Бездна голодных глаз - Генри Олди

И напиваться перед сном. Чтобы не слышать срывающийся крик моего сына:

— Папа, да сделай хоть что-нибудь!..

Я собирался сделать хоть что-нибудь.

…Ветер, как игривый котенок, трепал струйки дыма над кирпичными трубами, два молодых парня помогали беременной женщине тащить тазы с мокрым бельем, три тощие козы глодали всякую дрянь, временами косясь на расслабленного козла с мордой арабского шейха; и вообще, хутор выглядел обжитым и благоустроенным.

— Смотри, — толкнул меня локтем Бакс, и я увидел лохматого детину, заново крывшего крышу уже знакомого нам флигеля. В зубах у детины были зажаты гвозди, и новоявленный кровельщик уставился на нас так, словно полдня мечтал эти гвозди проглотить, а наш приход нарушил все его планы.

У входа во флигель на крылечке сидел унылый и весьма пожилой фермер с патриархальной бородищей и приводил в порядок какую-то мешанину невероятных ремней и пряжек. Где-то я уже видел эту бороду… да нет, не может быть…

Я глядел на эти ремни, вспоминал, как пишется слово «чресседельник», и понимал, что говорить не о чем.

Абсолютно не о чем.

— Пошли отсюда, Бакс, — сказал я.

Он кивнул.

Талька выпустил мою руку и решительным шагом направился к фермеру. Тот поднял голову и воззрился на приближающегося мальчишку. Глаза фермера бегали, моргали, хмурились — словно им, выцветшим заплывшим глазкам, ужасно не хотелось глядеть на пацана в шортах и голубой футболке. Они даже слезились, эти странные глаза…

Глазам не хотелось, а хозяин их заставлял. Впервые я почувствовал, что значит на самом деле «глаза б мои тебя не видели».

— Ганцю! — неожиданно заорал фермер хриплым басом. — Ганцю, иди сюда! Живо!..

Беременная женщина перестала вешать белье и вперевалочку подошла к крикуну. Подошла, глянула на Тальку, на бородатого (мужа? отца?) и быстро опустила взгляд. Я только успел заметить искорку суеверного страха, вспыхнувшего в холодной золе ее серых глаз.

— Ну что? — на полном серьезе спросил фермер, обращаясь к Тальке. — Родит?

— Родит, — так же серьезно ответил мой сын. — К ноябрю родит.

— Кого?

— Девочку.

— Как назвать?

— Сами знаете как…

Фермер резко встал. Уронил свою упряжь. Сунул пальцы за опояску. Переступил с ноги на ногу. Снова сел. Закашлялся.

— А может… — начал было фермер севшим голосом, но Талька грубо перебил его.

— Сами знаете как, — повторил он. — И не вздумайте увильнуть. Хуже будет…

Талька замолчал и вернулся к нам. Беременная женщина зашла в дом, пробыла там с минуту и вернулась с трехлитровой банкой желтоватого самогона (запах мгновенно распространился во все стороны) и увесистой сумкой.

Она передала все это добро фермеру, а тот прохромал к Баксу и сунул ему в руки банку и сумку.

— Уходите, — добавил фермер, и в голосе его промелькнуло неуместное и неприятное сочувствие. — За крест спасибо. А так… Уходите.

И мы ушли.

5

В токе враждующей крови

над котловиной лесною

нож альбасетской работы

засеребрился блесною.

— Ты знаешь, Энджи, — минут через двадцать заговорил Бакс, — по-моему, я сошел с ума.

— Поздравляю, — хмуро бросил я. — Крайне своевременно.

— Более того, я совершенно уверен в том, что ты тоже сошел с ума. Вот скажи мне, Энджи — только честно! — тебе хочется пить ту сивуху, которую нам презентовал местный дремучий варвар?

Я подумал.

— Нет, не хочется, — честно ответил я.

— И мне не хочется. Я боюсь. Я трезв, как стеклышко, но при этом мне все время кажется, что старая ведьма вот-вот высунется из-за ближайшего дерева, и нам придется хоронить ее заново. Я боюсь, что с утра поднимется туман, и мы заблудимся в нем и выйдем на ту сторону, откуда уже не будет дороги домой; и боюсь кого-то, кто ожидает на той стороне…

Я остановился.

— Талька, — сказал я. — Пойди погуляй. Вон к тем соснам. На пять минут.

Когда мой надувшийся сын оставил нас с Баксом наедине, я скинул рюкзак с плеч, опустился рядом с ним на землю и посмотрел на Бакса снизу вверх.

— Бакс, — спросил я, — почему ты назвал покойницу ведьмой?

— Ну… не знаю. К слову пришлось…

— Не морочь мне голову. Ты что, слышал когда-нибудь, как умирают настоящие ведьмы?

— А как они умирают? — ошалело поинтересовался Бакс. — В три этапа?..

— Так, с тобой все ясно… Ты честный трудолюбивый горожанин, ты можешь быстро приколотить вешалку и отремонтировать телевизор. А я вот, как лентяй и оболтус- гуманитарий, предпочитаю диван с книжкой. Ты не тратишь время попусту, а я трачу. И я читал — не помню уже где — что ни одна природная ведьма не может умереть под крышей. Под крышей, Бакс!.. Кроме того, она будет мучиться до тех пор, пока не передаст свой дар, или что там у нее внутри, кому-нибудь другому по наследству.

— Ну и что?

— А то, что мы все прикасались к старухе перед смертью. А Тальку она даже держала за руку! Весь хутор удрал, чтобы не присутствовать при ее кончине, а нас, как назло, черт дернул заблудиться!.. Три заезжих городских богатыря на распутье! Помнишь, небось, как оно в сказках-то? Направо пойдешь, налево пойдешь, но идти волей-неволей приходится! — иначе мы будем кусать губы от бессилия, видя то, во что не можем вмешаться. Это ад, Бакс, или хуже ада…

— А может, и не стоит ни во что вмешиваться? Поедем домой — и гори оно все!..

— …Папа! Ну папа же!.. Дядя Бакс!..

Я обернулся.

Талька стоял метрах в двадцати от нас, в окружении пяти парней. Местных. Одного я узнал сразу — это был тот самый лохматый верзила, который пялился на нас с недочиненной крыши флигеля. В зубах он на сей раз держал не гвозди, а дымящуюся папиросу, а в руках — знакомую мне сумку и банку с дареным самогоном. Зачем Талька поволок все это с собой — я не знаю, но у него явно отобрали добычу, и мой сын был донельзя возмущен.

— Папа! Да идите же сюда!..

Мы подошли. Бакс мгновенно вписался в круг и оказался рядом с Талькой, а я остался снаружи и расстегнул клапан рюкзака. По возможности незаметно.

Парни заржали. Лохматый поставил банку на пень и сказал в пространство с той ласковой интонацией, которая обычно предшествует глобальным дракам:

— Сдурел батя… совсем свихнулся на старости. Такое добро раздавать кому ни попадя — а вы, ребятки, идите, идите себе, вам пить вредно, а ходить полезно…

И тогда я вновь увидел туман-паутину. Я увяз в ней с руками и ногами, я не мог шевельнуться и только смотрел, как вязкие нити неизбежности опутывают нас — нас всех! — и за спинами парней в воздухе словно проявляется огромный фотоснимок…