История России. Век XX - Вадим Валерианович Кожинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем есть достаточные основания полагать, что с декабря 1949-го до марта 1953 года «куратором» МГБ в ЦК являлся не кто иной, как Никита Сергеевич Хрущев!
Правда, прямых документальных подтверждений этого нет (или по крайней мере документы пока не обнаружены). Но, как уже отмечалось, масса документов была по указанию Хрущева уничтожена; кроме того (о чем также шла речь) в последние свои годы Сталин в особо «секретных» делах стремился обойтись вообще без документов, ограничиваясь устными директивами; наконец, разного рода косвенные подтверждения этой роли Хрущева имеются в немалом количестве.
Как известно, Хрущев с января 1938 года управлял Украиной. Но через почти двенадцать лет, в декабре 1949-го, Сталин неожиданно вызывает его в Москву, и он становится одним из пяти (Сталин, Маленков, Пономаренко, Суслов, Хрущев) тогдашних секретарей ЦК (и, одновременно, 1-м секретарем МК). Свершившееся, конечно же, было очень важной для Хрущева переменой, и в своих устных воспоминаниях, записанных в конце 1960-х – начале 1970-х годов на магнитофон, он несколько раз возвращался к этому сюжету.
По его словам, Сталин так объяснил причину и смысл его нового назначения: «У нас плохо обстоят дела в Москве и очень плохо – в Ленинграде, где мы провели аресты заговорщиков. Оказались заговорщики и в Москве…»[800] И далее: «Когда я стал секретарем ЦК ВКП(б)… Ленинградская парторганизация вовсю громилась. Сталин, сказав, что мне нужно перейти в Москву, сослался тогда на то, что в Ленинграде раскрыт заговор» (там же, с. 216). И в другом месте: «Сталин говорит: “Мы хотим перевести вас в Москву. У нас неблагополучно в Ленинграде, выявлены заговоры. Неблагополучно и в Москве…”» (там же, с. 260) и т. п.
Едва ли есть основания истолковать все это иначе, как решение Сталина поручить Хрущеву борьбу с этими самыми «заговорами», для чего, понятно, Никита Сергеевич должен был опираться на МГБ, – то есть быть его «куратором».
Но Хрущев в тех же воспоминаниях утверждает, что у МГБ был тогда тайный куратор. Он признает, что Абакумова «Сталин назначил в Госбезопасность тогда, когда Берия был освобожден от этой работы». Но, по его словам, «Сталин мог и не знать», что «Абакумов не ставил ни одного вопроса перед Сталиным, не спросив у Берии… Берия давал директивы, а потом Абакумов докладывал, не ссылаясь на Берию» (с. 224).
И Хрущев уверяет, что «тайный куратор» Берия осуществил Ленинградское дело; сам же он ни в коей мере не был к нему причастен. Ко времени суда над «ленинградцами» Хрущев уже около десяти месяцев был секретарем ЦК, но, если верить его воспоминаниям, он не только не участвовал в этом деле, но и почти ничего о нем не знал: «…обвинили “группу Кузнецова” в Ленинграде, будто там проявили “русский национализм” и противопоставили себя общесоюзному ЦК. Что-то в этом духе, точно не помню, а документов я не видел… Со мной о “ленинградском деле” Сталин никогда не говорил» (с. 219, 225).
Итак, Сталин, призвав Хрущева в Москву для борьбы с «заговорами», или вдруг забыл об этом, или же отказался от своего намерения; правда, ни о каких иных сталинских поручениях себе как секретарю ЦК Хрущев не сообщает. Более того: он не называет и какого-либо другого секретаря ЦК, которому Сталин поручил тогда руководить расследованием «заговоров» (ведь Берия якобы занимался этим делом тайно от Сталина).
В своем тщательном анализе дела Абакумова, основанном на имеющихся документах, К. А. Столяров упоминает, что в декабре 1949 года Хрущев «возглавил кадровую работу в ЦК»[801], – то есть стал исполнять те функции, которые исполняли в 1939-м – начале 1946 года Маленков, а в 1946-м – начале 1949-го А. А. Кузнецов. По-видимому, из-за отсутствия точных документальных сведений К. А. Столяров не конкретизирует эту «кадровую работу» Хрущева. Вместе с тем он упоминает, что в 1951 году Сталин «создал комиссию для проверки работы МГБ в следующем составе: Маленков, Берия, Шкирятов и Игнатьев» (там же, с. 63). Но в ком-либо из членов этой временной комиссии едва ли уместно видеть постоянного куратора МГБ; естественно как раз полагать, что комиссия так или иначе «проверяла» и «работу» куратора (то есть Хрущева).
И в высшей степени многозначительно то место книги К. А. Столярова, в котором речь идет о суде над Абакумовым{128} в декабре 1954 года, когда Хрущеву фактически уже принадлежала вся власть в стране. Абакумов, констатирует К. А. Столяров, «был одним из немногих, кто знал обо всех злодеяниях власть имущих, в том числе и Хрущева… я основываюсь на том, что торопил следствие и пытался форсировать события генерал-полковник Серов, человек Хрущева… Хрущев стремился как можно быстрее разделаться с Абакумовым – его расстреляли через час с четвертью после оглашения приговора… Сразу же по окончании процесса над Абакумовым генеральный прокурор СССР Руденко позвонил из Ленинграда в Москву, рубленой фразой доложил Хрущеву о выполнении задания и спросил, можно ли закругляться… Во время этого телефонного разговора рядом с Руденко стоял Н. М. Поляков, тогда секретарь Военной коллегии Верховного суда СССР, у которого я и узнал подробности… Почему Хрущев так энергично спровадил Абакумова на тот свет? Чего он опасался? Определенно ответить на эти вопросы крайне сложно, – находясь у власти, Хрущев позаботился о том, чтобы изобличавшие его документы были уничтожены… Противозаконные действия Хрущева – тропа не торная, она ждет своего исследования» (там же, с. 120, 121, 122).
Выше приводились хрущевские уверения, согласно которым он не имел ровно никакого отношения к Ленинградскому делу, даже и «документов не видел». Но на всякий случай Никита Сергеевич все же сделал следующую оговорку: «Не зная подробностей этого дела, допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись»[802].
Как же так? «Документов не видел», а подпись под ними, «допускаю», поставил?! Или другое противоречие: Сталин переводит Хрущева (по его же признанию) в Москву секретарем ЦК из-за Ленинградского дела, но затем-де не говорит ему об этом деле ни словечка!
Сию нескладицу можно объяснить тем, что Никита Сергеевич диктовал цитируемые фразы в возрасте около (или даже более) 75 лет, уже затрудняясь свести концы с концами, и невольно кое в чем «проговорился» об истинном положении вещей. Вот еще один вероятный «проговор» в хрущевских воспоминаниях, касающийся известного «дела врачей»: «Начались допросы “виновных”, – поведал Хрущев. – Я лично слышал, как Сталин не раз (выделено мною. – В. К.) звонил Игнатьеву.
