Властелин колец - Джон Толкин

– А второй периан, по имени Мериадок? Он тоже пока еще находится под моей опекой, — напомнил Управитель.

– Скорее всего, завтра он сможет встать. Разрешите ему, если попросит. Может, под присмотром друзей, даже погулять по саду.

– Сколь живучее племя! — подивился Управитель, качая головой. — Прочностию они подобны кремню!

У входа в Обители между тем собралась толпа, желавшая видеть Арагорна, и, когда он появился, все устремились следом. Едва успел он встать из–за трапезы, как люди окружили его с просьбами: кто умолял исцелить родича, кто — друга, умирающего от ран или пораженного Черной Немощью. Тогда Арагорн встал, и вышел к толпе[580], и послал за сыновьями Элронда, и до поздней ночи они втроем врачевали и целили несчастных. По городу разнеслась молва: «Король! Король вернулся!» Скорые на язык гондорцы в первый же день прозвали Арагорна Эльфийским Камнем — по зеленому камню, сверкавшему у него на груди. Так подтвердил его собственный народ имя, предреченное Арагорну в колыбели.

Когда же силы покинули Арагорна, он завернулся в плащ, незаметно ушел из города, вернулся в свой шатер и заснул на краткое время. А рано утром на Белой Башне взвился флаг Дол Амрота — белый корабль на синей воде, подобный белому лебедю, и все дивились, глядя на Башню и гадая: вправду город их посетил Король или то было видение?

Глава девятая.

ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ

Настало первое утро после битвы, и было оно ясным. По небу плыли легкие облака, ветер сменился на восточный. Леголас и Гимли, поднявшись чуть свет, испросили разрешения покинуть военный стан — им не терпелось подняться в Город и повидаться с Мерри и Пиппином.

– Рад был узнать, что они живы, — говорил Гимли. — Натерпелись мы с ними горя в роханских степях! Жаль было бы, если такие труды и пропали бы впустую!

Эльф с гномом рука об руку вошли в Минас Тирит, и горожане на улицах дивились, видя столь странную пару. Леголас был прекрасен лицом, как ни один человек никогда не был и не будет. Он шел по утренним улицам, напевая какую–то эльфийскую песню чистым, звонким голосом, а Гимли тяжело шагал рядом, поглаживая бороду и глазея по сторонам.

– В работе с камнем они понаторели, — сделал он заключение, внимательно осмотрев стены домов. — Но кое–где кладка могла бы быть получше, да и камни мостовой я бы пригнал ровнее. Когда Арагорн примет здешние дела, надо будет предложить ему службу каменщиков из Одинокой Горы. Тогда у него будет столица всем на зависть!

– Тут слишком мало садов, — посетовал Леголас. — Эти дома мертвы. Здесь недостает зелени, которая росла бы и радовалась солнцу. Если Арагорн действительно примет здешние дела, Лесной Народ пришлет ему в дар певчих птиц и деревья, которые никогда не умирают…

Наконец они предстали перед князем Имрахилом, и Леголас, взглянув на него, поклонился в пояс, ибо признал в князе эльфийскую кровь.

– Приветствую тебя, о князь! — воскликнул он. — Давно покинули рощи Лориэна соплеменники Нимродэли, но, видимо, не все они отплыли из гаваней Амрота на запад[581], за Море!

– Наши легенды говорят то же самое, — ответил князь. — И все же вот уже много лет не видели мы у себя сыновей благородного племени эльфов, и я дивлюсь нашей встрече в эти дни войны и скорбей. Что привело тебя сюда?

– Я — один из Девяти, что начали свой путь из Имладриса, ведомые Митрандиром, — молвил Леголас. — А прибыл я сюда вместе с моим другом, гномом Гимли, и Повелителем Арагорном. Мы хотим видеть наших друзей — Мериадока и Перегрина, которые, как говорят, находятся под твоей опекой.

– Вы найдете их в Обителях Целения. Я провожу вас туда, — предложил Имрахил.

– Нам довольно будет и менее достойного провожатого, — поклонился Леголас. — Ибо я принес тебе весть от Арагорна. Он не хотел входить в Город до срока, но сейчас явилась безотлагательная необходимость немедленно собрать совет военачальников, а посему Король просит тебя и Эомера Роханского спуститься к его шатру, где вас уже ожидает Митрандир.

– Мы явимся незамедлительно, — обещал Имрахил, и, обменявшись учтивостями, они расстались.

– Вот благородный муж и великий вождь племени людского! — молвил вслед ему Леголас. — Какова же была слава Гондора в пору расцвета, если даже теперь, на закате, являются в нем подобные мужи?

– А какие у них были каменщики! — подхватил Гимли. — Древние постройки сработаны добротнее всего. Обычная история у людей! Все–то они ждут урожая, сеют пшеницу — и вдруг грянут весенние заморозки, или летний град побьет поля, и где он, урожай, где они, обещания?

– Однако редко бывает, чтобы пропал весь посев, — возразил Леголас. — Иной раз переждет зерно непогоду, схоронившись где–нибудь в пыли и перегное — а потом возьмется и прорастет[582], когда уже и не ждет никто. Дела людей еще и нас переживут, Гимли!

– И все же в конце концов останется только руками развести. Всем их делам и замыслам одно название: могло–быть–да–нету…

– Будущего не дано провидеть даже эльфам, — вздохнул Леголас.

Тут подошел провожатый от князя Имрахила, посланный доставить эльфа и гнома в Обители Целения. Хоббитов они застали в саду, и встреча получилась радостной. Друзья долго гуляли среди деревьев и беседовали, наслаждаясь временным покоем и отдыхом на утреннем ветру, что овевал верхние ярусы города. Когда Мерри устал, все четверо устроились на стене спиной к зеленому саду и лицом к сверкающему на солнце Андуину, катившему волны в такую даль, где даже зоркие глаза Леголаса не могли ничего разглядеть, — к широким равнинам, в зеленую дымку Лебеннина и Южного Итилиэна.

Беседа продолжалась, но Леголас смолк и вглядывался вдаль — туда, откуда светило солнце. В небе над Андуином парили большие белые птицы, явно прилетевшие с Моря.

– Смотрите! — вскричал эльф, заметив их. — Чайки! Они летят в глубь Средьземелья. Но почему? Эти птицы снова растревожили мне сердце! В первый раз я увидел их у Пеларгира, когда мы скакали к кораблям, на бой. Я услышал их крик и сразу остановился как вкопанный. Война сразу вылетела у меня из головы. Чайки кричали и плакали, и в их жалобах звучала весть о Море. Увы! Море! Я так его и не увидел. Но у каждого из моих сородичей в сердце заложена тоска по Морю, и будить ее опасно. Горе мне! Зачем только я услышал тех чаек?.. Не будет мне больше покоя под сенью дубов и вязов…

– Не говори так! — возразил Гимли. — Нам еще предстоит многое увидеть в Средьземелье! Нас ждут великие дела. Ежели все Благородное Племя надумает отправиться в Гавани, мир для тех, кто обречен остаться, сделается гораздо скучнее!

– Да уж, скука будет ужасная, — поддержал его Мерри. — Ты уж не уходи в Гавани, Леголас! Тут, в Средьземелье, всегда найдутся существа, кому ты будешь нужен, большие и маленькие, — и будь уверен, среди них не преминет затесаться парочка мудрых гномов вроде Гимли. Во всяком случае, я очень на это надеюсь! Правда, сдается, худшее в этой войне еще впереди… Скорее бы, что ли, она кончилась, и в нашу пользу, если можно!

– Да что ты каркаешь? — взвился Пиппин. — Ты что, не видишь — солнце светит вовсю, и мы будем вместе еще целый день, а глядишь — и два. К тому же мне не терпится вас послушать. Не тяни, Гимли, начинай! Вы с Леголасом уже раз пятнадцать намекали, что Бродяга втянул вас в какое–то невероятное приключение, но толком от вас ничего не добьешься!

– Тут–то оно светит, солнце, — вздохнул Гимли. — Но я предпочел бы не вызывать из тьмы память о нашем последнем походе. Знай я тогда, чтó мне предстоит, ни за что не вступил бы на Тропу Мертвых — даже ради дружбы!

– На Тропу Мертвых? — переспросил Пиппин. — Я слышал эти слова от Арагорна и все думаю — что бы они значили? Объясни!

– Без особой охоты, — сказал Гимли. — Честно сказать, я там не на шутку опозорился. Это я–то — Гимли, сын Глоина, который всегда считал себя выносливее любого человека и был уверен, что под землей гном всегда даст эльфу десяток очков вперед! Но вышло не так… Меня удержала только воля Арагорна.

– Не только воля! Ведь ты его еще и любишь, — поправил Леголас. — Арагорна любят все, кому довелось узнать его поближе, — даже эта холодная роханская королевна. Мы покинули Дунхаргскую Крепость на ранней заре, за день до того, как туда прибыл Король Рохана. Людей объял такой страх, что никто не пожелал даже взглянуть на наш отъезд — никто, кроме королевны Эовейн, которая лежит сейчас внизу, в Обителях, раненая. Прощание было таким горьким, что у меня защемило сердце…

– У меня сердце щемило только за себя, — признался Гимли. — На остальных меня не хватало. Нет! Я не стану ничего рассказывать!

Он смолк и сжал губы, но Пиппин и Мерри так упрашивали, что в конце концов Леголас сдался: