Властелин колец - Джон Толкин

– Да нет, — подумав, ответил Мерри. — Вроде не ранили. Только вот правой рукой не пошевелить. Это с тех пор, как я его ударил. А мой меч сгорел, будто щепка.

Пиппин нахмурился.

– Пошли–ка со мной, приятель, и чем скорее, тем лучше, — другим, озабоченным голосом заявил он. — Надо бы тебя отнести, конечно, да тяжеленько будет… С другой стороны, самому тебе тоже не дойти. Они, брат, зря не положили тебя на носилки вместе с остальными. Их, конечно, можно понять — столько всего стряслось кругом! Бедного маленького хоббита немудрено было и проглядеть.

– Иногда это бывает не так плохо, — без выражения откликнулся Мерри. — Меня тут недавно проглядел один… Хотя нет, не буду. Пиппин! Помоги мне, ладно? Гляди — опять темно стало, и рука что–то совсем холодная…

– Ну, будет, Мерри, будет глупости говорить, — засуетился Пиппин. — Обопрись–ка на меня, и пойдем. Потихонечку–полегонечку. Тут близко.

– Ты меня хоронить ведешь? — вдруг спросил Мерри.

– Да ты что?! — Пиппин чуть не сел, услышав это. Сердце у него сжалось от жалости и тревоги, и он как можно бодрее объявил: — Мы идем в Обители Целения, вот куда!

Пройдя по узенькой улочке между каменными домами и внешней стеной четвертого яруса, они вышли на главную дорогу, ведущую к Цитадели. Мерри шатался и шевелил губами, как будто спал на ходу.

«Так я его никогда не доведу, — вконец упал духом Пиппин. — Неужели никто не поможет? Я бы сбегал за подмогой, но оставить–то его тут нельзя…»

В этот миг, к его удивлению, сзади послышался топот мальчишечьих ног; когда парнишка поравнялся с ними, Пиппин узнал Бергила, сына Берегонда.

– Эй, Бергил! Ты куда? — окликнул его хоббит. — Рад тебя видеть, а еще больше рад, что ты жив!

– Я теперь посыльным у Целителей, — кинул Бергил на ходу. — Мне некогда болтать!

– И хорошо! — обрадовался Пиппин. — Ты только передай Целителям, что у меня на руках больной хоббит — то есть, по–вашему, периан! Он прямо с поля битвы. Похоже, сам не дойдет. Если Митрандир там, скажи ему. Он будет рад, что периан нашелся!

Бергил помчался дальше.

«Подождем–ка лучше тут», — рассудил Пиппин.

Он осторожно посадил Мерри у края дороги, на солнышке, сел рядом и пристроил голову друга у себя на коленях. Осторожно ощупав Мерри, он взял его руки в свои. Правая была холодна как лед.

Вскоре появился и сам Гэндальф. Он наклонился и, погладив Мерри по голове, бережно поднял его на руки.

– Этого хоббита следовало внести в Город с великими почестями, — сказал волшебник. — Я верил в него, и он отплатил мне сторицей. Если бы я не уговорил Элронда и вы оба остались в Ривенделле, сегодняшний печальный день принес бы нам еще больше горя… — Он вздохнул и добавил: — Но теперь у меня одной заботой больше. А исход битвы, увы, еще неясен…

Наконец Фарамир, Эовейн и Мериадок были приняты на попечение Целителей и уложены в постель. Они попали в искусные руки. Несмотря на то, что в дни общего упадка Предание в его былой полноте повсеместно подверглось забвению, Целители Гондора еще не утратили прежнего мастерства и были весьма искушены в заживлении ран, уходе за ранеными и лечении всех болезней, которыми страдали в ту пору смертные к востоку от Моря. Кроме разве что одной — старости. Против нее средства так и не отыскалось. Срок жизни гондорцев сократился к тому времени так, что они почти уравнялись с людьми обычными. Мало кто мог похвалиться, что встретил столетний юбилей в полном здравии, — исключая разве тех, в чьих жилах текла более чистая кровь Людей Запада.

В последнее время мудрость и умение Целителей столкнулись с неразрешимой загадкой. В Гондоре появилась новая, неисцелимая болезнь, о которой доселе никто не слыхивал. Целители прозвали ее Черной Немощью[574], ибо эту хворь напускали Назгулы. Пораженный ею человек постепенно погружался в глубокий непробудный сон, замолкал, холодел как мертвый — и в конце концов умирал. Целители заподозрили, что невеличек и королевна Рохана занемогли — и очень тяжко — именно этим недугом. До полудня они изредка бормотали во сне, и сиделки прислушивались к их бессвязному лепету в надежде, что больные проговорятся и расскажут, что их беспокоит. Но вскоре оба мало–помалу начали погружаться во тьму, и, когда солнце стало клониться к западу, серая тень легла на их лица. Что до Фарамира, то он сгорал в огне лихорадки, и никто не мог помочь ему.

Гэндальф в великой тревоге ходил от одного больного к другому, и сиделки повторяли ему слово в слово все, что слышали из уст больных. Так минул день. А за стенами города шла великая битва. Надежда то затухала, то разгоралась вновь, и много раз дело оборачивалось для обеих сторон неожиданностью, но Гэндальф выжидал и не вмешивался ни в ход сражения, ни в ход болезни. Наконец небо от края до края запылало огнем заката, и на серые лица больных через оконные проемы упал алый отсвет. На миг показалось, что к раненым возвращается румянец здоровья, — но это была лишь насмешка.

Глядя на Фарамира, старшая из сиделок, Иорэт[575], не могла удержать слез, ибо все любили его.

– Какое несчастье будет, если он умрет, — говорила она, глотая рыдания. — Вот был бы в Гондоре Король, как в старые времена! В древних преданиях говорится — как там?.. «В руке Короля исцеленье найдешь[576]. Сим познáется истинный Владыка».

Гэндальф, стоявший рядом, ответил ей:

– Быть может, люди надолго запомнят твои слова, Иорэт! В них брезжит проблеск надежды. Ибо не исключено, что Король и впрямь вернулся. Разве тебе не передали странных слухов, которыми полнится город?

– Я кручусь как белка в колесе, откуда мне знать, что болтают в городе? — пожала плечами женщина. — Все, на что я надеюсь, — это что душегубы не ворвутся в Обители и не потревожат больных!

Тогда Гэндальф поспешил в город, и, пока он быстрым шагом шел по улицам, зарево на небе погасло, вершины холмов померкли и равнину окутал пепельно–серый вечер.

На заходе солнца Арагорн, Эомер и князь Имрахил возвращались в Город в сопровождении своих латников и полководцев. У Ворот Арагорн молвил:

– Посмотрите на пожар, который зажгло Солнце! Это знак конца и начала. Грядут великие перемены. Но Город и королевство Гондор так долго состояли под опекой Наместников, что негоже мне входить в эти Ворота непрошеным гостем. Я не желаю стать причиной споров и нестроений. В дни войны это лишнее. Я не войду в Город и не заявлю никаких прав на престол, пока не станет ясно, кто превозмог — мы или Мордор. Мои шатры будут стоять здесь, на поле, и здесь я буду ждать, пока Правитель Города не окажет мне должного гостеприимства.

– Но ты уже развернул королевское знамя, и все видели на нем герб Элендила, — возразил Эомер. — Стерпишь ли ты, если этому знаку окажут неуважение?

– Нет, — ответил Арагорн. — Не стерплю. Но я думаю, мой час еще не пробил. Я хочу мира со всеми, кроме Врага и его слуг.

Тут заговорил князь Дол Амрота:

– Если ты прислушаешься к голосу того, кто состоит с Дэнетором в близком родстве, я осмелюсь высказать свое мнение. Твой поступок мудр, о Повелитель. Дэнетор наделен сильной волей и горд, но лета его весьма преклонны, и с тех пор, как ранили его сына, он уже совершил немало необъяснимых поступков. И все же — разве пристало тебе стоять у дверей, как нищему?

– Зачем же нищему? — повернулся к нему Арагорн. — Я — предводитель Следопытов, а они не привыкли жить в городах и домах из камня — вот и все.

И он отдал приказ свернуть знамя, а затем снял с себя Звезду Северного Королевства и передал на хранение сыновьям Элронда.

Князь Имрахил и Эомер Роханский оставили Арагорна у Ворот и вступили в город. Пройдя сквозь шум и ликование улиц, они поднялись в Цитадель и вступили в Башенный Зал, надеясь увидеть там Наместника. Но кресло Дэнетора пустовало, а перед троном покоился на высоком одре Теоден, король Рохирримов; двенадцать факелов пылало вокруг, и двенадцать воинов Рохана и Гондора несли стражу при усопшем. Смертный одр короля убран был в цвета Рохана — зеленый и белый, но покрывало, немного не доходившее до плеч, переливалось золотом; на груди Короля лежал обнаженный меч, а у ног его покоился щит. Свет факелов мерцал в белоснежных кудрях, как солнце в струях фонтана, и лицо Теодена было прекрасно; оно даже казалось бы молодым, если бы не отметившая чело усопшего печать покоя — покоя, какого молодости стяжать не дано. Казалось, Король не умер, но спит.

Долго стояли Эомер с Имрахилом у тела Короля. Наконец Имрахил нарушил молчание:

– Где же Наместник? И где искать Митрандира?

Ответил ему один из воинов, стоявших в карауле:

– Наместник Гондора пребывает в Обителях Целения.

– А сестра моя, Эовейн? — спросил Эомер. — Почему ей не нашлось места подле Короля? Она достойна таких же почестей. Где ее положили?