Братья и сестры. Как помочь вашим детям жить дружно - Элейн Мазлиш

Все заявили, что готовы слушать, и она поведала следующую историю.

Звонить было неловко, мы с Дороти общались только по праздникам. Я не знала, как она отнесется к моему звонку. Наверное, я боялась снова оказаться «неправильной». Но все оказалось не так, Дороти была очень рада. Мы поговорили о мужьях и детях. А потом я сообщила о нашем семинаре и о том, как много он мне дал. Сестра заинтересовалась, и я более подробно рассказала ей о занятии, посвященном ролям. Я спросила, не кажется ли ей, что мама навязала нам обеим определенные роли.

Сначала она ответила, что не думает так, но потом, когда мы заговорили о детстве, Дороти признала: она всегда ощущала огромное давление — ведь ей постоянно приходилось быть примером.

А потом она сказала нечто неожиданное… Иногда ей казалось, будто мама сознательно пытается развести нас, потому что ее беспокоила наша близость. Это неудивительно: ведь Дороти должна была быть особенной, а меня всегда следовало критиковать.

Мы несколько минут обдумывали ее рассказ.

— Наверное, вам было больно это слышать, — пробормотал кто-то.

— Конечно. С другой стороны, я всегда это знала. Странно, но я не расстроилась. Мне стало жаль Дороти. Я сказала, что ей, наверное, было тяжело, ребенку нелегко вынести такой груз. И тут она заплакала.

— Я впервые почувствовала, насколько уязвима моя сестра, — продолжала наша рассказчица. — Мне так хотелось успокоить ее, но она была в тысяче миль от меня. Я сказала: «Дороти, я так хочу тебя обнять. Я дотянулась до тебя по телефону и обнимаю».

Дороти сказала, что переживает из-за той боли, которую мне причинила. Мой звонок был очень важен для нее. Если бы я этого не сделала, то мы могли бы умереть, так и не узнав друг друга. Тогда уже заплакала я.

Тут кое-кто из нас тоже потянулся за салфетками.

— Знаете, что мы с Дороти решили? — улыбнулась наша рассказчица. — Мы решили встретиться на полпути между Нью-Йорком и Чикаго. Поселимся в отеле и проведем выходные вместе — вдвоем, без мужей и детей. Только она и я. Нам нужно так много обсудить.

— Я рад за вас, — сказал один мужчина, — но в то же время мне грустно.

— Почему? — спросила сестра Дороти.

— Печально думать, что родители могут так разделять собственных детей. Я знаю это на собственном опыте. Наш отец всегда выделял моего старшего брата Тома.

— Почему он это делал?

— Это долгая история… Том всегда был бунтарем, а наш отец вырос в суровой греческой семье, где царила строгая дисциплина. Между ними всегда вспыхивали ссоры. Последний конфликт произошел, когда Тому было семнадцать. Он забрал деньги из магазина отца и сбежал с ними. Отец так и не простил его. Никогда. Он не позволил Тому вернуться домой. Мама умоляла его. Я умолял его. Но он был непреклонен.

— И вы никогда больше не видели Тома?

— Один раз. Через восемь лет, когда наш отец умер. Том приехал на похороны со своей женой. Но с того времени мы почти не общались. Я всегда приглашаю его на День благодарения, Рождество и другие семейные праздники, но мой младший брат Ник категорически против. Он отказывается иметь с ним дело.

— Странно, — удивилась сестра Дороти. — Кажется, он мстит за отца.

— Я знаю. Ник ставит меня в очень сложное положение. Мне приходится разрываться. В следующем месяце я буду крестить младшего сына и хочу пригласить Тома. Я знаю, что он совершил ошибку, но все давно изменилось. Его нельзя исключать из семьи. У моих детей есть дядя и тетя, которых они не знают, кузены, с которыми они не встречаются, а у меня — племянники, которые мне совершенно чужие.

— Что же вы собираетесь делать?

Повисла долгая пауза.

— Я хочу снова поговорить с Ником. Нам повезло, у нас есть брат, и мы должны принять его и показать ему нашу любовь. Все остальное неважно. Я хочу, чтобы братья объединились на крещении моего сына. Хочу, чтобы мы снова стали семьей.

— Я вам этого от всей души желаю, — сердечно сказала другая женщина. — Как прекрасно снова стать настоящей семьей!

Ее слова удивили меня. Потом я вспомнила, что на нашей первой встрече она рассказывала об эмоционально нестабильной сестре.

— Пытаться воссоединиться с моей сестрой бесполезно, — сказала она. — В последний раз она обвинила меня в том, что я распространяю порочащие ее слухи. Мне хотелось поговорить с матерью, ведь это она открыла мне глаза на многое. После нашего последнего занятия я решила: «Если мне и нужно что-то сделать, так это рассказать маме о том, что я чувствовала все эти годы».

— Вы думаете, вам это удастся? — спросил кто-то.

— Я уже это сделала!

— И мать выслушала вас?

— Ей это было нелегко…

— Что вы ей сказали?

Женщина немного помедлила. Ей явно было неудобно.

— Ну, не знаю… Не знаю, стоит ли об этом говорить. — Она на мгновение закрыла глаза, вспоминая. — Я сказала маме о том, что всегда обижалась на то, что семейной жизнью управляли эмоции Линн. Никому не было дела ни до меня, ни до моих чувств. Я никогда не чувствовала себя любимой.

Стало так тихо, что звук упавшей ручки показался настоящим грохотом.

— А что ответила вам ваша мать?

— Она сказала, что я говорю ужасные вещи. Я была прекрасным ребенком, которого любили все.

Я ответила: «Видишь, я об этом и говорю! Ты снова поступаешь так же! Ты превращаешь меня в человека, которого не существует в реальности!»

Мама не обратила внимания на мои слова и снова стала рассказывать старую историю о том, как тяжело ей было воспитывать эмоционально нестабильного ребенка — беготня по докторам, странное поведение, ни минуты покоя. Она стала вспоминать, как Линн сделала то, как Линн сделала се…

Я слишком часто это слышала. Я не дала маме закончить: «Мама, я хочу попросить тебя об очень трудной вещи. Слушай меня. Просто слушай и не пытайся ничего объяснить. Я все это уже знаю. Я хочу, чтобы ты попыталась понять, каково мне было все эти годы».

Она посмотрела на меня, а потом сказала: «Хорошо, говори».

Тут меня как прорвало. Я вспомнила все те случаи, когда она пыталась сделать из меня идеального ребенка.

«Слава богу, на тебя-то можно положиться».

«По крайней мере, у тебя есть голова на плечах».

«Какое счастье, что у меня есть хотя бы один ответственный ребенок».

Все мои попытки бунта проваливались. В пятом классе я бросила школу, однажды отказалась играть на пианино для гостей. И всегда я слышала одно: «Это так не похоже на тебя, дорогая». Не могу передать, какой незаметной и ненужной я себя чувствовала! Неудивительно, что я совсем не понимала саму себя.

Я спросила у мамы: «Знаешь ли ты, что значило бы для меня, если бы ты хоть раз сказала: «Ты не обязана постоянно быть идеальной. Тебе не нужно стремиться к совершенству. Ты не должна быть «маминой радостью». Ты можешь быть любой — неаккуратной, злой, невнимательной, безответственной, — и это нормально. Все мы порой неидеальны. Я буду любить тебя всегда».

Мама заплакала, но я не могла остановиться. Когда я все сказала, мама прошептала: «Я не представляла себе… Что я могу ответить? Я не знаю, что говорить…»

«Ничего, — ответила я. — Тебе не нужно ничего говорить. Я просто хотела, чтобы ты знала».

И тут комок в моей груди исчез. Я сказала: «Не думай, что я не понимаю, как трудно тебе было с Линн все эти годы. Не думай, что я не понимаю, как тебе было тяжело». Я обняла ее и почувствовала, что стена, разделявшая нас всю жизнь, рухнула.

Я с изумлением слушала эту женщину. Как освобождает всех нас прощение… Какое огромное облегчение — избавиться от этой горечи! Какой огромный подарок сделала мать дочери, просто выслушав ее!

— Я никогда не говорила своей маме ничего подобного, — покачала головой другая женщина. — Ей никогда не было дела до моих чувств, она со своими-то разобраться не может. Не знаю, почему меня это так тревожит, но недавно я попыталась рассказать ей о том, что обижало меня в детстве. Мне никогда не позволяли злиться на брата, я всегда должна была сюсюкать над ним, словно он наследный принц.

Знаете, что она мне ответила? «Твоя беда в том, что ты во всем видишь проблемы и хочешь, чтобы все было идеально».

Тогда я сказала: «А почему нельзя рассказать о боли, если тебе больно? Когда ты спотыкаешься о камень, то разве не говоришь: „Черт, как больно!“?»

Мама пожала плечами: «Нет, я просто иду дальше и говорю себе: „Какая глупость!“ А потом просто забываю об этом». Так моя мать относится ко всему. Разве она может понять меня?

Порой она так закрывается, что мне хочется как следует встряхнуть ее. При этом она постоянно говорит о том, что желает, чтобы ее дети были по-настоящему близки. Но своими действиями она лишь разводит нас в разные стороны… Знаете, что действительно странно? У моего брата (он никогда мне не звонил) недавно появился ребенок, и он неожиданно обратился ко мне за советом. Мы разговаривали как нормальные люди. Может быть, для нас еще не все потеряно. Но клянусь, если мы когда-нибудь и станем друзьями, это случится не благодаря нашей матери, а вопреки ей. Я знаю, что она хотела как лучше, но особой чуткостью не отличалась.