Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

В этот момент в расположении 2-й армии появился Барклай — как он писал, «для узнания позиции ее». По рассказу В. И. Левенштерна, это произошло после того, как Ермолов отбил у французов батарею Раевского и был там ранен, как и сам Левенштерн. Во временном госпитале ему сделали перевязку, и по дороге обратно, на позиции, к штабу Барклая, как пишет Левенштерн, «я с грустью увидел, что князь Багратион лежал на траве, окруженный хирургами, которые были заняты извлечением пули, засевшей у него в ноге, в кости. Он узнал меня, осведомился о Барклае и сказал: “Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависит от него. До сих пор все идет хорошо, но пусть он следит за моей армией”… Когда я сообщил генералу Барклаю об этом несчастном случае, то он был поражен…» Так судьба завершила давний спор этих двух незаурядных людей. Кажется, что Левенштерну, который в своих мемуарах преувеличивает, когда идет речь о его подвигах, нет резона придумывать этот эпизод, тем более что Барклай после ранения Багратиона действительно отправился на левый фланг.

Все свидетели и участники сражения особо отмечали мужество Барклая, который находился в самом пекле. Под ним было убито пять лошадей, полегло почти все его окружение. Как вспоминает П. X. Граббе, «я нашел его под картечью, пешком, он что-то ел. С улыбающимся, светлым лицом он выслушал меня, велел приветствовать Ермолова со знаменитым подвигом…»16 — речь идет о том, как Ермолов возглавил контратаку пехоты на захваченную неприятелем батарею Раевского и взял ее. По мнению Ф. Глинки, в этом сражении Барклай сознательно искал смерти. Суждение это весьма обоснованно. Барклай так и не оправился от моральной травмы, нанесенной ему назначением Кутузова и общей недружелюбной оценкой его, Барклая, командования за июнь — середину августа 1812 года. Ведь он думал, что спас русскую армию от гибели, — и был прав! Позже, 11 сентября, он писал жене: «Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у Его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом».

Кроме сложностей в отношениях с Кутузовым, особо досаждал Барклаю назначенный начальником Главного штаба объединенных армий генерал JI. J1. Беннигсен, который его третировал. Все это делало жизнь Барклая невыносимой. Накануне Бородинского сражения, 24 августа, в письме императору он просил об отставке: «…освободить меня из несчастного положения и совершенно уволить от службы». Зная, что сражение уже неизбежно, а письмо к императору будет идти несколько дней, он недвусмысленно намекал на возможное разрешение своей судьбы: «Осмеливаюсь обратиться к вам с этими строками, государь, тем с большей смелостью, что мы находимся накануне кровавой и решительной битвы, в которой, может быть, исполнятся все мои желания»11. Известно, что после отступления из Москвы его прошение было удовлетворено и Барклай уехал из армии, но в начале 1813 года император его вызвал, обласкал. Барклай потом добился выдающихся побед на поле боя, стал фельдмаршалом, получил из рук государя орден Георгия 1-й степени. Памятник ему на Невском проспекте — признание его великой и трагической роли в этой войне. Тогда, на поле Бородина, Барклай решил умереть, но не как самоубийца, а как солдат, дорого отдающий врагу свою, недорогую для него самого, жизнь. По мнению многих участников сражения и по заключениям историков, Барклай, при почти полной инертности Кутузова, после ранения Багратиона в сущности руководил сражением и не допустил поражения русской армии в самый критический момент, когда к вечеру французы оттеснили наш левый фланг и почти прорвали центр. Барклай один привел сражение к вожделенной в тот день ничьей: «Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита — это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни»38.

Барклай так писал о положении в тот момент 2-й армии: «Я нашел оную в жарком деле и войски ее в расстройстве. Все резервы были уже в деле… 2-я армия, по отсутствию раненого генерала Багратиона и многих генералов, была опрокинута и в величайшем расстройстве. Все укрепления с частию батарей достались неприятелю, одна 26-я дивизия удерживала еще свою позицию около высоты, находящейся впереди центра…» По мнению Барклая, положение принявшего командование после Багратиона Дохтурова было тяжелейшим, «его пехота совершенно была разбита», и положение во многом спас генерал

Багговут, который «был отряжен в самое разбитие 2-й армии, но он с отличным мужеством все еще удерживал неприятеля на каждом шагу»39. Неверовский писал: «…после генерального сражения осталось у меня в дивизии 2000 человек и офицеров весьма мало. Я получил в оном сражении жестокую контузию еще поутру от ядра в левую руку, но не мешало мне остаться во фронте»40.

Мнение Барклая о почти полном разгроме 2-й армии подтверждается и французскими источниками. Но французы не воспользовались расстройством 2-й армии. Во-первых, они сами понесли огромные потери, а во-вторых, все попытки Наполеона с помощью свежих сил смять русские войска и обойти левый фланг русской позиции не удались. По мнению Барклая, Дохтурову удалось отчасти привести 2-ю армию «в устройство, кавалерия и часть сей армии сражались во весь день с отличнейшей храбростию, но пехота была по большей части рассеяна и собрана уже ввечеру»41. Контуженный почти одновременно с Багратионом Э. Ф. Сен-При потом писал: «Более пострадавшая 2-я армия была действительно ослаблена наполовину и во время сражения потеряла деревню (Семеновское. — Е. А.), составлявшую ее левый фланг, и прикрывавшие ее флеши, но линия армии не была прорвана… кроме того, вялость неприятельской атаки к вечеру, несмотря на выгоду его позиции, достаточно доказывала, что его потеря должна была быть очень значительной»42. Командующий дивизией М. С. Воронцов вспоминал, что после начала сражения «час спустя дивизия не существовала. Из 4 тысяч человек приблизительно на вечерней перекличке оказалось менее 300, из 18 штаб-офицеров оставалось только 3, из которых, кажется, только один не был хотя бы легко ранен. Эта горсть храбрецов не могла уже оставаться отдельной частью и была распределена по разным полкам»43. И хотя, судя по составленным после сражения ведомостям, Воронцов преувеличил потери своей дивизии, они все же были колоссальными. Из 2-й армии, насчитывавшей до Бородинского сражения 40 тысяч человек, осталось в строю, согласно рапортам 8—11 сентября 1812 года, 520 офицеров и 13 760 строевых чинов, то есть 14 280 человек. Соответственно, потери составили около 26 тысяч человек или 65 процентов личного состава44.