Василий Шуйский - Владислав Бахревский

— Со всех сторон ополчились на меня! — сказал царь. — Поляки, шведы, теперь в хана надо ждать.

— Все, что от тебя, — станет прахом и пылью. Не забудут имени твоего. Еще и поклоняться ему будут.

— Еще скажи, старик! Еще! Что завтра будет?

— Что тебе говорить — все равно к ворожеям поскачешь… Ты давно плакал, царь?

— Давно. По жене моей, по Настасье.

— Ах, Ваня, Ваня, плакать тебе, как малому дитяте. Всю слободку свою слезами зальешь. Слава Богу, не кровью! А соски тебе не дадут.

Иван Васильевич поискал на поясе, достал золотой, положил на край стола.

— Норушка! Иди скорей! Нас с тобой, как воевод, наградили! Ты уж и Норушке пожалуй золотца!

— Больше нет со мной, — сказал Грозный.

Князь Василий Иванович, торопясь, сорвал с пальца перстень.

— Вот, возьми.

— Мне не нужно, — замахал руками Микула Свят. — Это Норушке.

Мышь снова явилась на столе, обнюхивала золото.

— Ступайте с Богом! — сказал гостям блаженный и крикнул вдогонку: — Эй, Василий! Бедненький! Я о тебе сам поплачу, с небес.

Назад ехали быстро. Иван Васильевич злился.

— Озолотили, дураки, дурака!

Но уже на следующий день великий государь в единочасье собрался и уехал в Москву, увез сына и весь свой двор.

Не от врага бежал Иван Васильевич — от самого себя. Видно, почувствовал смертельную немочь. Добравшись до Александровской слободы, до крепости своей, слег. Был в беспамятстве, а как очнулся, послал в Москву гонцов за боярами, за митрополитом.

Встретил духовенство и синклит лежа на высоких подушках, сказал внятно:

— Выберите, пока жив, царя, дабы не осиротело царство в жестокую годину нашествия. Выберите из князей Рюрикова рода, из гедиминовичей… Воля ваша. Однако ж родовитее многих мой сын Иван. Он и рюрикович, он и гедиминович, и с багрянородными Мономахами — одна кровь… Совершите деяние без мешканья, желаю ко Господу отойти в спокойствии за царство… Меня же простите, коли сил в себе найдете простить…

Побледнел, закрыл глаза. К царю врачи кинулись, а бояре вышли. Духовенство вскоре тоже выставили.

Думу думать бояре уселись в слободе. Судили, рядили, составили приговор — присягать царевичу Ивану Ивановичу. Поспешили известить о том умирающего, но умирающий ожил.

И уже через неделю нещадно побил палкой сына. При живом отце посмел позариться на достояние отцовское — на священные царские регалии, на трон, на власть, славу.

Москва ждала новых многих казней, да Господь миловал. Болезнь царя не была притворной, он, хоть и поднялся с постели, сил в себе не чувствовал, а жизнь приготовила ему еще одно испытание. Захворала и умерла цветущая красотой и здоровьем Василиса Мелентьева. Горе придавило гнев, утихомирило.

…Князь Василий Иванович Шуйский возвращался с войны, которую так и не видывал, в великом нетерпении, ибо зело наскучался по Василисе, но вместо жданных радостей окатили его новостью, как водой из ушата.

Василиса забрюхатела, и Дарья отправила девицу с глаз долой, к отцу-матери.

— Скалку! — крикнул князь, побелел — уши стали белы.

Бил Дарью по толстым ее ручищам, по жирной холке, по гузну толстомясому. Бил с наслаждением, приговаривая:

— Крикнешь — угощу в темя! До смерти!

Тотчас снарядили гонца с наказом: обидчиков, кто бы ни был, хоть отец родной, — выпороть. Саму Василису доставить в Шую, в большой дом, где она должна жить хозяйкой, пока не родит. А как родит, воротить в Москву. Ребенка растить в Шуе, приставив кормилицу и добрых нянек. Денег гонец повез — десять рублей, большие деньги.

Поплакал Василий Иванович: Микула Свят сказал правду. Так думалось князю. И про царя пророчество, как сон в руку, горевал ведь небось о Василисе Мелентьевой. Разливанных слез, конечно, не лил, а вместо соски стал государю Земский собор, созванный в январе 1580 года. Воевать да побеждать без денег невозможно. Соборным приговором обложили всю «землю» повинностью давать в казну дополнительные деньги. Было указано взыскать деньги со всех городов, со всего купечества. Добрался-таки наконец царь Иван Васильевич и до монастырских сокровищниц.

Во времена опричнины земли удельных князей, казненных, опальных, перешли большею частью к монастырям.

Собор приговорил: княжеские вотчины, когда-либо отданные в собственность монастырей, переходят на государево имя. Выкупать у церкви бывшие свои земли удельным князьям воспрещено.

Деньги в казне появились, но появились и новые расходы.

Из украинных городков скакали дозоры: в поле рыщут татарские разъезды. 17 мая под Тулою, Плавском, под Каширой воеводы отразили нападение Есенея-мурзы.

Пришлось отправить в Серпухов большой полк с боярином Федором Ивановичем Мстиславским.

Но нужно было ждать и Стефана Батория. Из Кракова царские соглядатаи доносили: под королевское знамя паны и шляхта идут с большей охотой, чем в прошлом году. Ивану Васильевичу доставили даже точную роспись королевских полков. В них насчитывалось 48 399 воинов. Вот только где ждать короля?

К Великим Лукам Грозный послал большой полк воеводы князя Василия Хилкова, полки Головина и Борятинского. Во Ржев воевод князя Семена Пронского, князя Андрея Куракина, князя Дмитрия Хворостинина. В Порохове стоял князь Иван Петрович Шуйский. Ему было приказано: если король придет к Смоленску, а не ко Пскову, не к Великим Лукам, поспешать на соединение с воеводами, стоящими во Ржеве. Общее командование переходило тогда к нему и к Ивану Васильевичу Годунову.

Стефан Баторий напал всей мощью своей ученой по-немецки армии на Великие Луки (потом уже стало известно: совет королю подал Федор Васильевич Шереметев). Последний ремонт деревянных стен в Великих Луках производил Иван Андреевич Шуйский, шестнадцать лет тому назад.

Город оказался невелик, а король под рукой имел двадцать одну тысячу наемной пехоты да двадцать семь тысяч конных. Что для такого войска деревянная крепостенка с пятью тысячами защитников? По дороге поляки успели зажечь и взять Велиж, Усвят.

Канцлер и гетман Ян Замойский решил кончить дело одним общим приступом, но русские пушкари таким ветерком дунули на поляков, венгров, немцев и прочих — многим поотрывало головы. А когда, нахлебавшись собственной крови, гордые воители побежали, из Великих Лук вышли стрельцы, пробились до самых шатров гетманских и принесли в город королевское знамя.

Десять дней выстояли Луки Великие. Не спасли город царские послы, приехавшие к Стефану Баторию.

Князь Сицкий предлагал королю именем царя всю Курляндию, двадцать четыре города в Ливонии, Полоцк, но Стефан Баторий не желал мира. Он приказывал отдать всю Ливонию, Смоленск, Псков, Новгород, ну и, конечно, Великие Луки.

Четвертого сентября 1580 года деревянные стены осажденной крепости запылали. Воеводы послали десять человек договориться о сдаче города, но жаждущие наживы бешеные венгры самовольно кинулись в город и начали дикую резню. За венграми поспешили поляки, чтоб тоже не остаться внакладе.

Замойский едва спас двух воевод.

Прошлогодняя история повторилась. Полоцку не пришел на помощь Шереметев, Великим Лукам — Хилков. Его полк уничтожил под Торопцом князь Збаражский.

Пали Невель, Озерище, Заволочье.

Один воевода оршанский Филон Кмит, заранее именовавший себя воеводой смоленским, был сначала остановлен в деревне Настасьине, а потом и бит на Спасских лугах Иваном Бутурлиным. Сильно поредевший десятитысячный отряд Кмита потерял знамена, шатры, пушки, затинные пищали… Триста семьдесят человек попали в плен. Все это были литовцы.

Так закончился второй поход Стефана Батория, стоивший ему и польской казне очень больших денег.

Пока Великие Луки пылали в огне, горел Невель, полк князя Хилкова истекал кровью под ударами польской и венгерской конницы, великий государь царь Иван Васильевич и сын его царевич Иван Иванович играли двойную свадьбу.

Пятой венчанной женой Грозного стала Мария Федоровна Нагая. Смиренный владыка Антоний, митрополит стольного града Москвы, не посмел возразить государю и на этот раз, на себя взял грех.

Царевич Иван Иванович пошел под венец в третий раз. С первыми супругами, с Сабуровой, с Петраву-Соловой, жил по году. Отец находил сыну жен и сам же отнимал, отправляя прочь с глаз, в монастыри.

Князь Василий Иванович на венчании по старшинству рода своего стоял впереди, перед самыми Царскими Вратами, к тому же был дружкой царя на свадьбе. Зажжено было такое множество свечей, что лица венчающихся озарялись дивным праздничным светом, а все же князю было страшно. Хотелось быть дальше! Меньше видеть, меньше знать, меньше думать.

Лицо Ивана Васильевича сплошь покрывала паутина морщин. Тяжелые складки от носа вниз рассекали лицо, будто шрамами. У правой брови, которую Грозный часто нарочито ломал, глубокая морщина резала лоб на две неравные части. Один нос у царя был молод, да еще мгновениями глаза. Во время венчания глаза Грозного-жениха торжествовали. Невеста — сама юность — совершенная елочка, снизу доверху ни единого изъяна. А уж коль о белизне говорить, о румянце, то надо поминать лебедей, облака, белую зиму да пламень зари.