Лесная крепость - Валерий Поволяев

Людей, владеющих ножом, во взводе Геттуева не было, это Сергеев был ножевиком и проводил среди своих подопечных специальные занятия, покойный Ерёменко ножиком баловался, а Геттуев, мирный добродушный человек, старался таких страстей избегать.

– Пошли, – сказал Чердынцев маленькому солдату, – пошли вдвоём… Может, обойдёмся без выстрелов.

– Попытка – не пытка, товарищ командир.

Они беззвучно поднялись на крыльцо. В предбаннике управы мирно дремал, сидя за старым скрипучим столом, молодой упитанный полицай в тёмной форме со значком ворошиловского стрелка, пришпиленным к карману. Как открылась дверь, он не услышал, почувствовал лишь, как в натопленное помещение втиснулся хвост холода, ударил по ногам, полицай поднял голову.

– Закрывайте за собой дверь, козлы деревенские, – тихо и грозно произнёс он, приняв Чердынцева и Ломоносова за обычных райцентровских обывателей. Автоматов, висевших за их плечами, он не разглядел.

Ломоносов стремительно шагнул к полицаю, резким движением ладони поддел его под подбородок, голова у полицая задралась, будто тыква, в глотке что-то булькнуло, словно из бутылки вытекли остатки воды. Маленький солдат ловко провёл лезвием по горлу полицая, нож у Ломоносова был острый – он едва не отделил голову от плеч. На стол полицай лёг уже мёртвым.

– Напрасно, – тихо сказал Чердынцев. – У кого мы теперь узнаем, где находится фельдшерица?

– Найдутся такие люди, товарищ командир, и двух минут не пройдёт, как отыщем…

Помещения управы Чердынцев помнил ещё по первому налёту на райцентр – кабинет Шичко должен находиться на втором этаже… Если, конечно, она не подобрала себе другой. Чердынцев прижал к губам два пальца – тихо! Ломоносов замер.

Были слышны два негромких спокойных мужских голоса, раздающиеся в коридоре: полицаи, видать, местные, вели обычный разговор про коней, пиво и какую-то Люську, которая до войны любила разбавлять пиво водой. Чердынцев прислушался – не возникнет ли третий голос?

Нет, не возник. Чердынцев на носках прошёл немного вперёд, заглянул за угол коридора и показал напарнику два пальца – двое, мол. Махнул рукой – пошли! Маленький солдат ткнул себя в грудь и отклячил большой палец вправо – дескать, он берёт на себя правого говоруна, Чердынцев согласно наклонил голову – он возьмёт левого – и шагнул в коридор.

Коридор был освещён слабо – собственный нос даже невозможно разглядеть, говоруны, полицаи средних лет, прервали беседу и уставились на людей, внезапно возникших в коридоре.

– Чего вам тут надо? – истончившимся, словно бы после болезни, ребячьим голосом спросил один из них, много раз битый жизнью, с продырявленной шкурой, опытный мужичок, он что-то почувствовал, но предпринять что-либо не успел, Ломоносов, размахнувшись снизу вверх, всадил ему нож в подгрудье, Чердынцев приставил нож к горлу второго полицая.

– Шичко здесь?

– Ассия Робертовна? Нет её тут, – просипел тот дыряво, враз потеряв от страха голос, – домой ушедшая.

– Кто-нибудь ещё есть в управе?

– Нет. Сегодня у немцев праздник, нас домой отпустили, выдали по бутылке водки на руки…

«Праздник – это хорошо, – отметил про себя Чердынцев, – даже очень хорошо». Полицай, которого он держал на острие ножа, скосил глаза вниз, на валявшегося на полу приятеля, дёрнулся, будто от укола током, и замычал пугливо, с хрипом – ну ровно проколотая автомобильная камера: «М-м-м…»

– Тихо, тихо… – успокаивающе произнёс лейтенант. – Где живёт Шичко, знаешь?

– Ассия Робертовна? Конечно, знаю. Много раз ей домой всякую еду носил…

– Прислуживал, значит?

– Да вы что, товарищ хороший! Она приказывала, я приносил. Женщина всё ж…

– Да не женщина она… – У лейтенанта невольно помрачнело, пошло морщинами лицо, даже губы и те покрылись морщинами. – Обычное исчадие… На немецком празднике она не может быть?

– Не-а, дома она. Немцы её не очень жалуют. Это – после казни девочек-школьниц. Комендант был против, чтобы казнить детей.

«Выходит, не все немцы одинаковые, – мелькнула мысль у Чердынцева в голове, в то же мгновение он отогнал эту мысль от себя, – всё равно они все – враги».

– Пошли… – Чердынцев повёл головой в сторону. – Показывай, где живёт твоя разлюбезная начальница.

– Одну минуточку, – вмешался Ломоносов, обхлопал одежду полицая в поисках оружия.

– Пистолета у меня нет, – услужливо подсказал тот, – не положено, винтовка моя – в караулке.

– Смотри, не вздумай фортель какой-нибудь выкинуть. – Ломоносов демонстративно поправил на плече автомат. – Иначе живо продырявлю.

– Что вы, что вы… – испуганно забормотал полицай и поднял руки кверху.

Вышли на крыльцо.

– Ну что, тихо? – спросил Чердынцев у Геттуева, большой глыбой вытаявшего из темноты.

– Пока ни одного выстрела.

– Три человека – со мной, – распорядился Чердынцев, – а ты, Максим, пока проверь управу, забери в оружейной комнате затворы у винтовок – выбросим их по дороге – и боеприпасы… Жди нас здесь – мы мигом!

Он шагнул в темноту и в ту же секунду растаял в ней, следом шагнули маленький солдат с полицаем и также растворились: ночь нынешняя была словно бы специально сотворена для партизанских операций – тёмная, с позёмкой и посвистами ветра. Следом за командиром в темноту шагнули три бойца из геттуевского взвода.

Полицай вначале шёл уверенно, потом, на перекрёстке двух переулков неожиданно замешкался и после короткого раздумья шагнул влево.

– Ты чего? – встревоженно спросил Ломоносов.

Полицай остановился, вытер рукавом мокрый нос и ткнул рукой в правый переулок:

– Там немцы могут быть. Лучше их обойти.

– Ну ты и орёл, – коротко рассмеялся Ломоносов, лейтенант придержал его:

– Погоди! Может, нам вначале напасть на немцев, а уж потом заняться фельдшерицей?

– Уйдёт ведь, товарищ командир! Как только услышит стрельбу, так сразу и усвистит. И поминай, как её звали.

– Тоже верно. Пошли! – Чердынцев шагнул влево.

– А ты молодец, мужик. – Ломоносов хлопнул ладонью по плечу полицая. – Заботишься о нас.

– Будешь заботиться, когда жизнь дорога, – пробормотал тот беззлобно, с обеспокоенными нотками бывалого человека, вляпавшегося в нехорошую историю.

Минут пять они шли молча. Ломоносов, словно бы предчувствуя что-то, взял автомат на изготовку.

– Сюда, к тому вон дому, – молвил полицай, сворачивая к высокой, не так давно, судя по всему, перед самой войной, окрашенной светлой масляной охрой изгороди. В доме за изгородью призывно светились окна дома. Всего окон в этом справном доме было пять – хорошие хоромы возвёл себе какой-то хозяин, надёжные, просторные, надеялся, наверное, прожить без войны, но война началась, и неведомо теперь, живёт хозяин тот здесь или нет, зато дамочка одна, служка фашистская, живёт. – Сюда, – повторил полицай и, подойдя к калитке, перегнулся. Нашарил изнутри щеколду, с тихим стуком отодвинул её. – Сюда вот.

Чердынцев скинул «шмайссер» с плеча.

На крыльце полицай гулко потопал валенками, сбивая с них трескучие ледышки, потом, разглядев стоящий у двери старый голячок – ободранный веник, – пошмурыгал им по обуви, опять потопал валенками и уж потом стукнул костяшками пальцев в дверь. Подёргал её – дверь была закрыта, – снова постучал.

Наконец в сенцах загремело попавшее под неловкую ногу ведро, и недовольный женский голос поинтересовался:

– Кто это?

– К Ассии Робертовне! Передайте, что Григоренко, дежурный из управы пришёл.

– А до завтрева подождать не мог?! – Недовольство в женском голосе сменилось злостью.

– Раз пришёл, значит – не мог, – невозмутимым тоном ответил полицай. – Открывайте!

За дверью заскрежетал железный засов – выдвигался он трудно, заржавел, видать, в этом доме не было мужика, чтобы привести его в порядок, потом заскрежетал другой засов, размером и мощностью поменьше. Дверь отворилась.

Полицай решительно шагнул в сенцы, вытер рукавицей нос.

– Ассия Робертовна где?

– У себя. Ужинает.

– Скажите ей – Григоренко пришёл. Гри-го-рен-ко. Дело у меня срочное.

– Ладно, – смиряясь, проворчала недовольная женщина – объёмная, грузная, занимавшая половину сенцев, – я поняла: Гри-го-рен-ко. Проходи. А это кто с тобой? – воззарилась она на Чердынцева и маленького солдата.

– Это наши. – Полицай небрежно махнул рукой. – Из управы… Со мной пришли.

– Ладно. – Грузная женская фигура нехотя отодвинулась в сторону. Проворчала: – Нанесёте мне тут грязи.

– Грязь не сало, потёр – и отстало, – произнёс полицай, хихикнул довольно: очень уж ладно он высказался. И главное – к месту.

Испуг, навалившийся на него в управе, похоже, прошёл, он вновь почувствовал себя в своей тарелке, перестал бояться партизан.

Чердынцев сильным движением руки отодвинул хозяйку в сторону, шагнул вслед за полицаем в нагретое помещение.