Гладиаторы «Спартака» - Георгий Миронов

От души отлегло. Но ярость еще клокотала в груди магната. Глаза переместили взгляд на стены.

Почти напротив рабочего стола Барончика висел портрет кисти великого Жака Луи Давида. На большом полотне почти в полный рост был изображен молодой генерал наполеоновской армии. Сражение закончилось. Вокруг — тела поверженных врагов и соратников. Устало опустил голову белый конь, выписанный автором с присущей ему внутренней драматургией, — кажется, ноздри боевого коня еще трепещут, глаза налились злобой, конь фырчит, отводя морду от дымящейся крови, залившей тела убитых. А лицо генерала спокойно и даже немного печально. Битва выиграна, но радости победа не принесла. Слишком много пало в сражении друзей.

Барончик любил эту картину. Полотно Давида было подлинным и стоило ему кучу денег. Гораздо больше, чем висевший рядом — между ними были лишь скрещенные шпаги времен Директории и первой Империи, — портрет «Бонапарт при переходе через Сен-Бернар». Парными их назвать было нельзя — хотя и одного формата, портреты были принципиально различными по композиции. Если генерал на первом портрете был изображен стоящим рядом с конем, то Бонапарт — на вздыбленном коне, указывая своим солдатам путь: туда, в битву, к победе.

Но у портретов была общая черта: и молодой генерал, и молодой Бонапарт были изображены сосредоточенными и печальными. Чувства как бы мало органичные для полководцев, не знавших поражений. (Во втором случае это была копия с картины великого мастера, сделанная, как и подлинник, в 1800 году, не «реплика» кисти автора, а копия, выполненная, вероятно, кем-то из учеников; очень хорошая, но копия.)

Что же совершил молодой генерал, если ему была оказана великая честь — соседствовать с императором?

А генерал носил славную фамилию барона де Понсе.

Это был далекий предок Барончика.

— Как причудливы человеческие судьбы, — успокаиваясь, подумал потомок великого полководца.

О том, что он далекий потомок наполеоновского генерала, Лев Борисович узнал в довольно зрелом возрасте. Ему было около тридцати, когда отец, умирая, рассказал ему историю их рода. Матери к тому времени уже не было в живых. Она умерла, когда Леве было 2 или 3 года. Он ее почти не помнил. Когда отца, Бориса Борисовича, арестовали по «делу врачей» в 1953 году, мать слегла — ишемическая болезнь сердца. А когда выпустили вскоре после смерти Сталина и он, вернувшись домой, стал рассказывать, какими изощренными пытками из него выбивали признательные показания, сердце матери не выдержало. Она умерла на руках мужа.

В детстве Лева играл красивыми вещицами, оставшимися после матери: золотыми часами с изумительной по красоте миниатюрой, изображавшей золотистую пчелу, застывшую над полем цветов, массивным явно мужским перстнем с гравированными инициалами латинскими буквами — «J. d'P.», как много лет спустя он узнал, означавшими «Жером де Понсе». А маленькая закорючка между инициалами, которой он не придавал в детстве значения, означала на самом деле очень многое — знатность рода. Это была частичка «де». Де Понсе.

Предок матери барон Жермон де Понсе перешел Березину вместе с обожаемым им императором Наполеоном и был с ним и на Бородинском поле, и в Москве, и в страшном отступлении из России на запад.

Он был бы с ним и дальше, если бы во время отступления, атакованный отрядом Фигнера, не получил серьезное сабельное ранение головы: клинок рассек лоб, переносицу и щеку; хотя рана заросла, даже кости черепа срослись. И все благодаря дочери местного помещика, в имение которого сердобольные мужики привезли тело умирающего французского генерала.

Свободное знание барышней французского, долгие недели, месяцы ухаживания за раненым, широта натуры представителя старинного русского дворянского рода — ее папеньки, пылкое сердце молодого генерала, которого в далекой Франции не ждали ни семья, ни возлюбленная, — все это сыграло свою роль. Русская дворянка и наполеоновский генерал полюбили друг друга. Когда Бонапарт вернулся во Францию и победоносно шел к Парижу, барон де Понсе еще попытался вырваться из сладкого плена своей любви и поспешитъ на помощь императору. Но не успел.

Так и остался в России, обрусел. Хозяйствовал в имении, был принят государем Александром I, знавшим честность и храбрость генерала, на русскую службу и в отставку вышел уже русским генералом от инфантерии.

Такое бывает: у образованных родителей сын лоботряс и неуч, у самых простых людей — сын выдающийся ученый, у людей честных и порядочных — дети негодяи и наоборот — в семье пьяниц и подонков рождается упрямый мальчишка и становится выдающимся человеком. Не вследствие биографии, а вопреки ей.

Далекие предки барона де Понсе были замечательные по своим человеческим качествам люди. И все пращуры со стороны матери заслуживали лишь восхищения и уважения.

Биографии же предков со стороны отца были попроще, но все это тоже были честные и порядочные люди, трудом и талантом зарабатывавшие свой хлеб.

Лев Борисович Арнольдов вырос в хорошей семье.

Но получился из него мерзавец.

Господь не доглядел.

В 16 лет юный гаденыш в ворохе старых бумаг нашел своего рода завещание — не переданное и не отосланное никогда письмо матери к нему, сыну Левушке, в котором она просила его когда-нибудь осуществить ее мечту — вернуться на родину далеких предков. Во Францию.

Завещание запало в душу честолюбивого юнца.

Левушка рос хитрым, изнеженным, ловким пройдохой. Учителя его обожали, хотя учился он средне. Товарищи никогда не били его, хотя было за что. Он был ябедой, но таким изощренным, что его стукачество никогда не выходило наружу.

С детских лет Лева умел зарабатывать деньги, не прикладывая к этому никаких усилий.

Он каким-то образом доставал экзаменационные билеты и, тщательно переписав их (впрочем, нужно уточнить, что переписывали две влюбленные в рыжего Левушку одноклассницы — Нюра и Паша), продавал. Потом торговал книгами из семейной библиотеки, заменяя их взятыми в библиотеке школьной. И так далее....

Барончик нажал кнопку, включавшую механизм замка тайника, устроенного в письменном столе. Массивная, величиной с кулак ребенка бронзовая львиная голова на тумбе стола повернулась вокруг своей оси, и с мелодичным звоном открылся тайник размером с небольшую шкатулку.

Лев Борисович был мерзавцем. Но сентиментальным мерзавцем. Он мог без раздумий отдать приказ убить ни в чем не повинного человека. Но после этого (или перед этим, зависело от ситуации) мог пролить две-три хрустальные слезинки над бережно сохраняемым уже много лет письмом матери. Или над этой вещицей — золотые мужские часы, на крышке которых прелестная миниатюра, изображающая пчелу, собирающую взяток с цветов.

Барончик переложил часы с ладони на ладонь, и на тыльной части, на крышке, на ровном золотом фоне с удовольствием прошелся глазами по латинским инициалам «J. de P.».

Длинный выдался путь между Левой Арнольдовым и бароном де Понсе.

Он оплатил молодой парочке из дворянского собрания геральдические розыски и еще до отъезда из СССР собрал документы, подтверждавшие его дворянское, и не просто дворянское — французское, баронское происхождение.

— Впрочем, — тут же поправил он свою память, — Дворянского собрания тогда в России не было, как не было и Союза потомков русских дворян. Было какое-то геральдическое общество, вполне невинное, при Краеведческом обществе города Львова. За скромное вознаграждение молодые краеведы рылись в львовских, киевских, московских и ленинградских архивах и выстраивали желающим их родословную. Деньги брали. Но родословные были настоящие. Даже за большие деньги не делали фальшаков, как это стало повсеместно распространяться позднее.

Лев Борисович перебирал тонкими изящными пальчиками вещицы в тайнике. Свое прошлое. Крошечная фотография из паспорта. Некрасивая еврейская девочка лет восемнадцати. Его первая жена.

Доказать еврейское происхождение семьи Арнольдовых он, как ни странно, не сумел. А попасть в Париж тогда можно было только через Израиль. Пусть вначале были Вена, Рим... Но место приписки — все равно Израиль.

Ему не стоило труда влюбить в себя дочь старого врача Абрама Розенфельда, собиравшегося на историческую родину. Известный во Львове врач-окулист знал семью Арнольдовых: вместе с отцом Левы он проходил по делу «еврейских врачей», или как это, кажется, официально называлось, «врачей-отравителей». В Москве и Питере дело было покрупнее, но и во Львове среди служителей Фемиды нашлось немало космополитов, изменников и шпионов. Конечно же их вскоре выпустили и реабилитировали. Тех, кто остался в живых. Абрам Розенфельд остался. Но был так напуган, что когда появилась возможность без опасности для жизни выехать на «землю обетованную», стал торопить родных и близких. Евочка уезжать не хотела. Пришлось поженить ее с Левой Арнольдовым. И всей большой семьей Розенфельды выехали в Хайфу.