Каменные клены - Лена Элтанг

Не забывайте, что город принадлежит нам

let us find edna's rotten skull

Пишет око_ за_ око:

А вдруг это были призрачные собаки Данди?

Мне бабушка рассказывала про ужасную свору в ночи. Они охраняли могилы убитых людей. Огненные псы, рассыпающиеся искрами. Нужно было прочесть молитву и потрещать специальной трещоткой, чтобы они ушли. И еще — чтобы там была мать и маленький ребенок, тогда собаки точно уйдут навсегда.

Пишет Леви Джуниор:

Ну да, бабушкин внучек, конечно, выгляни в окно, они уже лают у тебя под дверью. Если бы вы слышали, что МОЯ бабушка рассказывает — давно бы уже в шкафу сидели, трясясь от страха Моя бабушка, при случае, сама может искрами рассыпаться, а трещотку твою разгрызет и выплюнет.

Пишет Спайдермен:

В сад Ламии подброшен дохлый енот. Просто так, в порядке напоминания.

Полицейский инспектор снова замечен в пансионе. Шифруется под простого постояльца. Угрозы нашему делу не представляет, даже наоборот. Стоит ли с ним поговорить?

let us find edna's rotten skull

Пишет Леви Джуниор:

Хотел бы я знать, что ты ему скажешь, идиот. Заодно скажи, что мы совершили нападение на чужую собственность и этот, как его… акт вандализма.

Но раз такое дело, надо бы последить за домом. Жаль, что наши основные силы разъехались на каникулы. Спайдер, принеси мне завтра отцовский бинокль!

let us find edna's rotten skull

Дневник Луэллина

зачем я пишу этот дневник? он стрекочет оглушительно и неслышно, как древесный сверчок у басе: то ли о том, что смерть близка, то ли о том, что пора проснуться и плыть вслед за желтым листом

не зря я всю ночь читал найденную в номере книжку про амулеты: под утро мне приснилась цикада из коричневого агата, китайцы клали ее на язык усопшего, чтобы он заговорил или застрекотал — одним словом, такая древняя игрушка для тех, кто разучился говорить с живыми

с кем из мертвых я стал бы говорить, попади мне в руки агатовый китайский сверчок? вернее, так — с кем из мертвых я еще не говорил?

зачем я пишу этот дневник? затем, что он не книга, книгу я писать не хочу

книги — это же просто мануалы для начинающих, мутные инструкции по складыванию космоса из ледяных кубиков, но это — личный космос! он принадлежит одному существу, у всех остальных все равно не получится, нельзя пройти по тем же горящим углям (осколкам, рыбьим косточкам) в начале, переполниться той же тоскливой тишиной (яростью, болезненной лимфой) в середине, а в финале погрузиться в то же, сливающееся с небом, шумное от лебединых крыльев, озеро (писательское пьянство, травяное забытье)

то есть, можно, конечно, но зачем? не проще ли завести дневник

оладьи с черникой и сливками! сказал я утром, стоя на галерее и глядя сверху на накрытый к завтраку стол, надо же, просто манна небесная

саша обернулась от плиты, нашла на столе карандаш и принялась писать, приложив листок к стене, я перегнулся через перила, и мне показали блокнот; между прочим, манна небесная — это гадкие лепешки из лишайника со смолой тамариска!

саша стояла в кухне, прямо подо мной, и я видел, что она улыбается

еще я увидел пробор в ее волосах — муравьиная дорожка в умбрийской глине и сосновых иглах, мне захотелось протянуть руку через перила и погладить ее по голове, или — если бы в этом скрюченном домишке обнаружился рояль — сыграть ей кленовый лист, сочинение скотта джаплина, я даже готов был переименовать его в каменный кленовый лист

да что же это такое? я просто сам себе удивлялся: саша не могла мне нравиться, мне никогда не нравились женщины, похожие на сплетение теней, на рясу францисканца, на самое темное место на гравюре, не похожие на женщин, короче говоря

я уезжаю надолго, по делам, написала саша, когда я спустился вниз в свежей рубашке, за хозяйством взялся присмотреть мистер брана, мой жених

вдвоем с сестрой вам, наверное, было легче, сказал я, положив себе на тарелку пару оладий, может быть, стоит позвать ее назад?

вы ведь видели ее могилу — вам этого мало? она по-прежнему улыбалась, прикусив кончик карандаша, ее зубы были испачканы черникой, и я уставился на ее рот, наверняка зная, что она разозлится

о да, вам мало, это ведь ваша работа — понимать все до конца, верно, инспектор?

я не инспектор вовсе, с чего это вы взяли?

какая разница, красный карандаш заметался по листку, давайте сделаем вот что: я вам скажу правду, и вы уедете и больше здесь не появитесь, саша положила блокнот на стол и вышла из кухни

почему ей так хочется, чтобы я уехал? она что же, и впрямь приняла меня за переодетого инспектора и сейчас положит на кухонный стол признание или поставит передо мной флакон с притертой пробкой, полный отравы?

и что я буду с этим делать?

это письма моей сестры, саша бросила на стол тонкую пачку конвертов, ее почерк стал заметно круглее и невнятнее, можете приобщить это к вашему досье! дело об уэльской ведьме, или что там у вас написано на казенной папке?

я взял из пачки верхний конверт, вытащил письмо, повертел в руках и протянул саше, но она спрятала руки за спину — такой же детский жест, как тот, что я подглядел немного раньше, когда она быстро облизала палец, сунув его в миску со сливками

когда я подошел к пансиону сонли полтора дождливых дня назад, фамилия на табличке сказала мне больше, чем ожидали плотник и суконщик, отправляя меня на хай-ньюпорт-стрит, эта табличка будто по глазу меня полоснула горячим медным краем, и глаз залился кровью, а рука заныла в том месте, где сломалась двенадцать лет назад

я мог бы и раньше сложить два и два, но для этого надо было протрезветь хотя бы на пару суток, вот так-то, бузинный дядюшка лу

ладно, затея с расследованием кажется мне пустой, как вересковый холм, оставленный своими обитателями, но я доведу пари до конца

хотя бы потому, что не намерен выполнять проигранное, не желаю становиться вторым суконщиком, будь в этой ирландской лавке хоть все заставлено тканями эпохи сасанидов, раписанными алыми грифонами и симургами

итак, каков был наш уговор — разобраться во всем за три дня, не так ли, достопочтенный стоунбери?

значит, у меня есть еще день и половина, если считать с той минуты, как хозяйка кленов открыла мне дверь, услышав звук разбитой садовой лампы

с тех пор многое изменилось, я знаю о ней все, ну, почти все, чего я не знаю, так это каков на вкус ее голос, но к чему мне это? когда-то, лет тринадцать тому назад, я знал женщину с похожим лицом, как будто вырезанным штихелем по медной доске, у нее тоже были веснушки на груди, так что я могу подставить тот хриплый, отстраняющий голос сюда и быть уверенным, что так оно и есть

ту женщину звали на ирландский манер, она любила горькие настойки, обстоятельные дневники, бумажные письма и шумерские таблички, у нее были такие же быстрые руки без колец, сейчас ей, полагаю, не меньше пятидесяти, но дело не в ней

дело в том, что саша сонли ведет дневник, теперь я в этом уверен, настоящий дневник, никаких зыбких, непрочных буковок, пляшущих в проводах, никакого безответного мерцания

он сделан из чернил и бумаги, и я его найду

раньше, когда я сам вел дневник в сети, то нарочно сделал его электрическим — мне нравилось, что он живет в каждом лондонском компьютере, во всех конторах и кофейнях, куда ни зайди

но герхардт майер сказал, что это — зависимость, а наша задача избавляться от всего, что сковывает, в том числе от привычки пить утренний аньехо в половине десятого

в девяносто седьмом доктор майер лечил меня против моей воли — если бы не он, я бы года полтора просидел в тюрьме, но он выдернул меня из ведьминой гущи и швырнул на свою жесткую кушетку в кабинете с окнами на соммерсет-хаус

парень, которого вы изувечили, говорил он, скорее всего умрет, он и раньше дышал на ладан, но вам, лу, придется гораздо хуже — вам нужно будет жить дальше

сделайте вот что: свяжите это с алкоголем, неврастенией и рассеянностью, тогда в вашей памяти возникнет некий слиток, который мы сможем понемногу вытолкнуть вон — если повезет

чорта с два! слиток разросся до исполинских размеров и принялся душить меня, будто борхесовский сфинкс — затем, вероятно, чтобы объяснить мне мой собственный ужас, больше эти сфинксы ничего не умеют

через восемь лет, когда я пришел к доктору сам, многое изменилось: в окнах по-прежнему виднелась резиденция опального герцога, но кушетка была мягкой, а майер обзавелся пегой бородкой, как у мирчи элиаде, и завел манеру катать во рту сигару, не закуривая, будто чжу лун свою свечу