Исследование о природе и причинах богатства народов - Адам Смит

Между тем серьезное освоение интеллектуального наследия Смита на Западе началось еще в конце XIX века. В тот период были найдены и опубликованы рукописи лекционных курсов Смита 1762–1763 гг. по общим вопросам юриспруденции.[359] Большая работа развернулась с начала 1960-х годов, когда стали систематически публиковаться все известные произведения Смита, в том числе не относящиеся непосредственно к экономике. В 1976–1985 гг. вышло 6-томное каноническое «Глазговское издание».[360] Тогда же, с начала 1970-х годов в западной литературе начался процесс переосмысления творческого наследия Смита, не прекращающийся (а на деле даже усиливающийся) и по сей день.

В отечественной литературе до середины 1970-х годов уровень освоения творческого наследия Смита не сильно уступал западным образцам. Это происходило в основном усилиями проф. А. В. Аникина, который написал сначала монографию о Смите в серии «Жизнь замечательных людей»,[361] а затем, в 1971 г., главу в очень популярной и занимательной книге.[362] Некоторые разработки разной степени значимости содержались в статьях и книгах видных историков экономической мысли (проф. В. С. Афанасьева, проф. А. А. Хандруева и др.). Дело в том, что они все-таки работали на стыке истории и теории, потому что советской экономической мысли нужна была «критика буржуазных теорий» и, значит, отличное, до деталей, знание этих последних. Однако потом, прежде всего с середины 1980-х и начала 1990-х годов, наследие Смита стало отходить в наших экономических курсах на обочину теории (в область «чистой» истории экономической мысли). С этого момента, как представляется, его наследие стало постепенно обрастать мифами и домыслами, стало искажаться и отставать от мировых тенденций. Смит начал представать и предстает и поныне в образе этакого экономиста-фритредера, который верит в идеалы свободного рынка и конкуренции, проповедует дух эгоизма, корысти и наживы (особенно как критик «Басни о пчелах» Мандевиля). Пассаж о «невидимой руке рынка» часто трактуется у нас безо всякого знания контекста, а зачастую и простого знания первоисточников. Однако, как отмечал М. Фридман в одной из своих работ, если вы хотите узнать настоящего Смита, то почитайте для начала его историю астрономии.[363]

В этом кратком введении в тему нет смысла пересказывать основные идеи Смита, содержащиеся в очерке. Читатель, с разной степенью образованности, сам найдет для себя в нем что-то полезное. Важно сформулировать основную идею. Этот текст тесно связан с другими работами Смита раннего периода и служит как бы введением в творческую лабораторию мыслителя.[364] Это означает, что открывается путь к новым источникам и новым переводам, которые были бы логически связаны между собой и вписаны в соответствующий исторический (и не только) контекст. Редакторы «Глазговского издания» отмечали, что с позиций сегодняшнего уровня развития науки текст Смита, особенно в специальной его части IV, посвященной непосредственно истории астрономии, изобилует ошибками.[365] Однако ценность его от такого признания не уменьшается.

Важно отметить, во-первых, что «История астрономии» в исполнении Смита – это, по-видимому, первая в истории астрономической науки связная и сознательная попытка изложить эволюцию этой науки, руководствуясь определенным принципом изложения и отбора материала. И это было сделано в период до 1758 г. Первые же систематические истории астрономии, насколько нам известно, начали появляться в Европе лишь со второй половины XIX в.[366] По всей видимости, историки астрономии не особенно знакомы с этим текстом Смита; по крайней мере на страницах отечественных «Историко-астрономических исследований» нам не встретилось упоминаний о нем.

Во-вторых, в очерке Смита с естественнонаучными его взглядами (обусловленными рассмотрением соответствующего предмета) тесно соприкасается философия. Смит трактует последнюю весьма расширительно, как «науку о принципах связи в природе» (II.12, с. 45 по внутренней пагинации), но благодаря этому получается необычное сочетание, своеобразный «стык» двух дисциплин, имеющий эвристическую ценность. Интерес к такой постановке проблемы усиливается и тем, что Смит выступает в первых трех подразделах очерка творческим воспреемником идей Д. Юма. Философия Юма слишком быстро, как мы знаем из истории философии, попала в тень «Критик» И. Канта, а с другой стороны, как бы растворилась в аморфной атмосфере Шотландского Просвещения, с присущим ей сенсуализмом и акцентом на морально-этических проблемах. Между тем, как показывает Смит, идеи Юма имеют и фундаментальное гносеологическое значение (положительное), если перенести их в сферу сознания и истолковывать непрямолинейно.[367] В этой связи, зная место Смита в теоретической политической экономии от Ф. Кенэ до К. Маркса, в традициях российской экономической школы (от М. И. Туган-Барановского до Н. Д. Кондратьева и Е. Е. Слуцкого), можно попробовать выявить ценность идей Юма – Смита в сфере экономической концепции кругооборота экономики (см. ниже). Эта мысль отчасти смыкается с настойчивыми поисками Гегелем «основ физиологии капиталистического общества» именно у Смита, а не у Канта и не у Фихте. Показательно, что этих политико-экономических устремлений Гегеля не понял, по-видимому, ни один из его ближайших учеников и последователей.[368] Метафора «невидимой руки» в этой связи является интереснейшим сюжетом, имеющим прямое отношение и к нашей действительности (II.8). Не случайно ей посвящено на Западе много работ.[369]

Критическая установка Смита в отношении многих авторитетных философов (Р. Декарта, отчасти Аристотеля) тоже представляется сегодня новой и свежей, когда автор очерка как бы сознательно выпадает из традиции, в то же время оставаясь в ней. Это дает ему возможность критически посмотреть на эту традицию со стороны, не связывая себя жесткими обязательствами следовать ей и признавать авторитеты. Такой прием позволит, видимо, в будущем получать некое синтетическое знание, почерпнутое из разных дисциплин и следующее генетическому (а не интегральному) подходу к истории идей.[370] И совсем необязательно, с этой точки зрения, заранее отказываться от поиска метафизики в Юмо-Смитовских построениях. Она вполне может просвечивать сквозь пелену приземленных и в чем-то даже бытовых проблем.

Триада категорий Смита «Изумление – Удивление – Восхищение» в контексте общей мыслительной схемы, следующей из принципа хозяйственного кругооборота

Центральным в теоретическом отношении для нас является подраздел II, в котором Смит оперирует с последовательностью промежуточных событий для заполнения бреши или интервала между тем, что мы видим в реальности (например, на Небе, или в экономике), и тем, что есть у нас в уме, точнее, в воображении (imagination).[371] Эта последовательность трактуется как цепь, в которой каждое звено связано с соседними звеньями жестким соотношением (II.5): каждое следующее обусловлено предыдущим и, в свою очередь, обусловливает последующее.[372] По самому смыслу цепи – быть связующим принципом разнородных явлений – она должна быть замкнута. Воспользуемся конструкцией, уже полученной нами раньше и описанной в ряде работ:[373]

В этой схеме (1) реализован диалектический принцип связи «целей» (правый столбец) и «средств» (средний столбец), а сама она является обобщением структуры типа «Зигзаг». Тот факт, что Смит часто говорит о поиске цепи «невидимых событий» (II.8), означает, что сознание ищет внутри себя оптимальную конфигурацию или «порядок» элементов Хi. Задача же ученого – эксплицировать эту последовательность в явном виде (что и иллюстрируется Смитом на материале истории астрономии).

Теперь, следуя изложению Смита (в II.6), можем увидеть следующее. Если есть последовательность, приводящая нечто изначально данное X0 – X1 – X0 (1-я строка схемы) к искомому результату X–X (строка n + 1), то получаем такую интерпретацию Смитовых категорий «Удивления», «Изумления» и «Восхищения».

1. «Удивление» Смита. Это разрыв цепи в строках схемы (1), например перескок с 1-й строки сразу на 3-ю или же на более отдаленную строку. Особое значение имеет, конечно, скачок типа (n) → (n + 1). Тогда монотонная последовательность строк (1), (2), (3) и т. д. явным образом нарушается, но в результате образуется единое целое. Таким способом, например, разум избавляется от «дурной бесконечности», требуя для себя смысла и цели даже в том случае, когда их не имеется. Разум осуществляет, стало быть, здесь некоторое «насилие» («violent» Смита) над эмпирическим материалом.

«Удивление от неожиданности» (II.8). Это когда элемент Xi среднего столбца схемы (1) оказывается стоящим именно на данном месте; на этой строке k, а не на какой-то другой (топика схемы). В противном случае единая цепь типа (1) распадается на ряд отдельных цепочек, не связанных друг с другом, и общего единства не достигается. По-прежнему остается брешь.