Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Виктор Бакин

—  Я ни физически, ни морально не могла это выдержать... Про­сто уже не было сил...»

Марина встречала пришедших выразить соболезнование. На кухне был накрыт стол: вино и легкие закуски...

Пришел В.Баранчиков — врач, с которым Высоцкий дружил последние восемь лет.

В.Баранчиков: «Я приехал на Малую Грузинскую 27 июля. Си­дели на кухне с Мариной — пили вино... И мне, честно говоря, не понравилось, как вела себя Марина...

—  Да, Володя... А я ведь его уже похоронила... Он умер для меня полгода назад!

—  Марина, что ты говоришь?!

—  Да что вы носитесь со своей русской сентиментальностью... И что бы он был без меня — я ему показала весь мир...»

Приехал из Ленинграда Кирилл Ласкари. Прямо с вокзала — на Малую Грузинскую. У Марины нашлись успокоительные слова и для него:

—  Ты знаешь... Кириль... Володя говорил, что никогда ему не было так хорошо и спокойно, как тогда у тебя...

Пришел Г.Полока. Пришел проститься и за песней для фильма: «Марина, вся в черном, долго искала в куче его рукописей нашу пес­ню. Нашла, и мой помощник торопливо переписал ее. И все...»

Поздно вечером 27-го привезли гроб...

Этот гроб был из серии изготовляемых по специальному за­казу — так называемая «шестерка», — в которых хоронили членов правительства и Политбюро. Через два года в таком гробу увидят граждане СССР Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильи­ча Брежнева.

Марина провела всю ночь возле мужа. Час просидела совер­шенно одна, попросила, чтобы никто не входил...

ПРОЩАНИЕ

28 июля — день св. Владимира...

В четыре часа утра Высоцкого положили в гроб и снесли вниз в холл. Играет квартет студентов консерватории... Проходит крат­кая панихида. Были мать, отец, Марина Влади, сыновья, Людмила Абрамова, Оксана, другие родственники, друзья, соседи, никому не известные люди, пришедшие с улицы... Гроб с телом перевозили в театр в реанимобиле.

В пять часов белый гроб установили на высокий постамент в середине сцены, ногами к залу, изголовье приподнято. Сцена у гроба почти до рампы завалена букетами цветов. Над изголовьем — зна­менитый темно-коричневый вязаный ажурный занавес из «Гамле­та», собранный наподобие паруса, подобранного к рею, напоминал раскрытые крылья ворона. Прямо над гробом — большая фотогра­фия Высоцкого. Он смотрел с нее спокойно, чуть вопросительно, как будто на себя теперешнего, на гроб и одновременно на каж­дого сидящего или проходящего через зал. Фотография была сде­лана недавно — в сентябре 1979 года во время тбилисских гастро­лей театра...

Первый венок у гроба был от Камерного театра. Его поставил Александр Подболотов.

Задолго до начала панихиды пришли Николай Губенко и Жан­на Болотова. Они просидели около двух часов, не вставая...

С шести часов утра (а некоторые стояли с ночи) на Таганской площади, на Большой Радищевской улице, от самого театра начала выстраиваться очередь. К десяти часам утра она уже была в конце соседней, параллельной улицы — Володарского, через Яузу и даль­ше по набережной Москвы-реки, и дошла до высотного дома на Ко­тельнической набережной. К одиннадцати часам очередь была уже у Зарядья — все пространство было запружено людьми. Очередь, очередь, очередь — бесконечная, немыслимая...

А.Макаров: «Я проехал вместе с товарищем на машине вдоль очереди в театр: очередь была длиной в девять километров!»

По оперативным сводкам ГУВД Москвы в тот день на Таган­ской площади и прилегающих улицах собралось около 108-ми ты­сяч москвичей и гостей столицы. И это в городе, закрытом на время Олимпиады! Лишь малая часть из них сможет пройти возле гроба.

Режим работы Олимпиады был каждодневно строг и однообра­зен. За исключением этого дня — 28 июля. Очевидцы утверждали, что такое столпотворение было только тогда, когда хоронили Ста­лина. 28 июля не принадлежало Олимпиаде. И мало кто вспомнит, какие медали разыгрывались в тот день.

Это было трагическое зрелище, и это было зрелище торжест­венное. Каждый второй — с цветами. Было множество пожилых лю­дей, даже старых. Это подчеркивало величину потери...

По словам одной московской журналистки, редкостное брат­ство сцементировало в тот день тысячи прежде незнакомых лю­дей: «Никогда до сих пор я не видела вокруг себя такого количест­ва прекрасных, светлых лиц. Стояли все как-то удивительно крот­ко, терпеливо снося и тесноту, и жару. Почти у всех были цветы, и несмотря на то что сияло какое-то мучительное солнце, люди ста­рались держать немногие зонтики так, чтобы в первую очередь ук­рыть букеты...»

Это было горе, которое объединяло и возвышало, делая чело­века человеком, а толпу — народом.

Ближе к театру — кордоны милиции, металлические пере­носные заграждения. По случаю Олимпиады милиция — в белом. Она — милиция — в этот день была безукоризненна: вежлива, ус­лужлива, предупредительна. Благодаря ей все обошлось благопо­лучно — никому в огромной толпе даже ноги не отдавили. Навер­ное, правда, что по случаю Олимпиады в Москву были собраны лучшие ее представители... У большинства милиционеров тоже хра­нились дома катушки с ЕГО записями. И они, как могли, старались отдать поэту последний долг. Не допустить смертоубийства на его похоронах. Они хоронили Высоцкого, как хоронили бы капитана Жеглова...

Руководил ими генерал Николай Мыриков. Он изначально был «главным по Олимпиаде». Все москвичи помнят наведенный тогда в столице порядок: пьяниц и проституток выслали за сто первый километр, иногородние машины заворачивали по кольцевой. Все это было его заботой. И когда случилось несчастье, Мыриков тоже взял командование на себя.

Заботились не только о людях в очереди к гробу, но и ждали провокаций. Москва набита иностранцами — такой удобный слу­чай... Из этих соображений у Театра на Таганке дежурили двести милиционеров, на всем пути к Ваганькову катафалк сопровождала ГАИ, а возле кладбища процессию ожидали пятьсот стражей поряд­ка и два экипажа «скорой помощи».

Бабек Серуш: «Уже все оцеплено и никого не пускают. Как я ни пытался — ничего не получается... Ну ни в какую! А очередь про­тянулась вниз — почти до гостиницы «Россия». Я чуть не заплакал.

Черт возьми! Неужели я не попрощаюсь с Володей?! Там стояли ав­тобусы... И я взял и просто прополз под автобусом... Я поднимаюсь, а милиционер не может понять — откуда я взялся? В строгом чер­ном костюме — из-под автобуса?! «Ну есть у тебя хоть какое-нибудь удостоверение?» — «Есть фотография с Володей... Вот видишь, я его друг!» И меня выручила эта фотография... Милиционер меня про­пустил, и я попрощался с Володей».

Поскольку все советские кино- и телеоператоры были заняты на Олимпиаде и снимали тех, кто выше прыгнет, кто быстрее про­бежит, кто дальше метнет копье, то ни один из них не был послан, для того чтобы снять похороны. Снимали иностранцы...