Малеска - индейская жена белого охотника - Энн Стивенс

– Если меня увидит мадам Моно, она будет поражена, – со смехом сказала Сара. – Она надеялась, что я посвящу каникулы чтению французских проповедей, которые она мне дала.

– А вы в них заглядывали? – спросил Данфорт.

– Боюсь, они куда-то затерялись, – ответила она лукаво.

– Но, кажется, вы не очень огорчены. Думаю, если бы мне пришлось учить французский по старомодным проповедям, я бы его так и не выучил.

– Я невысокого мнения о французских проповедях, – заметила миссис Данфорт, с сомнением покачав головой.

– И о французах, – добавил её муж. – Тебе они никогда не нравились, Тереза.

Она кивнула, а юный Данфорт обратился к Саре на хвалёном языке мадам Моно. Она нерешительно ответила, и они немного побеседовали. Он добродушно смеялся над её ошибками и поправлял их. Пожилая пара наслаждалась этой беседой так же, как молодая, и все получили много удовольствия.

Они провели всё утро в саду, и когда Сара ушла в свою комнату, чтобы побыть наедине с новым миром мыслей, которые ей открылись, она чувствовала себя так, как будто знала Уильяма Данфорта половину жизни. Она не пыталась анализировать свои чувства, но они были очень приятны и наполняли её душу восхитительным беспокойством, похожим на трели, которые пробиваются из самого сердца певчей птицы. Данфорт тоже не очень пытался понять чувства, которые в нём пробудились; они оба были счастливы и беззаботны, как свойственно только юности, и шли навстречу прекрасным грёзам, которые освещают жизнь всякого человека и которые ожидали их в ближайшем будущем.

Так прошло несколько месяцев, и славный голландский дом с каждым днём становился всё больше похож на рай. Учебный год Сары продолжался. Она видела, как цветки превращаются в плоды, и скоро сад наполнился ароматами спелости. Затем они видела, как с деревьев падают листья, окрашенные в тысячи роскошных красок. И всё же сад оставался раем. Она видела, как листья увядают, печально шуршат под её ногами и с содроганием отдаются на волю зимнего ветра. И всё же сад оставался раем. Она видела, как падает снег, белый и холодный, как он засыпает траву и гравийные дорожки, сгибает нежные вечнозелёные кусты, а длинные, яркие сосульки свисают с крыш и разбиваются о землю. И всё же сад оставался раем; поскольку любовь не замечает времён года, и там, где она живёт, даже если о её присутствии никто не подозревает, нет места одиночеству. Вскоре прошёл обещанный срок, и заявления мадам Моно о том, что её ученица станет совершенством, обернулись истиной, поскольку на свете не существовало более изысканного и прелестного юного создания, чем Сара Джонс. Нельзя сказать, произошло бы это, если бы она полагалась только на своих учителей, но приятные уроки, которые она получала в старой беседке, пока пожилая пара сидела так далеко, чтобы ничего не слышать – как в подобных случаях и должны вести себя милые пожилые люди – были полезнее, чем полудюжина школ.

Старая миссис Данфорт отрывала взгляд от своего вязания и невинно замечала мужу:

– Это действительно прекрасно, что Сара так поглощена своими уроками, а Уильям так добр, что остаётся дома и помогает ей. В самом деле, путешествие заграницу совершенствуют нрав человека. Они укрепляют его характер. Раньше Уильям был такой беспокойный, никогда не хотел оставаться дома. А сейчас его не заставишь переступить порог.

Старый джентльмен слушал эти замечания с напряжённым лицом; он спрашивал себя о переменах, случившихся с его внуком, и ответ рождал на его губах мрачную улыбку. Прекрасная девушка, которая стала почти его родственницей, внушала ему такую любовь, что он не смог бы вынести и мысли о расставании с ней. Он считал, что его имя и его собственность помогут сделать их отношения ещё ближе, и этот замысел увлёк его со всей страстью.

Так продолжалось всего лишь несколько месяцев. Прежде чем упали листья, с мистером Данфортом произошла перемена. Некоторое время он был более вялым и подавленным, чем обычно, и, казалось, его беспокоила какая-то мысль. Однажды он без всякого повода начал говорить с женой об отце Уильяма и впервые за долгие годы упомянул о его несчастном браке.

– Я иногда думаю, – сказала леди, склоняясь над вязанием, чтобы скрыть чувства, исказившие её лицо, – я иногда думаю, что мы давным-давно должны были всё рассказать нашему внуку.

Рука старика, опиравшаяся на трость, начала дрожать. В его глазах появилось беспокойство, и он долго ничего не отвечал.

– Теперь слишком поздно… пусть наша тайна умрёт вместе с нами. Это уничтожит его. В те дни я был гордым человеком, – сказал он наконец. – Гордым и упрямым. Я иногда думаю, что бог покарал меня. По ночам меня беспокоит мысль об этой бедной женщине, у которой я отнял ребёнка. Скажи мне, Тереза, ты что-нибудь знаешь о ней? В тот день, когда началась моя болезнь, я ходил в хижину в Вихокене, где её видели последний раз. Я надеялся отыскать её, чтобы искупить свою вину. Но хижина разрушена, и нет ни одного человека, который её помнит. Пойти туда стоило мне больших усилий, и когда меня настигло разочарование, я упал. Скажи мне, Тереза, ты что-нибудь слышала о Малеске?

Добрая леди молчала, но она была бледна, и её руки дрожали.

– Ты не расскажешь? – резко спросил старик.

– Да, я кое-что слышала, – сказала леди, отложив вязание и сочувственно глядя на склонившееся над ней напряжённое лицо. – От индейцев, которые приезжали на торговые посты, я слышала, что… что Малеска вернулась к своему племени.

– Это не всё, – сказал старик. – Ты что-то скрываешь.

Бедная женщина хотела помотать головой, но не могла заставить себя соврать хотя бы жестом. Опустив руки на колени, она съёжилась под его взглядом, и по её щекам покатились слёзы.

– Говори! – хрипло сказал старик.

Она ответила таким же низким и хриплым голосом:

– Малеска пришла в своё племя, но у них жестокие законы. Они посчитали изменой то, что она отдала нам своего сына, и отправили её в лес с тем, кто был избран, чтобы её убить.

Старик ничего не сказал, но его глаза округлились, и он упал ничком.

Уильям и Сара сидели под старой грушей и кокетничали в перерывах между французским; он шептал ей такие сладчайшие слова, которые она раньше не слышала ни на каком языке, и когда она чувствовала его дыхание, её щёки пылали румянцем.

– Скажи мне… посмотри на меня… скажи мне то, что ты знала всё это время, – сказал он, согнувшись над её горящими глазами и заставляя её дрожать.

Она попыталась поднять голову, но ей этого не удалось. Как роза под слишком жаркими лучами, она опускала голову под сиянием собственного румянца.

– Говори, – попросил он.