Темный мир. Равновесие - Марина и Сергей Дяченко

В этот момент белая дуга, сорвавшись с Лизиных ладоней, ударила его в грудь – и он опрокинулся в портал. В бездну.

– Я считаю, что предательства не было, – сказал хмурый, не похожий на себя Гриша. – Был маневр. Она пыталась спасти свою мать, любой из нас бы…

Он запнулся под тяжелым взглядом Инструктора.

– Она написала нам сообщение, – сказал тоном ниже. – Иначе мы бы не успели… Где тут предательство?

Инструктор стоял посреди офиса. Глядя в его совершенно безжалостное лицо, я вспомнила рассказ Лизы об Антоне, сотруднике Доставки, который отомстил за брата – и был лишен памяти. Инструктор не разменивался на сантименты, он не был человеком, он был функцией, охраняющей портал. С точки зрения этой функции я оказалась слабым звеном.

– Она вступила в сговор с Тенью. Она противопоставила личные интересы интересам человечества. Она нарушила договор о нераспространении информации, втянула в неприятности постороннего человека и показала ему портал!

– Она собиралась пожертвовать собой… – заговорил Пипл. – Уничтожить портал – это ведь в целом неплохая идея, разве нет?

– Чушь! – рявкнул Инструктор. – Бред! Если бы она сделала то, что он ей приказал, мы получили бы вместо портала всемогущую бессмертную неуязвимую Тень! Ты понимаешь, что такое Тень, которую нельзя выгнать?!

– Утопить в молоке? – осторожно предположил Леша.

– Ага, конечно! Это в первые минуты у них шок, а потом они регенерируют!

Но Леша не собирался отказываться от своей идеи:

– А если уничтожить портал, а оставшихся Теней держать взаперти, в такой специальной тюрьме… Можно сделать как бы ров из молока, ну, технологически…

– А кто будет человеческой жертвой? – сухо спросила Лиза. – Кого скинем в портал? Тебя?

Она молчала уже очень давно. Мне почему-то страшно было на нее смотреть: она сделалась чем-то похожей на Инструктора.

– Давайте посмотрим на вопрос под другим углом, – снова заговорил Леша. – У нас большая победа – мы выдворили за портал старейшую Тень нашего мира, за такое премию дают… а не память стирают!

Никто не ответил.

У меня ныла и дергала порезанная скальпелем рука. Да что там: болело все, начиная с души и заканчивая икроножными мышцами, которые я чуть не порвала, пытаясь догнать отчаливающий катер. Суд надо мной затягивался.

Я подняла руку, как в школе:

– У меня есть вопросы, можно?

Инструктор кивнул.

– Моя мама будет жить, правда?

Он снова кивнул:

– Аварийный разрыв связи между Тенью и жертвой, транзакция аннулирована. Собственно, как в случае с Мишей. Твоя мама будет жить до глубокой старости.

Я глубоко вдохнула и выдохнула сквозь сжатые зубы. Все не напрасно. За мамину жизнь ни одна цена не бывает чрезмерной.

– Последний вопрос. Сэм помнит сегодняшнее утро?

Инструктор помолчал.

– Он помнит вчерашний вечер. До полуночи примерно. Но это не имеет никакого значения, потому что ты скоро забудешь, кто такой Сэм.

– Мы еще ничего не решили… – начал Гриша и запнулся. Лиза и Пипл обменялись тяжелыми взглядами. Леша уткнулся в свой монитор.

– Ясно, – я поднялась. – Ну что же. Спасибо за внимание… Вы знаете, где меня искать.

И вышла, не оборачиваясь.

Глава четырнадцатая

Память

Я просыпаюсь в больнице.

Какие-то люди стоят надо мной и спрашивают, как меня зовут. Но я не помню.

Моя левая ладонь перетянула бинтом. Болит. Я не помню, откуда эта рана.

Я не знаю, день сейчас или ночь, зима или лето. Я не знаю, кто я. Я одна: все люди для меня одинаково чужие.

Я закрываю глаза и хочу проснуться, проснуться, это же страшный сон…

Вскакивая спросонья, я чуть не опрокинула тумбочку у кровати. Грохот получился такой, что даже в стену возмущенно постучали. Разумеется, Настя тоже проснулась и протерла глаза:

– Ты что, с дуба рухнула? В смысле, с кровати упала?

– Где-то так, – пролепетала я.

Сквозь задернутые шторы в комнату проникал свет уличного фонаря. Я принялась собирать упавшие с тумбочки вещи. Этот сон снился мне третий раз за ночь – но впервые так ярко и четко.

Вчера, уходя из офиса Доставки, я не боялась. Мама будет жить, а на другие мысли у меня просто не хватало сил.

Весь вечер я пыталась дозвониться Сэму. Его телефон не отвечал, и это к лучшему. Он не помнил, как мы целовались в подземелье и как он заступил мне дорогу к порталу и помог мне вместо отчаяния ощутить волю к борьбе. Он не помнил, как перелетел с причала на борт теплохода и в последний момент отбил у Германа мою маму. Он не помнил ничего, что я рассказала ему о портале, о Тенях и о службе Доставки. Вполне возможно, он и думать забыл обо мне…

Я легла спать и даже уснула, и во сне пришел страх. Даже не так – пришел Ужас. В тесной комнатке общежития я почувствовала себя, как приговоренный в камере накануне казни.

Захотелось убежать. Если я уеду далеко-далеко – разве Инструктор меня найдет?

За окном сработала сигнализация машины. Прокатил идиот на мотоцикле, оглушил ревом целый квартал. И снова тихо; за последние годы я привыкла называть тишиной весь этот шорох и далекий рокот моторов, дребезжание жестяных козырьков над окном, отдаленные хлопки дверей, шум воды в трубах, удаляющийся вопль ночной сирены. Вот что такое тишина…

Я просыпаюсь в больнице. Какие-то люди стоят надо мной и спрашивают, как меня зовут. Но я не помню…

Меня осыпало холодным потом. Померещилась фигура мужчины посреди комнаты – но это был всего лишь Настин плащ, наброшенный на плечики и подвешенный к дверце шкафа; если убежать, меня найдут. Гриша откроет рамку куда угодно. Мне не спрятаться…

Наконец зазвонил будильник – его отвратительно веселая мелодия прикончила эту жуткую ночь.

За окном светало. Настя приподняла голову:

– Ты меня совсем забодала этой ночью… Я не спала ни секунды… Больше так не может продолжаться…

Я прекрасно знала, что она спала. Я слышала ее сладкое сопение.

– Дарья, ты слышишь? Если у тебя неврастения, так обратись к врачу… А еще лучше – сделай паузу в своих романтических похождениях, меня достали твои многочисленные мужчины!

– Это ненадолго.

– Что?

В дверь комнаты постучали. Это не был деликатный соседский стук или деловой административный. Это был суровый стук, означающий самое малое повестку в суд, а вернее всего – именное приглашение на аутодафе.

– Что такое? – Настя натянула одеяло до подбородка. – Опять твои мужики? Не смешно!

Я открыла дверь, готовясь встретить Инструктора. В полумраке коридора стоял человек в форме курьера, с картонной коробкой в руках:

– Срочная посылка для Дарьи Лебедевой.

Я расписалась в бумаге, которую он мне подсунул. Дверь закрылась. Я стояла посреди комнаты, не зная, куда девать коробку.

– От кого это? – Настя все-таки выбралась из-под одеяла, ее любопытство оказалось сильнее лени. – Так… Ну конечно – от Михаила Васильева. Поздравляю.

Я сунула ей в руки коробку и молча принялась одеваться на пары.

– Что, не будешь распечатывать? Даже не глянешь, что тебе прислал твой Миша?

– Он не мой.

– Ну конечно… То-то он вокруг нашего корпуса ходил целый день… Высматривал тебя, пока ты прогуливала… С кем гуляла, с Сэмом? Девчонки вас видели…

Если честно, я испытывала что-то вроде разочарования. Ну, пришел бы уже, привел приговор в исполнение. Чтобы я уcпокоилась наконец, и не о чем стало думать.

А может быть, лишение памяти – подарок, а не наказание?

Говорят, у приговоренных к смерти открывается особое зрение. Ярче становятся цвета и громче звуки. Прежде незаметные детали открываются и наполняются смыслом. Человек понимает, как надо жить, но его уже тащат на эшафот, и зря он пытается выторговать, как мадам Дюбарри, еще минуточку у господина палача…

Вот дура, не вела я дневник! Не записывала каждый день в мельчайших подробностях – свои мысли, побуждения, идеи, мотивы. Не писала ничего о людях… Был бы такой дневник – оставалась бы надежда прочитать заново свою забытую жизнь…

А может, жизнь нельзя прочитать? Ее можно только прожить?

Вот прочитала бы я в дневнике: сегодня Сэм меня поцеловал. И что? Надо быть великим писателем, чтобы рассказать в двух строчках, что со мной случилось, какой нежностью были наполнены его губы и как остро мне захотелось жить. Бумага ничего не расскажет ни о свете, ни о запахе, ни о теплом дыхании. Стоит ли тратить время?

Сэм остается Сэмом, даже если забыл один день своей жизни… нашей с ним жизни. А для меня все потеряно: я встречу его и не узнаю.

И, стиснув зубы, я решила про себя: не стану забывать его! Забуду, как меня зовут, не вспомню нашу с мамой старую квартиру, забуду детство, маму, друзей… А Сэма буду помнить. Я так решила.

На аллее, ведущей к корпусу, я вытащила телефон и набрала маму. Она уже не спала, бурно обрадовалась моему звонку и стала рассказывать мне выдуманную историю вчерашнего дня: как мы были в огромном торговом центре, ходили и там, и здесь, как у нее теперь отваливаются ноги, но все равно надо почаще приезжать и устраивать выходы в свет…