Том 68- Чехов - Литературное наследство
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Витя спросил:
Мама, это загорожено, чтобы люди не падали?
Да, братик мой. Это сделано так, чтобы люди не падали, а мальчики падали. Ну, а если бы,— обратился А. П. ко мне,— сын ваш упал бы в воду, что бы вы сделали?
Я бросилась бы за ним.
А плавать умеете?
Нет,— покраснев, созналась я.
Я и то бросился бы, —тихим низким голосом проговорил А. П.
Я взглянула в глубину этих поразительных в своей доброте глаз и не
усомнилась: несмотря на то, что А. П. болен, что он харкает кровью, что если бы он и не пошел ко дну, для него это было бы все равно смертельно. Сердце мое дрогнуло. Я всегда была полна любви к этому исключительно прекрасному, благородному, изысканному писателю, но тут я вдруг почувствовала особенную нежность к этому больному человеку.
С тех пор прошло 35 лет, но эта нежность не изжита мной.
А. П., как мне показалось, задержал на мне пытливый взгляд, помолчал, а потом, взяв Витю за руку, сказал:
Ну, хорошо... Пойдемте пить чай. Там уже наверно все приготовили.
Когда мы вошли в кают-компанию, действительно, на конце большого стола был сервирован чай. За другим столом сидела пара и завтракала. Небольшого роста бритый мужчина в клетчатом пальто и такой же кепи, шея его была замотана белым фланелевым шарфом, и нарядная дама. Возле них на полу вертелась маленькая простая собачонка.
А. П. зашептал Вите:
Смотри хорошенько, это папаша тех зверей.
Витя ничуть не удивился.
И волка5
Ну, конечно, и волка.
А. П. явно благоволил к нашему мальчику. Он посадил его рядом с бой, налил ему на блюдечко чаи и протянул ему тарелку с пирожными, альчнк тронул одно, другое.
Витя!— укоризненно остановила я.
А. М. ФЕДОРОВ Фотография, 1900-е гг.
«Сейчас смотрю я на его портрет, стоящий на моем письменном столе. Мелким, четким почерком чернеют сбоку портрета несколько строк, написанных рукою Чехова, и эта характерная шния его росчерка, идущая вниз. 1901 г., II, 19 — стоит дата на этом портрете». (Из воспомина- шй A. M. Федорова о Чехове. — Нынешнее местонахождение упоминаемого Федоровым портрета
Чехова неизвестно)
Собрание Н. А. Роскиной, Москва
Выбирай сперва глазками, а потом уже бери ручкой,— шутливо 1Ставительно говорил А. П.,— так всегда благовоспитанные мамаши тт деток.
Дуров, очевидно, знал А. П.4, п наверно умышленно слышно шепнул ене, что это — Чехов; следом послышалось: «Каштанка». Затем он иилым голосом начал приказывать своей известной Заплетайке делать (зные штучки.
А. П. понимал, что представление для него, но Вите, посмеиваясь, IB ори л:
Это, приятель мой, все для тебя.
Но спектакль скоро был прерван. Вбежал служащий Дурова и заявил, о верблюд ехать в Севастополь не хочет; что капитан сердится — это [держивает пароход, что верблюд стоит у сходней, недвижим, как статуя.
Дуров тотчас же пошел наверх.
Пойдемте и мы,— предложил А. П.— Это ведь очень забавно.
У мокрых скользких сходней стояла толпа, а впереди громадный рыжий верблюд. Его тянули на веревке спереди, заманивали сахаром, толкали сзади, а он, действительно, стоял, как «статуй».
Дуров метался у борта и надрывался, стараясь кричать сиплым голосом, и извинялся в сторону Чехова:
Я проетужен. Верблюд не узнает моего голоса,— наконец, выйдя из терпения, неистово хрипло закричал:— На лебедку его!
И вот через несколько минут лебедка вздернула это чудовище наверх.
А. П. поставил Витю впереди себя, указывал ему Hai все смешное и сам от души наслаждался этим зрелищем.
Когда верблюд с глазами, полными трагического ужаса, вздернутый на лебедке, мотал беспомощно своей кроткой мордой, а ноги, как четыре оглобли, торчали, как бы упираясь в воздух, во всех углах на палубе и на пристани переливался всеми тонами хохот.
А. П., обхватив себя обеими руками, закатился заразительным смехом. Перед ним звенел детский голосок Вити, а рядом гудел бас Миролюбова.
Вот образина! Вот чудище! — повторял, смеясь до слез, Чехов. Когда же опустили на палубу совершенно обалдевшего, с жалким видом верблюда, у А. П. смех перешел в затяжной кашель.
Миролюбов тревожно следил за ним.
Я боялась взглянуть на него.
Кашель утих. А. П. вынул носовой платок из кармана и сплюнул в него. На платке заалело пятнышко.
Пароход вышел из рейда, стал почти незаметен в тумане, а перед моими глазами неотступно алело пятнышко на платке.
В воздухе же, едва доходя до сознания, звучали детские вопросы:
А почему волк поехал на пароходе?
А почему этот дядя «такой» поехал с волком?
А чей сын верблюд?
На обратном пути я сказала мужу, что, действительно, с первых же слов беседы сразу чувствуется, что это за человек.
А. М. ответил:
Да ведь и скрипка Страдивариуса узнается не по форме и не по окраске, а по нежности и ясности тона. Достаточно заставить хотя бы случайно прозвучать одну-две ее струны, и благородство драгоценного инструмента сейчас скажется.
Да, именно такое благородство тона было у А. П. Он сразу вызывал к себе доверие, хотя умышленно для этого ничего не делал и, может быть, именно потому, что нарочитого в нем ничего не было. И тут же как-то даже мне, мало видевшей и знавшей его, чувствовалось, что он все же не являлся перед вами с открытой душой.
Я вспоминаю, как много позже, когда отношения между А. П. и мужем более определились, он неоднократно мне рассказывал, что никто даже из близких ему людей не видел Чехова, так сказать, «при открытых дверях».
Никто, или, если хотите, все. Но это уже не при личных с ним встречах, а заочно, по его произведениям. Здесь душа Чехова являлась во всей своей глубокой одаренности и тонкости.
Как-то Федоров описывал мне свой визит к Чехову и свою беседу в отсутствии его с Марией Павловной, обожавшей своего брата. Она с нежностью рассказывала об А. П., какой в ранней молодости он был большой шутник и забавник; и таким он был до самой своей болезни. Она охотно рассказывала это и другим знакомым, к которым А. П. относился с симпатией, о разных проделках и выдумках в то счастливое, хотя и нелегкое для самого А. П. и всей семьи его время.
Знакомство Федорова с А. П. произошло за три года до его смерти, когда сознание своей тяжкой болезни уже сказывалось в нем. Но и при
