Кровавые Ангелы: Омнибус - Джеймс Сваллоу

— За Ангела! — кричит он, и его голос гремит как падающее золото.

Они продолжают сражаться. Они справятся, и все враги будут побеждены.

Он заканчивает ту часть работы, которая в его силах.

Жрец откладывает инструменты и проводит пальцами по золотым кромкам. Он чувствует мастерство и непрерывные линии, заложенные великими. Укол зависти портит это мгновение, и жрец отчитывает сам себя. Он был рожден в эпоху металла, а создатели этой прекрасной вещи жили в эпоху золота. Это решила судьба, а желать другой доли — великий грех, один из величайших.

Он думает, что все, что осталось — это сохранять, ведь человечество ещё не разучилось ухаживать за вещами. Когда небеса соизволят, и звездные таблицы в оррериуме Мефистона покажут, что пришла пора, можно отправляться на поиски частей старых знаний, которые необходимо спасти.

Его пальцы доходят до края и находят пустоту в металле. Это последний изъян, единственный, который он не может исправить сам. Жрец старается не смотреть на него, вид несовершенства вызывает физическую боль.

Мы чувствуем слишком много, думает он. Это как будто комок загустевшей крови в наших душах.

Но он знает, что эта страсть — ещё одна причина их величия, и он бы не променял её ни на дикость Волков, ни на благородство сынов Макрагга, ни на непоколебимость преторианцев Дорна.

Всегда есть цена, думает он. Красота всегда покупается болью.

Они достигают башни. Орфей пал, когда они брали ворота, но открыл проход другим. Алгеас и Киво погибли во время восхождения по первой лестнице, но они заставили нерожденных скулить, когда изгоняли их.

Внутренности башни были скручены безумием. Камни визжали, а флаги бурлили. Все Ангелы сражались с видениями. Космический корабль, раздутый порчей, гротескный бог, нависший над рыцарем в красном и золотом…

Лаурентис отбросил видение. Он кричал, его зрение размылось от злости, тело работало как печь. Демоны бросались на него, стараясь повалить количеством изломанной плоти, но он разрывал их на хнычущие части. Капитан услышал предсмертные крики Аэнотаса и Сорвило, когда они ломали двери в комнату на верхушке.

Этого было достаточно. Капитан ворвался в комнату и достиг алтаря. Он был сделан из сияющего камня, похожего на аметист и украшен выгравированными отвратительными изображениями. Выжившие братья присоединились к нему, наполнив комнату ревом болтеров. Лаурентис получил то, за чем пришел. Его цель висела на золотой цепочке, и, на секунду, её красота пленила капитана.

Затем он вновь начал слышать крики братьев и ответный вой врага. Лаурентис убрал трофей и достал меч.

Они получили что хотели, теперь настало время возвращаться.

Снаружи снова поднялись беспокойные ветра Ваала. Небеса подсветило красно-коричневой вспышкой, промелькнувшей над загрязненными равнинами.

Он отвлекся от работы, почувствовав, что в комнату вошли, до того как увидел новоприбывшего. Капитан, хромая, вошел, на его броне всё еще остались повреждения. На нем не было шлема, а лицо покрывали новые шрамы.

Сангвинарный жрец встал.

— Остался только ты? — спросил он.

Лаурентис кивнул. Он ослаб от тяжелых ран, которые так и не исцелились, несмотря на долгую дорогу. Капитан достал золотую цепочку.

Жрец почтительно принял её и осмотрел на ладони. Несмотря на годы, проведенные в нечестивой тюрьме, многогранный рубин на конце цепочки остался чистым и блестел в пламени свечей.

Он отцепил его и направился к кубку, в котором остался один единственный изъян. Он вставил рубин в выемку и услышал легкий щелчок, когда камень встал на место. Жрец воздел кубок, и он сверкает в угрюмом свете Ваала.

Реликвия вновь цела. Как только будут соблюдены ритуалы, благословенная чаша вновь наполнится кровью.

Лаурентис с трудом держится на ногах, но остается на месте. Сангвинарный жрец смотрит на него, на его шрамы и поврежденную броню.

— Ты отлично справился, — говорит жрец.

Капитан кивает. Жрец может понять, что он думает, как будто тот высказал мысли вслух.

Столько братьев погибло.

Жрец отворачивается обратно к кубку. Да, ради него потребовались жертвы, но жертвовать чем-то приходится всегда. Для этого они и были созданы — чтобы страдать, умирать и защищать те редкие оплоты человечества, в которых всё еще хранятся знания всего вида.

— Всегда есть цена, — бормочет сангвинарный жрец, поставив кубок на стол и вновь берясь за инструменты, — красота всегда покупается болью.

Рэй Харрисон

Причащение кровью

Вместе со мной вышагивает чудовище, и оно состоит из зубов.

Я стою лицом к лицу с врагом в сердце собора и чувствую, как на меня давит "жажда". Чудовище. Моё чудовище. Оно — часть меня, оно — это я. Оно жаждет крови предателей и сегодня оно насытиться.

Я буду причащен кровью.

Предатель облачен в увешанную снятой кожей светящуюся пурпурную броню, из которой торчат загнутые рога. Он улыбается.

— Ищешь славы, не так ли, маленький ангел?

Мой ответ — звук меча, вынимаемого из ножен.

Предатель смеется. Его голос подобен скрежету ногтей по камню. «Жажда» толкает меня вперед, и я бегу. Я действую быстро, но он быстрее. Он останавливает мой первый удар с расслабленной легкостью. Я чувствую запах крови, бегущей под его порченой кожей. Я неотступен, предателю приходится отходить по мраморному полу. Я получаю удар за ударом, но боль — ничто, по сравнению с нуждой победить его. Уничтожить его. Я пробиваю его защиту, сломав руку. Он больше не улыбается. Я бью в грудь предателя мечом, затем достаю его. Моё тело окропляет кровавый дождь, коронуя меня принцем смерти.

Я чувствую кровь на вкус и становлюсь слепым, глухим и немым.

Я становлюсь чудовищем.

Победи жажду, и она не сможет победить тебя.

Это слова Афаила.

Я вспоминаю имя и вижу его перед собой. Я больше не в церкви, под взглядами сотни сброшенных святых. Я на Ваале. Во все стороны тянутся ржаво-красные дюны, а воздух обжигает мои легкие. Передо мной стоит капитан второй роты, окруженный таким ореолом света, что я с трудом могу смотреть на него.

Чудовище заберет тебя, если ты позволишь ему.

Под моими ногами двигается песок, и я начинаю тонуть. Пучина тянет меня за ноги, затаскивая вниз.

— Брат! — Я протягиваю руку Афаилу, песок дошел уже до моей груди.

Если оно заберет тебя, то ты потерян. Нет пути назад.

Афаил наклоняется и поднимает пригоршню песка. Он бросает его мне на голову, как первую горсть земли в свежую могилу.

— Афаил! — На этот раз я кричу, но песок заполняет мой рот и забивается мне в глотку, поглощая и хороня меня, становясь мной.

Когда я прихожу в себя, вокруг нет песка, только огонь. Я в горящем городе. Раненые люди бегут со слезами на глазах. За ними охотятся согбенные скачущие силуэты.

Чудовища.

Чудовища, состоящие из зубов.

Я бросаюсь на ближайшее существо, останавливаю его нападение. Оно сражается как загнанный зверь, рыча и крича. В неестественной тьме проблескивает броня и клятвенные печати. Я достаю меч и вонзаю его в грудь чудовища. Его дергающиеся конечности перестают двигаться. За моей спиной расцветает взрыв, и кричат люди. На мгновение существо передо мной освещается пламенем.

У него моё лицо.

Я отшатываюсь назад, на дорогу. На меня нападают новые чудовища, они кусают и царапают меня, и кричат. Я сражаюсь, пока они убивают меня. Зрение отказывает мне, и я падаю.

Я открываю глаза в крепости-монастыре. Это самое близкое к дому место, которое у меня было, но я не узнаю его в нынешнем состоянии.

Огромный холл в сердце монастыря открыт для стихий, а стены почернели от огня. Я иду между разрушенными каменными монолитами. Кое-где всё еще висят истерзанные штандарты, развевающиеся на недобром ваальском ветру. Под моими ногами по полу шелестят клятвенные свитки и бумаги с молитвами.

Я не могу даже пролить слезу, слишком многое разрушено.

Кто-то двигается впереди. Силуэт, облаченный в побитую багровую броню, стоит в начале холла. Он поворачивается ко мне. На его доспех нанесены обозначения второй роты, но я не знаю его. Я останавливаюсь, опасаясь чужака, носящего цвета моих братьев.

— Я думал, что я — последний, — скрежещущим голосом произносит он.

Я останавливаюсь, как вкопанный, впитывая смысл сказанного.

— Кто это сделал?? — кричу я, и слова эхом отдаются в гробнице, которая когда-то была моим домом, — где мои братья?

Чужак смотрит вверх, на сгущающиеся облака. Они дрожат и кипят, будто сейчас начнется очередная бомбардировка.

— Мы сами сделали это, — говорит он, — у нас не было выбора.

Когда на землю обрушивается огненный шторм, я, наконец, нахожу в себе силы, чтобы лить слезы.