, при нас все наши многочисленные слабости и пороки. Вступая в спор с природой, доктор Улам, несомненно, помнил об этом. Не могу, конечно, утверждать категорически, но, кажется, попытка доктора Улама удалась”…

На полшага впереди Кая Улама шла Тё.

Она шла, вытянув перед собой руки ладонями кверху — знак дружбы, знак миролюбия. Непонятно, видела ли она солдат, затаившихся за ширмами, на ее движениях, на ее улыбке, на ее внимательном взгляде это никак не отразилось.

Она шла и во взгляде ее светилось счастье.

Была ли она другой?

Вряд ли…

Затаив дыхание, Хлынов всматривался в Кая.

То, что это и есть Кай Улам, другой человек, он нисколько не сомневался. Когда-то он видел его лицо на экране телевизора, в последнее время они с Колоном только и говорили о Кае, наконец, войдя в зал, Кай рассмеялся так звонко и высоко, что ритуальный хрустальный сосуд, забытый в одной из боковых ниш, забранных решетками, неожиданно лопнул и распался на несколько кусков.

Краем глаза, чисто машинально, Хлынов видел Садала и Тавеля.

“Что у него в кармане?..” — Хлынов только сейчас заметил, как тяжел, как оттопырен оттянутый карман курточки Садала.

“Зачем он все время оборачивается к Садалу?..” — его раздражал Тавель, его узкая, дергающаяся при обороте щека.

Но Кай приближался, и голова Хлынова закружилась. Ему захотелось уже сейчас, вот прямо сейчас стоять рядом с Каем, глядеть ему в глаза, слушать его слова — учиться…

Вот Кай!

Хлынов не спускал глаз с Кая. “Сейчас, вот сейчас он окажется рядом. Сейчас, вот сейчас я смогу спросить…”

Он жадно смотрел на Кая.

“Почему я не знал о нем раньше? Почему я не думал о нем раньше? Почему я не пытался попасть в Сауми, пробиться к Каю, спросить его…”

Он сделал движение чуть в сторону — шагнувший вперед Садал закрыл от него Кая. Он не хотел терять Кая из виду ни на секунду. Грязная истрепанная курточка Садала вызывала в Хлынове отвращение. Он собирался оттолкнуть Садала, он уже почти коснулся его, но между ним и Садалом возник Тавель Улам, его широкая спина закрыла собою весь мир. Он, Хлынов, ничего и никого не видел, но он чувствовал: там, в мире, закрытом спиною Тавеля Улама, что-то происходит. Он слышал шаги, он услышал высокий веселый голос, он услышал не совсем понятные слова: “Дай его мне!” и почти сразу там, в том мире, закрытом от него широкой спиной Тавеля Улама, пронзительно закричала Тё.

Одновременно с ее криком ударил выстрел.

II

Д.КОЛОН: Цан Улам, надеюсь, вы согласитесь со мною: люди — они не ангелы.

ДОКТОР УЛАМ (улыбается): Несомненно.

Д.КОЛОН: Но если уже само появление Кая Улама, человека другого, как вы говорите, совершенно — однозначно обрекает человечество на уход, как должны к нему относиться самые обыкновенные, ничем не выдающиеся люди, имя которым легион. Даже к святому, даже к чистейшему из мудрецов легко проникнуться ненавистью, если святость и чистота этого мудреца несут тебе смятение и гибель. Вы не боитесь, что рано или поздно найдется фанатик, страдающий за отторгнутое от мира человечество ничуть не менее, чем вы сейчас страдаете за другого?