Каменные клены - Лена Элтанг

Дрина, я писала тебе на твой электронный адрес, хотя ничего не понимаю в компьютерах, но и там не получила ответа! Раджив, то есть мистер Аппас, говорит, что подаст на моих дочерей в суд и заставит продать «Клены» — чего бы это ни стоило.

Я боюсь за вас, мои упрямые дурочки.

Он считает себя обманутым, хотя я ничего ему не обещала, кроме верности — и я выполняю свое обещание. Правда, здесь, в пропотевшей Керале, это не слишком трудно, индийский тип лица уже не кажется мне красивым.

Раньше, когда я подавала пиво на Аппасовом корабле, я еще видела белых мужчин, обгоревших докрасна шведских туристов и прочих, а теперь у меня снова вырос живот и меня перестали выпускать из дому.

К тому же, приходится работать ужасно много, иначе он сердится, стучит по столу и кричит, что я английская дрянь, белый мусор, и что от моих родителей он не получил ни подарка, ни благословения. Но ведь они умерли еще до нашей встречи!

Иногда мне кажется, что он сошел с ума — особенно, когда он часами переставляет мебель по всему дому, или когда покупает на углу чудовищную порцию расгуллы и съедает ее всю за один присест. Или покупает такие миндальные штуки в меду и кормит меня с ладони, у меня уже язык прилип к зубам от этих сладостей.

Здесь все по-прежнему, жарко, весь июль я занималась тиковым игральным столиком с бомбейской мозаикой, Куррат говорит, что он из Удайпурского дворца.

Странно, но мне начинает нравиться ажурная резьба, верблюжья кость и перламутр, а раньше это казалось ужасной дешевкой. Невозможно поверить, но мебель здесь делают даже из папье-маше — соскребешь многослойный лак, а там бумага!

В этой стране вообще все идет в ход: абрикосовые косточки, старая мебель, лоскуты, раньше мне казалось, что это от бедности, а теперь — что они просто иначе чувствуют вещи. Раджив возил меня в огромный ангар на краю города, где все до потолка завалено старыми ширмами, слоновьими седлами и повозками без колес — его дядя скупает это жуткое барахло по деревням и продает коллекционерам, хорошенько состарив с помощью травяных соков и масел. Иногда он составляет стол махараджи из разных кусков — от кроватей, стульев и бог знает чего еще!

Ужасно устала, сейчас пожую свой пан и пойду спать.

Ничего, Эдна Александрина, скоро родится мой мальчик, мой Бенджамин Сибил Пханиндра Таранджит, и все изменится. Я стану матерью Аппасова сына!

А когда все изменится — ты приедешь ко мне, ведь правда же?

Дневник Луэллина

лет двенадцать тому назад в деревне не было даже почты, за письмами ходили в аптеку, теперь на уэйн-роуд есть почтовое отделение, и я туда зашел — раз уж решил остаться, так хоть попробую что-нибудь понять

я решил остаться — может быть, потому, что мисс сонли так сильно этого не хочет? сонли, сон-ли, редкое позвякивающее имя, здесь нет никакой ошибки, это она — когда я увидел табличку с именем на воротах кленов, в голове страшно помрачилось, словно богиня ата из девятнадцатой песни илиады прошла по моей макушке босиком

ясное дело, старики приготовили мне сюрприз, оба считают, что я в последнее время обленился, бросил весла и плыву по течению, знали бы они, какая мутная вода в моей реке, натуральный ганг, перегнешься через борт — а там даже отражения нету, одна глинистая темень,

но морж и плотник в эту ночь пошли на бережок,и горько плакали они, взирая на песок:ах, если б кто-нибудь убрать весь этот мусор мог!

раньше у почтовой девчонки пальцы были бы в чернилах, а в конторе пахло бы старым сукном, пылью, сургучом и еще чем-то неуловимо почтовым, от здешней почтальонши пахло грушевым мылом, и я загрустил

какие там письма, мисс маур махнула рукой, за тот год, что я здесь работаю, ей приходили только счета, да и трудно представить, как эта сонли пишет кому-нибудь письмо, скорее уж — как она рисует руны на чужом дверном косяке или смешивает иоанново масло [52] по рецепту своей русской маменьки

а вы что же, знали ее мать? плиссированный серый шелк взметнулся у меня перед глазами, босые ноги неслышно пробежали по дубовой лестнице, я забылся и схватил почтальоншу за локоть: скажите — какая она была?

еще чего, обиделась мисс маур, когда жена уолдо сонли померла, мне еще и трех лет не было, послушайте, далась вам эта аликс, добавила она, каждый знает, что она холодна, как огурец на дне погреба, у нас на аликс и не смотрит никто!

отчего же, я смотрю на нее, заметив у мисс маур обкусанные ногти, я проникся к ней внезапным доверием, и некий мистер брана смотрит, разве нет?

сондерс полуденные зубы? ну тут все просто, она его опоила и прибрала к рукам, лишь бы сестре на том свете досадить, мисс маур сердито тряхнула грушевыми волосами, этак и я бы смогла!

не красотою ее, не заслугами был покорен ты, силой заклятий и трав, срезанных медным серпом, гордо сказал я, но почтальонша недоуменно улыбнулась: как, вы сказали, вас зовут — элдербери? через пять минут у меня перерыв, хотите съесть пару булочек здесь, за углом?

я покачал головой и протянул ей руку для прощания, рука мисс маур была грубой и холодной, зато на каждом пальце было по серебряному колечку, даже на мизинце

мне бы тоже одно кольцо не помешало, в этой тесно слепленной деревушке, где все все обо всех понимают

кольцо гигеса, лидийского царя [53]

вернувшись с почты, я налил себе холодного чаю на кухне и посидел немного на нижней ступеньке лестницы, ведущей наверх, в номера

мой отец упал с такой же узкой дубовой лестницы, только ведущей вниз, в подвал, к тому же, с винтовой — более крутой и неудобной

ступеньки по бокам были семи дюймов ширины, а к центру сходили на нет, он, наверное, не попал ногой на первую ступеньку, оступился и полетел вниз, в каменный погреб

наверное, в доме стало очень тихо, когда он перестал кричать он поднес руку к глазам и не увидел ее он знал, что в подвале светло, он слышал, как потрескивает колесико счетчика — значит, включилась лампочка-автомат, но своей руки он не видел

(откуда я это знаю? я все это где-то прочел?)

мне передали его шкатулку с двойным дном: сверху лежали дырявые шведские монетки и два сухих каштана, а внизу — мои письма, с семьдесят седьмого года по восемьдесят девятый

соседка, приславшая мне шкатулку и адрес бэксфордского нотариуса, написала, что в доме никого не было, кроме облезлой сиамской кошки

кошка не могла выйти, потому что дверь была заперта изнутри, за несколько дней она сильно проголодалась

соседка так и написала: кошка сильно проголодалась и повела себя безобразно по отношению к мертвому телу

в ранних сумерках я видел куницу, летевшую по стволу дерева, в ее движении вверх было что-то отчаянное, с таким видом не ходят грабить осиные гнезда, подумал я, так быстро можно спасаться от сильных и опасных врагов — но кто здесь был ее врагом, в этом тенистом саду, полном игрушечной смерти и жимолости?

и нужно ли непременно знать о своих врагах, чтобы их сильно бояться?

одолжив в прихожей брезентовую куртку, я взял пустой пакет, вышел за ворота, спустился к морю и провел там около часа, медленно идя вдоль берега, глядя, как донная мгла, поднявшаяся во время грозы, затягивает берег зелеными скользкими нитями и какой-то неведомой черной кожурой

то и дело я наклонялся за осколками стекла и лоскутами зазубренной жести, щурясь и ругая себя за рассеянность — я забыл очки в кармане плаща, а без них у меня немного кружится голова

собирая острую прибрежную мелочь — вот бы посмеялся уайтхарт, увидев, чем занят его взбунтовавшийся раб, — я думал о том, что рассказала мне гвенивер, хотя думать было особенно нечего, какой интерес думать о том, что уже увидел?

когда я слушал хозяйку трилистника, а до нее — сердитого суконщика в пабе, мисс сонли представлялась мне надменной барышней, ярко-рыжей, балованной и ловкой, как куница, такая женщина могла бы заставить меня о ней задуматься, даром, что ли, в детстве я воображал себя лассарильо с тормеса

но теперь, когда я знал, что вишгардская ведьма тиха, узкоплеча и волосы у нее всего-навсего русые, думать о ней стоило лишь в связи со вчерашним уговором, который я, кстати, помнил смутно — день и вечер залились кубинским питьем, будто желтоватым аварийным светом

я даже не смог объяснить себе, почему не уехал в тот день домой — опоздал? устал? помню себя на автобусной станции, под жестяным навесом, вытряхивающим капли из фляжки прямо на ладонь, помню, как шел через вествудский лес, всклень наполненный теплым туманом, еще помню, как познакомился с женщиной по имени прю, у нее были выпуклые веки и выпуклые зубы, а голос похож на монотонный стук дождя по жестяной крыше, и если кого-то в этом городе стоило выбрать ведьмой, то я без сомнений указал бы на нее